Разумеется, мои эпитеты и характеристики условны и
наивны, как школьное сочинение.
К утру все было дочитано.
В одном из писем в маленьком пергаментном пакетике лежали
причудливые семена нездешних растений, готовые прорасти, если
Бог даст и Аллах смилостивится.
В другом конверте нашла я портрет, точнее, гравюру с женского
портрета, очевидно, изображающую Анну (если верить подслушанной
мною фразе Камедиарова), потому что, минус костюм, минус цвет
волос, минус гравировальная игла, это была я.
Писем, предназначавшихся Хозяину, было четыре: от Петровича, от
русской княгини Урусофф, от сэра Хьюго Уэзерли и неизвестно от
кого невесть что арабской или персидской кружевной вязью. Как
написанный левшою завиток у буквы "джим". Соответственно, надо
думать, с буквами "джим", "алиф", "лам", "ра" и т. п., чьи
очертания были мне неведомы.
"Я жил очень долго и мало что понял. И вот сейчас, кажется, --
писал он Ла Гиру, -- я стою на пороге понимания жизни".
"Мало сделал я добра, -- писал он Петровичу, -- может, поэтому
представляется мне, что я не жил вовсе. Когда мы воистину люди,
нашей страной обитания должен быть долг".
"Все города похожи, -- писал он Фатьме, -- все времена подобны,
и путешествие -- воистину рай для дураков. Ибо душа и без того
странница, так, стало быть, необязательно перемещаться телесно".
"Попадались мне люди, -- писал он Анне, -- поражавшие
воображение мое, например, человек, сажавший сад на клочке
земли, чья жизнь напоминала притчу. Он таскал землю и ил от
подножия горы вверх по горной тропе в плетеных корзинах. Сель и
потоки тающей воды смывали землю с каменной террасы. Он опять
покрывал ее землей. Наконец посадил он сад. Деревья и кустарники
уничтожил очередной сель. Он посадил сад вторично. Ударила
засуха, а сам он валялся в лихорадке и не смог спасти от засухи
саженцы и рассаду. Он посадил третий сад. Когда яблони отцвели,
и абрикосы отцвели, и гранаты, и готовы были плодоносить, сад
вырубили воины врага. Сейчас у него растет четвертый сад. Что
такое "сейчас", Анна? Я не знаю. Сам я ни одного дерева не
посадил. В отличие от тебя".
"Дорогой Хьюго! -- обращался он к Уэзерли. -- Вы редкость,
потому как ни в чьей помощи не нуждаетесь, напротив, оказываете
ее другим. Вас любят потому, что вам ничья любовь не нужна".
"Я не Мельмот Скиталец, не Агасфер, не Синдбад-аль-бахри, ни
один из великих образов мне не впору; я всего-навсего пьющий
ветер времени бедуин из пустыни людских судеб, -- писал он
Савиньену. -- Ты великий стилист, Сирано, и мои изыски, коим
обязан я витиеватой и приподнятой восточной манере изъясняться,
вероятно, покажутся тебе смешными и достойными твоих бурлескных
пародий".
"И теперь, как прежде, -- писал он Фатьме, -- властно над нами
благоуханное дыхание пророка Исы, способное воскрешать мертвых.
Есть мертвые, которых хотел бы я видеть живыми, есть время и
место, закрытые для меня, где хотел бы я жить, но все врата
распахнуты для меня, кроме этих. И одна из тайн мироздания --
невозможность для Бога нарушать законы Природы, созданной им
самим".
"Музыка не обращена к зрению, разве что к духу, -- писал он
графине Урусовой, -- однако есть у меня один навязчивый
зрительный образ, связанный с Иоганном Себастьяном Бахом
(кто-то, верно, называл его Гансом): в одном из его опусов
внезапно повторяющаяся, поворачивающаяся вокруг своей оси музыка
напоминает мне спиралевидную галактику в окуляре телескопа".
Тот же образ преследовал с детства и меня. Я знала, о какой вещи
Баха идет речь.
Всю пачку надо было немедленно вернуть, положить в тайник.
С трудом дождавшись приличествующих звонку восьми утра, я
набрала номер Шиншиллы; после того как взял он трубку,
послышался щелчок, и слышимость стала ослепительной.
Договорившись о встрече, я прождала до девяти и позвонила
Хозяину с просьбой позволить мне еще раз позаниматься у него в
библиотеке. Он обещал мне оставить ключ под половиком, лежавшим
на ступеньке при входе.
-- Не знаю, зачем я тебя и вызвала.
Мы шли с Шиншиллой по залитому солнцем мосту.
-- Я подслушала нечаянно один разговор...
-- Ох, да ты еще и разговоры подслушиваешь?
-- Перестань. Я не собиралась. Так вышло. Мне могут помешать
положить бумаги на место. Я и прежних воров вспомнила, тех, со
шмоном. В общем, я просто боюсь оказаться в квартире одна с этим
пакетом.
