По углам стояли два фарфоровых леопарда.
На столе, хотя там ему совсем не место, лежал абажур.
Собака нюхала лужицу на полу. Над этой лужицей висели мужские ботинки. Пахло мочой и экскрементами. Харри посмотрел выше ботинок – там, где кончались носки, он увидел черную кожу. Взгляд Харри пополз выше, вдоль брюк, наткнулся на огромные, безжизненно висящие руки и с трудом двинулся дальше – к белой рубашке. С трудом – не потому, что раньше не видел повешенных, а потому, что узнал ботинки.
Голова свалилась на плечо, и конец провода с тусклой лампочкой висел на груди. Провод был прикреплен к мощному крюку – может, когда-то тут висела люстра. Но теперь тут висел Эндрю, высоко под потолком, и провод был трижды обмотан вокруг его шеи. Мечтательный взгляд застыл, уставившись в пустоту, а изо рта, будто дразня смерть – или жизнь? – высовывался сине-черный язык. Рядом со столом лежал опрокинутый стул.
– Черт, – процедил Харри. – Черт, черт, черт.
Он бессильно опустился на стул. В комнату вошел Лебье и вскрикнул.
– Найди нож, – сказал Харри. – И вызови «скорую помощь». Или кого вы там вызываете?
Солнце светило Эндрю в спину, и его покачивающееся тело было просто черным контуром на фоне окна. Харри предложил Создателю повесить на проводе кого-нибудь другого, пока Харри не видит. Он обещал никому не рассказывать о чуде. Это было просто предложение. Не молитва. Молитва могла не сработать.
Он услышал шаги в коридоре и крик Лебье из жухни:
– Вон отсюда, жирная стерва!
После похорон матери Харри пять дней ходил, чувствуя только, что он должен что-то чувствовать. Он слышал, что люди, долго приучавшие себя к сдержанности, не сразу поддаются горю. Поэтому он не понимал, почему сейчас кинулся на подушки и ощутил, как к горлу подкатывает ком, а к глазам – слезы.
Нет, плакал он и раньше. Когда сидел один в комнате в Бардуфосском военном городке с письмом от Кристины и читал: «…это лучшее, что было у меня в жизни…». Дело не в том, что она собиралась уехать с тем английским музыкантом. Просто он знал, что это худшее, что было в его жизни. Плач застревал в горле. Как когда задыхаешься. Или когда тошнит.
Харри поднялся и посмотрел наверх. Чуда не произошло. Харри хотел поставить стул, чтобы было легче срезать Эндрю, но не смог пошевелиться. Так и стоял, пока Лебье не принес кухонный нож. Когда Лебье посмотрел на Харри, тот с удивлением осознал, что по щекам у него текут теплые слезы.
«Этого еще не хватало», – подумал Харри.
Молча они сняли тело Эндрю и положили его на пол. Обыскав карманы, они нашли две связки ключей: побольше и поменьше. Один ключ – от входной двери в квартиру Рехтнагеля.
– Следов драки нет, – быстро решил Лебье.
Харри расстегнул на Эндрю рубашку. Увидел на груди вытатуированного крокодила. Потом засучил штанины.
– Ничего, – сказал он. – Ни-че-го.
– Посмотрим, что скажет доктор, – бросил Лебье.
К горлу снова подкатил ком, и Харри смог только пожать плечами в ответ.
На обратной дороге они попали в пробку.
– Merde, – выругался Лебье и начал бешено сигналить.
Харри достал газету «Острелиан», где всю первую страницу занимала статья об убийстве клоуна. «Расчленен на собственной гильотине», – гласил заголовок над сделанной во время представления фотографией окровавленной гильотины и Отто Рехтнагеля в клоунском облачении на ней.
Тон репортажа был легким, почти юмористическим, очевидно, из-за экстравагантности самого дела. «Непонятно, почему убийца не отрубил клоуну голову», – писал журналист, делая вывод, что убийство вряд ли выражало негодование зрителей: «Настолько плохим выступление не было». Отпустил он и колкость в адрес полиции, необыкновенно быстро оказавшейся на месте: «Однако начальник криминальной полиции Сиднея Уодкинс не подтверждает, что полиция нашла орудие убийства…»
Харри читал вслух.
– Забавно. – Лебье посигналил и выругал таксиста, вклинившегося перед ними. – Your mother is…
– Тот номер с охотником…
Продолжение повисло в воздухе.
– You said… – сказал Лебье, когда они проехали два светофора.
– Да нет, ничего. Просто вспоминаю тот номер – он кажется мне бессмысленным. Охотник, который охотится на птицу, убивает кошку, которая сама охотится на птицу. И что?
Лебье не слышал – он высунулся из окна и кричал:
– Suck my hairy, sorry potato ass, you pig-fucker…
Харри ни разу не слышал, чтобы он столько говорил.
Как Харри и ожидал, в полиции царила суматоха.
