Всем казалось, что Джесси чересчур беспокойная мать; возможно, так оно и было. Но теперь ее останавливала не только забота о здоровье своей дочери. Даже ее острое стремление сблизиться с ней не могло заставить ее возродить эту часть ее отрочества. Ей слишком не хотелось этого делать – и дело было не в одной боли. Тогда она была по-своему счастлива, и теперь вспоминать об этом было тяжело. Несмотря на все трудности – а может быть, вопреки им, – в ее детских годах было столько бескомпромиссной надежды, столько украденной радости.
– Почему ты такая грустная, мама? – спросила Мэл. – Это он тебя обидел? Люк? Шелби сказала, что вы, наверное, поссорились.
– Это не ее дело.
Мэл остолбенела, и Джесси тут же пожалела о своих резких словах. Нельзя ожидать, что Мэл будет правильно понимать ее напряженные отношения с родной сестрой.
– Извини, – сказала она наконец. – Между мной и Люком есть некоторые проблемы. Я просто еще не знаю, как их решить.
– Ты его любишь? У Джесси перехватило дыхание. «Устами младенца», – подумала она.
– Когда-то, – произнесла она чужим голосом. – Когда-то я его любила.
– Тогда это ты из-за него такая грустная. А не из-за бабочек.
– И из-за того, и из-за другого. Но, конечно же, основной причиной был Люк. Он вошел в ее жизнь в критический период, заполнив собой пустоту, образовавшуюся после ухода матери, и именно по этой причине он всегда был самой яркой звездой в цепочке утраченных радостей, которые она оплакивала. Этот кусок своего сердца она не сможет вылечить никогда. Может быть, именно поэтому она не могла поверить в то, что Люк способен навредить ей – по крайней мере, в том смысле, какой вкладывал в это слово Мэтт. Но почему же он не звонит ей?
Джесси смотрела на сад и поверх него – на ряд кипарисов, окружавших овраг. Если не считать того дня, когда они наткнулись на умирающего койота, она давным-давно не была там. Иногда она спрашивала себя, правильно ли поступает, избегая своих воспоминаний, а не пытаясь покончить с ними. Возможно, их отрицательная энергия таким образом только накапливалась, чтобы потом обрушиться на нее с новой силой. Если бы она сумела справиться с памятью о своих прежних отношениях с Люком, она бы, возможно, обнаружила, что связь между ними не такая крепкая, как кажется, что за многие годы над ней появился своего рода странный ореол, особый глянец, который пристает к воспоминаниям об утраченных любимых, покрывая собой все негативные аспекты отношений.
– Мне нужно идти, Мэл, – сказала Джесси после долгого молчания.
Мэл посмотрела на нее внимательным, не по-детски мудрым взглядом.
– Ты идешь охотиться на бабочек?
– В каком-то смысле, – ответила Джесси, горько и удивленно рассмеявшись. – Откуда ты знаешь?
Она прикоснулась к руке Мэл, и через мгновение мать и дочь крепко обнимали друг друга. На глаза Джесси навернулись слезы. Ее сердце изнывало от любви, обостренной грустью. В душе было столько печали, что она, казалось, не могла говорить. Ей всегда было трудно выразить свои чувства, даже ребенку, которого она так сильно любила.
– Я надеюсь, что ты кого-нибудь найдешь, – серьезно сказала Мэл, высвобождаясь из ее объятий. – Я не хочу, чтобы ты была такая грустная, мама. Помнишь, что ты говорила мне, когда я была маленькая? У тебя отвиснет губка.
Джесси улыбнулась сквозь слезы и поцеловала яркие кудряшки на макушке своей дочери.
– Я могу пойти с тобой, если хочешь, – утешающим голосом предложила Мэл. – Вдруг тебе понадобится помощь?
– В следующий раз, bambina, – пообещала Джесси. – Я должна совершить это путешествие одна. Но сегодня вечером или завтра ты покажешь мне, как ты умеешь плавать, ладно? Мне, правда, хочется посмотреть.
Мэл взвизгнула от восторга, и вся радость погожего весеннего утра отразилась в ее голубых глазах. Джесси увидела в них солнечный свет, все оттенки диких цветов и бесконечную силу возрождения. Ее сердце охватили радость и надежда. И на одно мгновение она позволила себя поверить в то, что все будет хорошо.
Джесси шла между кипарисами, наслаждаясь почти тропическим ветром, дувшим со стороны океана. Глубокая лощина выглядела такой же дикой и непокорной, как всегда. Омытая весенними дождями, поросшая свежей изумрудной травой, она манила ее. «Приходи, под твоими ногами – невероятные тайны, – казалось, говорила она. – Приходи узнать тайны жизни и своего сердца».
