И меня, студенточку эры нижних крахмальных юбок.
Конечно, библиотека оказалась в моем распоряжении, Хозяин
оставил меня в квартире одну, а я закрыла входную дверь на
крючок, чтобы он не застукал меня у тайника. Я так волновалась,
входя в роль злоумышленницы, что чуть не сломала каблук,
поднимаясь по лестнице. Потайной ящик легко отщелкнулся и
вылетел вперед, и я взяла в руки флакончик с притертой пробкою.
Я открыла пробку; совсем немного, чуть покрыто дно,
темно-лиловой, почти черной, маслянистой, с керосиновым отливом,
жидкости. Я понюхала флакон, и голова у меня пошла кругом от
странного запаха, моментально забравшегося в ноздри, ударившего
в виски, окутавшего облаком. Закрыв пробку, я поставила флакон
обратно. И надела маску, и вправду закрывавшую все лицо. Она
была мне совершенно впору. Но и маску пропитывали экзотические
ароматы, все ароматы Аравии овевали лицо мое. Мне захотелось
посмотреться в зеркало. Внезапно обратила я внимание на то, что
окружение через прорези маски кажется мне не таким, каким видела
я его прежде. Корешки одних книг полуистлели, другие выглядели
обгоревшими, третьи книги на глазах рассыпались в прах,
четвертые были яркие и даже светились. Выйдя из библиотеки, я
оглядела комнату. Дряхлые кресла и прадедушкин диван стояли как
новенькие, тусклый посекшийся темно-зеленый шелк ширмы стал
изумрудным, а грязно-желтые птицы на шелке -- золотыми. На столе
вместо обычных карт валялись карты размером вчетверо больше, и с
незнакомыми мне фигурами: жрица, маг, шут, император, пустынник,
всадник; да и в качестве мастей изображения жезлов, чаш, мечей и
монет помечали карты. На небольшой деревянной колонне с
бронзовой капителью, служившей Хозяину подставкой для кашпо без
цветка, теперь красовался пудреный парик. Я двинулась к зеркалу,
также видоизменившемуся, горизонтальному, в лилово-прозрачной
раме из стеклянных перевитых листьев и стеблей. Я глянула в
лиловый стекольный омут. Обнаженная смуглая девушка в вишневой
бархатной маске. Вздрогнув, я провела рукой по плечу и
почувствовала одежду. Отражение тоже провело по плечу рукою, я
увидела на левом плече отражения родинку; моя натуральная
родинка обреталась на правом плече и укрыта была кофточкой. Я
ретировалась в библиотеку, сняла маску и зажмурилась. Открыв
глаза, я обнаружила библиотеку во вполне тривиальном виде, так
же как и комнату, куда я тут же выглянула, распахнув занавески.
Тихо, тихо всё. Ни парика. Ни лилового зеркала. Обычное в
деревянном багете. Потертые стулья. Старая ширма. Карты как
карты. Надеть маску вторично я не решилась.
Пачка писем. Пожелтевшая бумага. Верхнее письмо по-французски.
"Дорогой Ла Гир!" В дверь позвонили. Я водворила тайник на
место, разложила тетради и книги на бюро, -- не любя и не умея
врать, я проявляла черты опытной лгуньи и лицемерки. "Кто там?"
-- спросила я. "Водопроводчик". -- "Хозяина нет дома, я вам не
открою". -- "А вы-то кто?" -- "Домработница", -- ответила я не
сморгнув.
Вскоре пришел и Хозяин.
-- Что это ты, медхен Ленхен, лисичка ты этакая, меня, старого
зайца, в лубяную мою избушку не пускаешь?
-- Моя-то ледяная растаяла. А лубяные избушки разве не на
Лубянке? На Фонтанке, чай, другая застройка. А почему "старого
зайца"? Не старого волка?
-- По сказке, детка, все по сказке.
-- Между прочим, водопроводчик заходил.
-- Трешку просил или воду отключал?
-- Я ему не открыла.
-- Сурова ты сегодня, медхен Ленхен. А почему не открыла?
-- Откуда я знаю, что он водопроводчик? Может, это были ваши
воры.
-- Резонно, -- сказал Хозяин. -- Теперь я навеки
скомпрометирован перед жилконторою -- если то был водопроводчик
-- твоим женским голоском из холостяцкой квартиры.
-- Я сказала, что я домработница.
-- Тембр у тебя на домработницу не тянет. Ты флейта, а
домработница валторна.
-- Неправда ваша, -- сказала я, -- она литавра. Но
водопроводчику не до таких тонкостев, если ему трешка
улыбнулась. А если воры, в следующий раз остерегутся лезть в
ваше отсутствие.
-- Остерегутся? Тебя побоятся?
-- Не меня, а мокрого дела.
-- Говорил я тебе, Ленхен, неоднократно, -- сказал Хозяин,
поджаривая покупные котлеты, -- прекрати читать детективы.
-- Не могу прекратить. Я их люблю.
-- Что там любить-то?
-- Ну, как же, -- сказала я, собирая маскировочные черновики
реферата, -- кто убил, выясняется, преступник наказан, значит,
добро торжествует.