– Об этом пишет «Рейтер», – говорил Юн. – Приедет фотограф от «Ассошиэйтед пресс», а из мэрии позвонили, что «Эн-би-си» пришлет сюда съемочную группу.
Уодкинс покачал головой:
– Шесть тысяч человек гибнут от наводнения в Индии – о них сообщают мелким шрифтом.
Расчленяют одного клоуна-педераста – и все только об этом и говорят.
Харри позвал всех в комнату для совещаний.
– Эндрю Кенсингтон мертв, – сказал он.
Уодкинс и Юн недоверчиво посмотрели на него. Коротко и без прикрас Харри рассказал, как они нашли труп Эндрю в квартире Отто Рехтнагеля.
– Мы постарались не допустить утечки, – говорил он уверенным голосом, глядя им в глаза. – Возможно, пока придется держать это под замком.
Ему пришло в голову, что рассказывать об этом как об уголовном деле у него получается легче. Тут было что-то конкретное: труп, причина смерти, ход событий, который надо восстановить. На какой-то миг это заслонило Смерть – то чужое, к чему он не знал, как отнестись.
– Ладно. – Уодкинс был сбит с толку. – Спокойствие. Не будем пороть горячку. – Он отер пот с верхней губы. – Надо сказать Маккормаку. Черт возьми! Что ты наделал, Кенсингтон? Сейчас уж сюда точно слетятся журналисты… – И он исчез за дверью.
Трое оставшихся в комнате слушали завывания вентилятора.
– Время от времени он работал в команде, – сказал Лебье. – Вообще-то он был не совсем одним из нас, но все же…
– Добрый. – Юн смотрел в пол. – Очень добрый. Он помог мне, когда я только пришел на работу. Он был… очень добрый.
Маккормаку принесли респиратор. Он чувствовал себя плохо, расхаживал по комнате тяжелее обычного. Его кустистые брови сплошной линией нависли над переносицей.
После совещания Харри сел за стол Эндрю и посмотрел его записи. Полезного мало: пара адресов, телефонных номеров, как оказалось – автомастерских, и неразборчивые каракули. В ящиках почти ничего – разве что канцелярские принадлежности.
Харри принялся изучать найденные в карманах Эндрю связки ключей. На одной был кожаный брелок с инициалами Эндрю. Харри решил, что это, наверное, его собственные ключи.
Потом он позвонил домой Биргитте. Та была ошеломлена новостью, задала пару вопросов – и все.
– Не понимаю, – сказал Харри, – почему после смерти человека, которого я знаю без году неделя, я плачу как ребенок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
На столе, хотя там ему совсем не место, лежал абажур.
Собака нюхала лужицу на полу. Над этой лужицей висели мужские ботинки. Пахло мочой и экскрементами. Харри посмотрел выше ботинок – там, где кончались носки, он увидел черную кожу. Взгляд Харри пополз выше, вдоль брюк, наткнулся на огромные, безжизненно висящие руки и с трудом двинулся дальше – к белой рубашке. С трудом – не потому, что раньше не видел повешенных, а потому, что узнал ботинки.
Голова свалилась на плечо, и конец провода с тусклой лампочкой висел на груди. Провод был прикреплен к мощному крюку – может, когда-то тут висела люстра. Но теперь тут висел Эндрю, высоко под потолком, и провод был трижды обмотан вокруг его шеи. Мечтательный взгляд застыл, уставившись в пустоту, а изо рта, будто дразня смерть – или жизнь? – высовывался сине-черный язык. Рядом со столом лежал опрокинутый стул.
– Черт, – процедил Харри. – Черт, черт, черт.
Он бессильно опустился на стул. В комнату вошел Лебье и вскрикнул.
– Найди нож, – сказал Харри. – И вызови «скорую помощь». Или кого вы там вызываете?
Солнце светило Эндрю в спину, и его покачивающееся тело было просто черным контуром на фоне окна. Харри предложил Создателю повесить на проводе кого-нибудь другого, пока Харри не видит. Он обещал никому не рассказывать о чуде. Это было просто предложение. Не молитва. Молитва могла не сработать.
Он услышал шаги в коридоре и крик Лебье из жухни:
– Вон отсюда, жирная стерва!
После похорон матери Харри пять дней ходил, чувствуя только, что он должен что-то чувствовать. Он слышал, что люди, долго приучавшие себя к сдержанности, не сразу поддаются горю. Поэтому он не понимал, почему сейчас кинулся на подушки и ощутил, как к горлу подкатывает ком, а к глазам – слезы.
Нет, плакал он и раньше. Когда сидел один в комнате в Бардуфосском военном городке с письмом от Кристины и читал: «…это лучшее, что было у меня в жизни…». Дело не в том, что она собиралась уехать с тем английским музыкантом. Просто он знал, что это худшее, что было в его жизни. Плач застревал в горле. Как когда задыхаешься. Или когда тошнит.
