-- В каком смысле "мотив"? -- спросил Хозяин.
-- Дело не в том, что музыка Петра Ильича гомосексуалистская, --
сказал лениво Николай Николаевич, -- а в том, что она отнюдь не
так хороша, как это принято считать. В ней имеется нечто
расслабленное, жидкое, суррогат мысли, суррогат чувства,
сентиментальность вместо глубины, модель искусства, муляж
творчества -- в общем, все пакости века девятнадцатого, кои мы и
пожинаем.
-- И этика отдельно от эстетики, -- заметил Сандро, -- ром
отдельно, баба отдельно.
-- Ничуть не бывало, -- сказал Шиншилла, -- вы оба не правы.
Чайковский -- символ гомосексуализма, его светоч; и не более
того. Голубой фонарь бирюзовознаменного герба.
-- И что вы только несете, -- сказал Хозяин.
-- Между прочим, Ежов был гомик, -- не унимался Шиншилла, -- и
уничтожал тех, кто не в его сексе.
-- Ты всю историю на это дело переведешь, -- сказал Леснин. --
Например, опричнина. Может, кстати, и Петр Великий уничтожал
тех, кто не в его сексе?
-- Вот-вот, -- оживился Шиншилла, -- отношения Петра Алексеевича
с Меншиковым и многими другими еще трэба разжуваты.
-- Медхен Ленхен, -- сказал Хозяин, -- ты хотела кофий глясе
произвести? Мороженое в холодильнике, кофий на полке.
Он отсылал меня на кухню, чтобы сделать присутствующим внушение:
увлеклись лишку, распустили при мне языки. Плели они, конечно,
как всегда, незнамо что; но разительно отличались их речи от
всех текстов, слышанных когда-либо мною дома, в институте, в
гостях, в кино, в транспорте; даже и штампы, и пошлости были у
них другие. Иные темы, другая жизнь, живость. Конечно, они были
болтуны. Все. Кроме Эммери.
Мне тогда часто приходило на ум: их семеро, я восьмая; я лишняя.
Я принесла на подносе чашки с кофе глясе и обратилась к Сандро:
-- А сказка? Где обещанная сказка? Начало тысяча и одной белой
ночи где?
-- Да почему я? -- спросил польщенный Сандро. -- Вон модный
писатель сидит, беллетрист с большой буквы, ему и карты в руки.
-- Ну нет, -- сказал Леснин, -- карты у меня и так в руках
постоянно, а уж на роль Шехерезады ты меня не баллотируй. Ты
обещал, ты и приступай. Я на подхвате; ночи на трехсотой
подключусь, ежели необходимость возникнет.
-- Ладно, -- сказал Сандро, -- ну, хоть сыграйте кто-нибудь
что-нибудь восточное на фортепьянах.
Что и было исполнено.
-- Жил-был, -- сказал Сандро, -- кто?
-- Человек, -- откликнулся Эммери.
-- Немец, -- сказал Хозяин.
Сандро пришел в восторг.
-- Жил-был немец! Тихий такой, смирный. Обрусевший. Но
лютеранин.
-- Как это "но"? -- спросил Леснин.
-- Не перебивайте! -- воскликнула я.
-- Жил-был немец, и была у него Анхен. Кроткая такая,
хозяйственная. Тюльпаны разводила. И китайские розочки.
-- Эклектика, -- сказал Камедиаров.
-- Мелкие комнатные розочки называются, к вашему сведению,
китайскими. Была у Анхен только одна слабость.
-- К парикмахеру из соседней цирюльни, -- сказал Шиншилла.
-- Как женщину порядочную парикмахеры ее не волновали. При всей
экономности, и даже скупости, питала Анхен слабость к торговцам
всякой всячиной, особенно к бродячим, то есть к офеням.
-- Ботала по офеням, -- сказал Леснин.
-- Сами торговцы, равно как и парикмахеры, не привлекали Анхен;
однако удержаться от того, чтобы что-нибудь у них купить, она не
могла. И тяготела, как ни странно, к предметам экзотическим, в
хозяйстве вовсе не нужным и даже и совершенно лишним, словно с
появлением купца...