-- А кого убили, тот воскресает? Для полного торжества. Чтобы
принять участие в торжестве.
-- Иногда вы такой серьезный, что я вас подозреваю в полном и
глубочайшем легкомыслии.
-- Ай да Ленхен! Двадцать копеек! Вот она, женская мудрость-то.
С молоком матери, можно сказать. А тут живешь, живешь, и все
дурак дураком.
В дверь позвонили. Хозяин ушел и вернулся с Сандро, напевая:
"Итак, забудем все, дитя!"
-- Что это вы поете?
-- Понятия не имею. Сандро, хотите котлетку? Знаете, медхен
сегодня водопроводчика на порог не пустила, через дверь с ним
изъяснялась, боялась -- воры.
-- Между прочим, -- сказал Сандро, отвлекшись от котлеты, --
меня ваши воры шантажировали. По телефону. И не только.
Хозяин сидел, откинувшись, смотрел внимательно, у него даже лицо
изменилось. В дверь опять позвонили.
-- Медхен Ленхен, пойди открой.
Я пошла и не слышала конца их разговора. Вошли Шиншилла и
Николай Николаевич. Шиншилла с розами.
-- Ленхен, хотите розочки? Мне мой покровитель подарил.
-- Вам ведь подарил, -- сказала я, несколько ошарашенная.
Сандро в этот вечер рвался продолжать свою третью из тысяча
одной белой ночи; игру в карты отложили.
-- Итак, Ганс шел по пустыне за проводником в бирюзовой юбке; за
Гансом следовал прибившийся к ним на последней стоянке
неизвестный с кривым кинжалом за поясом и с длинноствольным
бедуинским мушкетом; имени своего он не назвал, и проводник стал
величать хозяина оружия Бу Фатиля. Гансу объяснили: перед
выстрелом следует запалить фитиль и пребывать некоторое время с
зажженным фитилем в зубах. Гансу пространство пустыни
представлялось абсолютно одинаковым, однообразным, лишенным
примет и ориентиров, он не понимал, каким образом определяет
проводник нужное направление, не обозначенную в простертом до
горизонта песке тропу, ведущую к находящемуся за барханами на
горизонте оазису, от которого такая же несуществующая тропа
приведет их к Пальмире.
Он спросил, любопытствуя, у проводника:
-- Как ты находишь дорогу?
-- Я много лет хожу этой дорогой, чужеземец, -- отвечал тот, --
ты, видно, забыл, что я принадлежу к пьющим ветер, мы сильно
отличаемся от оседлых существ из глинобитных хижин, от
презренных людей высохшей глины;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Конечно, библиотека оказалась в моем распоряжении, Хозяин
оставил меня в квартире одну, а я закрыла входную дверь на
крючок, чтобы он не застукал меня у тайника. Я так волновалась,
входя в роль злоумышленницы, что чуть не сломала каблук,
поднимаясь по лестнице. Потайной ящик легко отщелкнулся и
вылетел вперед, и я взяла в руки флакончик с притертой пробкою.
Я открыла пробку; совсем немного, чуть покрыто дно,
темно-лиловой, почти черной, маслянистой, с керосиновым отливом,
жидкости. Я понюхала флакон, и голова у меня пошла кругом от
странного запаха, моментально забравшегося в ноздри, ударившего
в виски, окутавшего облаком. Закрыв пробку, я поставила флакон
обратно. И надела маску, и вправду закрывавшую все лицо. Она
была мне совершенно впору. Но и маску пропитывали экзотические
ароматы, все ароматы Аравии овевали лицо мое. Мне захотелось
посмотреться в зеркало. Внезапно обратила я внимание на то, что
окружение через прорези маски кажется мне не таким, каким видела
я его прежде. Корешки одних книг полуистлели, другие выглядели
обгоревшими, третьи книги на глазах рассыпались в прах,
четвертые были яркие и даже светились. Выйдя из библиотеки, я
оглядела комнату. Дряхлые кресла и прадедушкин диван стояли как
новенькие, тусклый посекшийся темно-зеленый шелк ширмы стал
изумрудным, а грязно-желтые птицы на шелке -- золотыми. На столе
вместо обычных карт валялись карты размером вчетверо больше, и с
незнакомыми мне фигурами: жрица, маг, шут, император, пустынник,
всадник; да и в качестве мастей изображения жезлов, чаш, мечей и
монет помечали карты. На небольшой деревянной колонне с
бронзовой капителью, служившей Хозяину подставкой для кашпо без
цветка, теперь красовался пудреный парик. Я двинулась к зеркалу,
также видоизменившемуся, горизонтальному, в лилово-прозрачной
раме из стеклянных перевитых листьев и стеблей. Я глянула в
лиловый стекольный омут. Обнаженная смуглая девушка в вишневой
бархатной маске. Вздрогнув, я провела рукой по плечу и
почувствовала одежду. Отражение тоже провело по плечу рукою, я
увидела на левом плече отражения родинку; моя натуральная
родинка обреталась на правом плече и укрыта была кофточкой. Я
ретировалась в библиотеку, сняла маску и зажмурилась. Открыв
глаза, я обнаружила библиотеку во вполне тривиальном виде, так
же как и комнату, куда я тут же выглянула, распахнув занавески.