Харри поднялся и посмотрел наверх. Чуда не произошло. Харри хотел поставить стул, чтобы было легче срезать Эндрю, но не смог пошевелиться. Так и стоял, пока Лебье не принес кухонный нож. Когда Лебье посмотрел на Харри, тот с удивлением осознал, что по щекам у него текут теплые слезы.
«Этого еще не хватало», – подумал Харри.
Молча они сняли тело Эндрю и положили его на пол. Обыскав карманы, они нашли две связки ключей: побольше и поменьше. Один ключ – от входной двери в квартиру Рехтнагеля.
– Следов драки нет, – быстро решил Лебье.
Харри расстегнул на Эндрю рубашку. Увидел на груди вытатуированного крокодила. Потом засучил штанины.
– Ничего, – сказал он. – Ни-че-го.
– Посмотрим, что скажет доктор, – бросил Лебье.
К горлу снова подкатил ком, и Харри смог только пожать плечами в ответ.
На обратной дороге они попали в пробку.
– Merde, – выругался Лебье и начал бешено сигналить.
Харри достал газету «Острелиан», где всю первую страницу занимала статья об убийстве клоуна. «Расчленен на собственной гильотине», – гласил заголовок над сделанной во время представления фотографией окровавленной гильотины и Отто Рехтнагеля в клоунском облачении на ней.
Тон репортажа был легким, почти юмористическим, очевидно, из-за экстравагантности самого дела. «Непонятно, почему убийца не отрубил клоуну голову», – писал журналист, делая вывод, что убийство вряд ли выражало негодование зрителей: «Настолько плохим выступление не было». Отпустил он и колкость в адрес полиции, необыкновенно быстро оказавшейся на месте: «Однако начальник криминальной полиции Сиднея Уодкинс не подтверждает, что полиция нашла орудие убийства…»
Харри читал вслух.
– Забавно. – Лебье посигналил и выругал таксиста, вклинившегося перед ними. – Your mother is…
– Тот номер с охотником…
Продолжение повисло в воздухе.
– You said… – сказал Лебье, когда они проехали два светофора.
– Да нет, ничего. Просто вспоминаю тот номер – он кажется мне бессмысленным. Охотник, который охотится на птицу, убивает кошку, которая сама охотится на птицу. И что?
Лебье не слышал – он высунулся из окна и кричал:
– Suck my hairy, sorry potato ass, you pig-fucker…
Харри ни разу не слышал, чтобы он столько говорил.
Как Харри и ожидал, в полиции царила суматоха.
– Об этом пишет «Рейтер», – говорил Юн. – Приедет фотограф от «Ассошиэйтед пресс», а из мэрии позвонили, что «Эн-би-си» пришлет сюда съемочную группу.
Уодкинс покачал головой:
– Шесть тысяч человек гибнут от наводнения в Индии – о них сообщают мелким шрифтом.
Расчленяют одного клоуна-педераста – и все только об этом и говорят.
Харри позвал всех в комнату для совещаний.
– Эндрю Кенсингтон мертв, – сказал он.
Уодкинс и Юн недоверчиво посмотрели на него. Коротко и без прикрас Харри рассказал, как они нашли труп Эндрю в квартире Отто Рехтнагеля.
– Мы постарались не допустить утечки, – говорил он уверенным голосом, глядя им в глаза. – Возможно, пока придется держать это под замком.
Ему пришло в голову, что рассказывать об этом как об уголовном деле у него получается легче. Тут было что-то конкретное: труп, причина смерти, ход событий, который надо восстановить. На какой-то миг это заслонило Смерть – то чужое, к чему он не знал, как отнестись.
– Ладно. – Уодкинс был сбит с толку. – Спокойствие. Не будем пороть горячку. – Он отер пот с верхней губы. – Надо сказать Маккормаку. Черт возьми! Что ты наделал, Кенсингтон? Сейчас уж сюда точно слетятся журналисты… – И он исчез за дверью.
Трое оставшихся в комнате слушали завывания вентилятора.
– Время от времени он работал в команде, – сказал Лебье. – Вообще-то он был не совсем одним из нас, но все же…
– Добрый. – Юн смотрел в пол. – Очень добрый. Он помог мне, когда я только пришел на работу. Он был… очень добрый.
Маккормаку принесли респиратор. Он чувствовал себя плохо, расхаживал по комнате тяжелее обычного. Его кустистые брови сплошной линией нависли над переносицей.
После совещания Харри сел за стол Эндрю и посмотрел его записи. Полезного мало: пара адресов, телефонных номеров, как оказалось – автомастерских, и неразборчивые каракули. В ящиках почти ничего – разве что канцелярские принадлежности.
Харри принялся изучать найденные в карманах Эндрю связки ключей. На одной был кожаный брелок с инициалами Эндрю. Харри решил, что это, наверное, его собственные ключи.
Потом он позвонил домой Биргитте. Та была ошеломлена новостью, задала пару вопросов – и все.
– Не понимаю, – сказал Харри, – почему после смерти человека, которого я знаю без году неделя, я плачу как ребенок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78