-- Купца, торговца или офени? -- спросил Леснин.
-- ...ее практичность улетучивалась, -- впрочем, только до ухода
торговца, далее Анхен снова превращалась в примерную прижимистую
идеальную жену. И вот появился в их уютном домике в немецкой
слободе на Охте...
-- Да откуда ты взял, что на Охте была немецкая слобода? --
спросил Камедиаров. -- Чушь какая.
-- Ведь это сказка! -- вскричала я. -- Не перебивайте,
пожалуйста!
-- ...появился в их уютном домике на Охте, с палисадником, где
цвели анютины глазки, маргаритки и гортензии...
-- Господи, -- сказал Хозяин вполголоса.
-- ...очередной торговец. Еще мальвы там цвели, хризантемы и
рододендроны, -- вызывающе сказал Сандро, -- а также росли
тыквы, спаржа, ремонтантная клубника и пастернак. И латук. Вот.
И у очередного торговца купила Анхен восточный ковер, арабскую
маску и маленький флакон с притертой пробкою, не желавший
открываться, о чем предупредил ее торговец, продавший флакончик
за бесценок; а на дне флакона была только одна капля чернил.
-- С брачком изделие, -- сказал Николай Николаевич.
-- А что такое арабская маска? -- спросил Камедиаров.
-- А какого цвета были чернила? -- спросил Леснин.
Почему-то молчал Хозяин, обычно с радостью отпускавший замечания
в таком духе. Как всегда, молчал Эммери.
-- А торговец был кто? -- спросил Шиншилла. -- Перс или китаец?
-- Полумавр, -- сказал Сандро. -- Национальность,
вероисповедание и сексуальные пристрастия торговца не имеют
значения. Это вам не психологический роман. Торговец и есть
торговец. Все флаги в гости будут к нам. А арабская маска --
маска, коей прикрывает лицо бедуинка от сторонних наблюдателей,
напоминает маску венецианского карнавала; однако наша была
волшебная. Речь пойдет сегодня не о маске, а о купленном у
торговца восточном ковре. Почему вы, Эммери, так смотрите на
меня? Прямо рублем подарили.
-- Я полагаю, Сандро, вы умеете читать чужие мысли, -- отвечал
Эммери, -- прежде я такой способности за вами не замечал. Я вас
понял заново.
-- Вот именно! -- Сандро восхитился. -- Вы меня поняли! Я читаю
чужие мысли, порнографические журналы и старые газеты.
-- Где же вы берете порнографические журналы? -- спросил
Шиншилла.
-- А чужих писем, -- спросил Камедиаров, -- вы, часом, не
читаете?
-- Боже упаси. Ни чужих не читаю, ни своих не пишу. Что вы все
перебиваете? На чем я остановился?
-- На ковре, -- сказала я.
-- Да, и вот этот самый ковер совершенно зачаровал нашего
немца...
-- Обрусевшего, -- ввернул Шиншилла.
-- Который жил-был, -- отозвался Леснин.
-- А как его звали? -- спросил Камедиаров.
-- Ну, хоть Ганс. Ганс готов был часами разглядывать узоры
ковра, и постепенно стало ему казаться, что это не просто узоры,
а некие письмена, и что он начинает вникать в их сокровенный
смысл.
-- Анхен плакала! -- хором сказали Леснин, Шиншилла и Николай
Николаевич.
-- Анхен, совершенно верно, плакала, видя такое плачевное
состояние мужа, но ничего поделать не могла. Однажды ночью Гансу
приснилось, что у ковра начал отрастать ворс...
-- Какой еще ворс? -- спросил Леснин.
-- Ковры-то, ковры, -- сказал Николай Николаевич, -- когда
азиатки соткут, верблюдам под ноги кидают, на тропы караванные,
на дорожки к водопою (знаете, как по-арабски "путь к воде"?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27