Именно это привлекало ее в детстве – обещание приключений и открытий, те же высящиеся над ней пики свободы, те же ястребы, парившие в водяных потоках, и скользкие создания, сновавшие под ногами. Тишина, напоминавшая храм, утешала душу так, как нигде и никогда в мире. Джесси с грустью подумала, что не была здесь целую вечность. Теперь ей стало ясно, что именно к этому месту всегда стремилось ее сердце.
Когда она в конце концов достигла места, где много лет назад, холодным весенним утром впервые нашла Люка, воспоминания обрушились на нее. Длинное дерево, по которому он пытался пересечь овраг, как по мосту, было расколото пополам, будто молнией; его вершина скрывалась на дне лощины. Природа не оставалась неизменной, но воспоминания хранились в сознании Джесси, как черно-белые фотографии. Прошедшее время сделало их похожими на сон.
Спускаясь на дно ущелья, Джесси поймала себя на том, что отчаянно не хочет возрождать детские воспоминания. Как ребенок, которого преследует страх перед каким-нибудь воображаемым чудовищем, она, представляла себе Люка, лежащего на земле. Но вместо мальчишки с переломанными ребрами она обнаружила мужчину, стоявшего на том же самом месте.
Сначала она подумала, что он ей привиделся, что она вызвала его из своих воспоминаний. Осунувшийся, с запавшими глазами. Люк выглядел так, как будто уже несколько дней не ел и не спал. Он стоял неподвижно и казался ненастоящим, пришельцем из сна – привидением, созданным ее воспаленным сознанием. Он вполне мог оказаться галлюцинацией.
А потом он повернулся к ней. Боль ножом пронзила ее сердце.
– Люк, – прошептала она. – Господи, Люк. – Тоска в его глазах была невыразимой. – Что ты здесь делаешь?
Он смотрел на нее, не говоря ни слова. Имя Джесси замерло у него на устах, как будто он тоже с трудом отличал реальность от фантазии. Казалось, он так глубоко погружен в прошлое, что не может выбраться обратно. Но Джесси видела его сейчас тем же темноволосым мальчиком, который так много лет назад вылез из белого лимузина одним волшебным летним утром. Тогда его глаза так же странно блестели – дико, как у сумасшедшего, грустно, как у священника.
– Ты не сказала мне, – хриплым от сожаления голосом произнес он. – Почему?
– Не сказала что?
– Что на тебя напали в тот вечер, когда мы были в опере. – Он изучал ее лицо и низко спускающийся шиньон, даже ее длинную, до пят, юбку и вышитую крестьянскую блузку таким взглядом, как будто хотел убедиться, что с ней все в порядке, что неизвестный злодей не навредил ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
– Почему ты такая грустная, мама? – спросила Мэл. – Это он тебя обидел? Люк? Шелби сказала, что вы, наверное, поссорились.
– Это не ее дело.
Мэл остолбенела, и Джесси тут же пожалела о своих резких словах. Нельзя ожидать, что Мэл будет правильно понимать ее напряженные отношения с родной сестрой.
– Извини, – сказала она наконец. – Между мной и Люком есть некоторые проблемы. Я просто еще не знаю, как их решить.
– Ты его любишь? У Джесси перехватило дыхание. «Устами младенца», – подумала она.
– Когда-то, – произнесла она чужим голосом. – Когда-то я его любила.
– Тогда это ты из-за него такая грустная. А не из-за бабочек.
– И из-за того, и из-за другого. Но, конечно же, основной причиной был Люк. Он вошел в ее жизнь в критический период, заполнив собой пустоту, образовавшуюся после ухода матери, и именно по этой причине он всегда был самой яркой звездой в цепочке утраченных радостей, которые она оплакивала. Этот кусок своего сердца она не сможет вылечить никогда. Может быть, именно поэтому она не могла поверить в то, что Люк способен навредить ей – по крайней мере, в том смысле, какой вкладывал в это слово Мэтт. Но почему же он не звонит ей?
Джесси смотрела на сад и поверх него – на ряд кипарисов, окружавших овраг. Если не считать того дня, когда они наткнулись на умирающего койота, она давным-давно не была там. Иногда она спрашивала себя, правильно ли поступает, избегая своих воспоминаний, а не пытаясь покончить с ними. Возможно, их отрицательная энергия таким образом только накапливалась, чтобы потом обрушиться на нее с новой силой. Если бы она сумела справиться с памятью о своих прежних отношениях с Люком, она бы, возможно, обнаружила, что связь между ними не такая крепкая, как кажется, что за многие годы над ней появился своего рода странный ореол, особый глянец, который пристает к воспоминаниям об утраченных любимых, покрывая собой все негативные аспекты отношений.
– Мне нужно идти, Мэл, – сказала Джесси после долгого молчания.