Тихо, тихо всё. Ни парика. Ни лилового зеркала. Обычное в
деревянном багете. Потертые стулья. Старая ширма. Карты как
карты. Надеть маску вторично я не решилась.
Пачка писем. Пожелтевшая бумага. Верхнее письмо по-французски.
"Дорогой Ла Гир!" В дверь позвонили. Я водворила тайник на
место, разложила тетради и книги на бюро, -- не любя и не умея
врать, я проявляла черты опытной лгуньи и лицемерки. "Кто там?"
-- спросила я. "Водопроводчик". -- "Хозяина нет дома, я вам не
открою". -- "А вы-то кто?" -- "Домработница", -- ответила я не
сморгнув.
Вскоре пришел и Хозяин.
-- Что это ты, медхен Ленхен, лисичка ты этакая, меня, старого
зайца, в лубяную мою избушку не пускаешь?
-- Моя-то ледяная растаяла. А лубяные избушки разве не на
Лубянке? На Фонтанке, чай, другая застройка. А почему "старого
зайца"? Не старого волка?
-- По сказке, детка, все по сказке.
-- Между прочим, водопроводчик заходил.
-- Трешку просил или воду отключал?
-- Я ему не открыла.
-- Сурова ты сегодня, медхен Ленхен. А почему не открыла?
-- Откуда я знаю, что он водопроводчик? Может, это были ваши
воры.
-- Резонно, -- сказал Хозяин. -- Теперь я навеки
скомпрометирован перед жилконторою -- если то был водопроводчик
-- твоим женским голоском из холостяцкой квартиры.
-- Я сказала, что я домработница.
-- Тембр у тебя на домработницу не тянет. Ты флейта, а
домработница валторна.
-- Неправда ваша, -- сказала я, -- она литавра. Но
водопроводчику не до таких тонкостев, если ему трешка
улыбнулась. А если воры, в следующий раз остерегутся лезть в
ваше отсутствие.
-- Остерегутся? Тебя побоятся?
-- Не меня, а мокрого дела.
-- Говорил я тебе, Ленхен, неоднократно, -- сказал Хозяин,
поджаривая покупные котлеты, -- прекрати читать детективы.
-- Не могу прекратить. Я их люблю.
-- Что там любить-то?
-- Ну, как же, -- сказала я, собирая маскировочные черновики
реферата, -- кто убил, выясняется, преступник наказан, значит,
добро торжествует.
-- А кого убили, тот воскресает? Для полного торжества. Чтобы
принять участие в торжестве.
-- Иногда вы такой серьезный, что я вас подозреваю в полном и
глубочайшем легкомыслии.
-- Ай да Ленхен! Двадцать копеек! Вот она, женская мудрость-то.
С молоком матери, можно сказать. А тут живешь, живешь, и все
дурак дураком.
В дверь позвонили. Хозяин ушел и вернулся с Сандро, напевая:
"Итак, забудем все, дитя!"
-- Что это вы поете?
-- Понятия не имею. Сандро, хотите котлетку? Знаете, медхен
сегодня водопроводчика на порог не пустила, через дверь с ним
изъяснялась, боялась -- воры.
-- Между прочим, -- сказал Сандро, отвлекшись от котлеты, --
меня ваши воры шантажировали. По телефону. И не только.
Хозяин сидел, откинувшись, смотрел внимательно, у него даже лицо
изменилось. В дверь опять позвонили.
-- Медхен Ленхен, пойди открой.
Я пошла и не слышала конца их разговора. Вошли Шиншилла и
Николай Николаевич. Шиншилла с розами.
-- Ленхен, хотите розочки? Мне мой покровитель подарил.
-- Вам ведь подарил, -- сказала я, несколько ошарашенная.
Сандро в этот вечер рвался продолжать свою третью из тысяча
одной белой ночи; игру в карты отложили.
-- Итак, Ганс шел по пустыне за проводником в бирюзовой юбке; за
Гансом следовал прибившийся к ним на последней стоянке
неизвестный с кривым кинжалом за поясом и с длинноствольным
бедуинским мушкетом; имени своего он не назвал, и проводник стал
величать хозяина оружия Бу Фатиля. Гансу объяснили: перед
выстрелом следует запалить фитиль и пребывать некоторое время с
зажженным фитилем в зубах. Гансу пространство пустыни
представлялось абсолютно одинаковым, однообразным, лишенным
примет и ориентиров, он не понимал, каким образом определяет
проводник нужное направление, не обозначенную в простертом до
горизонта песке тропу, ведущую к находящемуся за барханами на
горизонте оазису, от которого такая же несуществующая тропа
приведет их к Пальмире.
Он спросил, любопытствуя, у проводника:
-- Как ты находишь дорогу?
-- Я много лет хожу этой дорогой, чужеземец, -- отвечал тот, --
ты, видно, забыл, что я принадлежу к пьющим ветер, мы сильно
отличаемся от оседлых существ из глинобитных хижин, от
презренных людей высохшей глины;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27