Мэл посмотрела на нее внимательным, не по-детски мудрым взглядом.
– Ты идешь охотиться на бабочек?
– В каком-то смысле, – ответила Джесси, горько и удивленно рассмеявшись. – Откуда ты знаешь?
Она прикоснулась к руке Мэл, и через мгновение мать и дочь крепко обнимали друг друга. На глаза Джесси навернулись слезы. Ее сердце изнывало от любви, обостренной грустью. В душе было столько печали, что она, казалось, не могла говорить. Ей всегда было трудно выразить свои чувства, даже ребенку, которого она так сильно любила.
– Я надеюсь, что ты кого-нибудь найдешь, – серьезно сказала Мэл, высвобождаясь из ее объятий. – Я не хочу, чтобы ты была такая грустная, мама. Помнишь, что ты говорила мне, когда я была маленькая? У тебя отвиснет губка.
Джесси улыбнулась сквозь слезы и поцеловала яркие кудряшки на макушке своей дочери.
– Я могу пойти с тобой, если хочешь, – утешающим голосом предложила Мэл. – Вдруг тебе понадобится помощь?
– В следующий раз, bambina, – пообещала Джесси. – Я должна совершить это путешествие одна. Но сегодня вечером или завтра ты покажешь мне, как ты умеешь плавать, ладно? Мне, правда, хочется посмотреть.
Мэл взвизгнула от восторга, и вся радость погожего весеннего утра отразилась в ее голубых глазах. Джесси увидела в них солнечный свет, все оттенки диких цветов и бесконечную силу возрождения. Ее сердце охватили радость и надежда. И на одно мгновение она позволила себя поверить в то, что все будет хорошо.
Джесси шла между кипарисами, наслаждаясь почти тропическим ветром, дувшим со стороны океана. Глубокая лощина выглядела такой же дикой и непокорной, как всегда. Омытая весенними дождями, поросшая свежей изумрудной травой, она манила ее. «Приходи, под твоими ногами – невероятные тайны, – казалось, говорила она. – Приходи узнать тайны жизни и своего сердца».
Именно это привлекало ее в детстве – обещание приключений и открытий, те же высящиеся над ней пики свободы, те же ястребы, парившие в водяных потоках, и скользкие создания, сновавшие под ногами. Тишина, напоминавшая храм, утешала душу так, как нигде и никогда в мире. Джесси с грустью подумала, что не была здесь целую вечность. Теперь ей стало ясно, что именно к этому месту всегда стремилось ее сердце.
Когда она в конце концов достигла места, где много лет назад, холодным весенним утром впервые нашла Люка, воспоминания обрушились на нее. Длинное дерево, по которому он пытался пересечь овраг, как по мосту, было расколото пополам, будто молнией; его вершина скрывалась на дне лощины. Природа не оставалась неизменной, но воспоминания хранились в сознании Джесси, как черно-белые фотографии. Прошедшее время сделало их похожими на сон.
Спускаясь на дно ущелья, Джесси поймала себя на том, что отчаянно не хочет возрождать детские воспоминания. Как ребенок, которого преследует страх перед каким-нибудь воображаемым чудовищем, она, представляла себе Люка, лежащего на земле. Но вместо мальчишки с переломанными ребрами она обнаружила мужчину, стоявшего на том же самом месте.
Сначала она подумала, что он ей привиделся, что она вызвала его из своих воспоминаний. Осунувшийся, с запавшими глазами. Люк выглядел так, как будто уже несколько дней не ел и не спал. Он стоял неподвижно и казался ненастоящим, пришельцем из сна – привидением, созданным ее воспаленным сознанием. Он вполне мог оказаться галлюцинацией.
А потом он повернулся к ней. Боль ножом пронзила ее сердце.
– Люк, – прошептала она. – Господи, Люк. – Тоска в его глазах была невыразимой. – Что ты здесь делаешь?
Он смотрел на нее, не говоря ни слова. Имя Джесси замерло у него на устах, как будто он тоже с трудом отличал реальность от фантазии. Казалось, он так глубоко погружен в прошлое, что не может выбраться обратно. Но Джесси видела его сейчас тем же темноволосым мальчиком, который так много лет назад вылез из белого лимузина одним волшебным летним утром. Тогда его глаза так же странно блестели – дико, как у сумасшедшего, грустно, как у священника.
– Ты не сказала мне, – хриплым от сожаления голосом произнес он. – Почему?
– Не сказала что?
– Что на тебя напали в тот вечер, когда мы были в опере. – Он изучал ее лицо и низко спускающийся шиньон, даже ее длинную, до пят, юбку и вышитую крестьянскую блузку таким взглядом, как будто хотел убедиться, что с ней все в порядке, что неизвестный злодей не навредил ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103