-- Да ладно. Вызвала и вызвала. Я тебе ведь обещал, шантажистка
несчастная.
Мы зашли в подворотню.
Я достала из-под коврика ключ и собиралась открыть дверь.
Со стороны двора, из темной, продолжающей поворачивать влево
арки вышел Леснин.
-- Мне бы хотелось, ребятки, -- сказал он негромко, -- взглянуть
на бумаги. Я их просмотрю, потом вы их вернете.
-- С какой стати вы должны на них взглядывать? -- спросила я.
-- С той же стати, с какой взяла их ты, -- сказал Леснин.
-- Уже и ты? -- сказала я. -- Мы на брудершафт с вами не пили.
Я решила не открывать дверь и не входить. Перспектива оказаться
с Лесниным в тесном помещении квартиры Хозяина, как в западне,
мне не улыбалась вовсе.
У него за спиной был глухой двор-колодец. За нами по набережной
Фонтанки ездили машины и ходили прохожие. Я не думала, что он
решится скандалить на людях. Леснин быстро обошел Шиншиллу и
встал спиной к Фонтанке, перегородив нам отступление на
набережную. Подворотня шла под углом, мы были в глубине, с улицы
почти не видны.
-- Будьте благоразумны, -- сказал Леснин миролюбиво, -- мы
вполне можем все уладить по-хорошему. Я беру пакет, приношу его
вечером, и вы кладете его на место. Все остается между нами.
-- Что же это, ваши сотрудники или подчиненные так плохо обучены
обыски производить? Вдобавок наследили, все в квартире
перевернули. Плохо работаете с кадрами, инженер человеческих
душ, -- сказала я.
Мне пришло в голову отвлечь Леснина и дать Шиншилле возможность
выбежать на Фонтанку. Если только он догадается выскочить из
подворотни.
-- Не надо играть со мной в казаки-разбойники, -- сказал Леснин.
-- У меня в руке оружие, и я его применю в случае чего.
-- Писатель, кто же говорит "у меня в руке оружие"? -- сказала
я.
Похоже, его мое замечание задело.
-- Если вы меня подстрелите, -- сказал Шиншилла, -- как вы потом
перед начальством оправдаетесь? И перед милицией?
-- Не волнуйся, что-нибудь сочиню, -- сказал Леснин.
Правую руку держал он в кармане, конечно же, с пистолетом, не на
пушку берет, и ведь выстрелит, скотина, и выйдет сухим из воды.
-- Оцени обстановку, -- обратился Леснин к Шиншилле, -- к чему
тебе портить карьеру? Я люблю стрелять по ногам, как потом
танцевать будешь, солист? Отдай мне письма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
наивны, как школьное сочинение.
К утру все было дочитано.
В одном из писем в маленьком пергаментном пакетике лежали
причудливые семена нездешних растений, готовые прорасти, если
Бог даст и Аллах смилостивится.
В другом конверте нашла я портрет, точнее, гравюру с женского
портрета, очевидно, изображающую Анну (если верить подслушанной
мною фразе Камедиарова), потому что, минус костюм, минус цвет
волос, минус гравировальная игла, это была я.
Писем, предназначавшихся Хозяину, было четыре: от Петровича, от
русской княгини Урусофф, от сэра Хьюго Уэзерли и неизвестно от
кого невесть что арабской или персидской кружевной вязью. Как
написанный левшою завиток у буквы "джим". Соответственно, надо
думать, с буквами "джим", "алиф", "лам", "ра" и т. п., чьи
очертания были мне неведомы.
"Я жил очень долго и мало что понял. И вот сейчас, кажется, --
писал он Ла Гиру, -- я стою на пороге понимания жизни".
"Мало сделал я добра, -- писал он Петровичу, -- может, поэтому
представляется мне, что я не жил вовсе. Когда мы воистину люди,
нашей страной обитания должен быть долг".
"Все города похожи, -- писал он Фатьме, -- все времена подобны,
и путешествие -- воистину рай для дураков. Ибо душа и без того
странница, так, стало быть, необязательно перемещаться телесно".
"Попадались мне люди, -- писал он Анне, -- поражавшие
воображение мое, например, человек, сажавший сад на клочке
земли, чья жизнь напоминала притчу. Он таскал землю и ил от
подножия горы вверх по горной тропе в плетеных корзинах. Сель и
потоки тающей воды смывали землю с каменной террасы. Он опять
покрывал ее землей. Наконец посадил он сад. Деревья и кустарники
уничтожил очередной сель. Он посадил сад вторично. Ударила
засуха, а сам он валялся в лихорадке и не смог спасти от засухи
саженцы и рассаду. Он посадил третий сад. Когда яблони отцвели,
и абрикосы отцвели, и гранаты, и готовы были плодоносить, сад
вырубили воины врага. Сейчас у него растет четвертый сад. Что
такое "сейчас", Анна? Я не знаю. Сам я ни одного дерева не
посадил. В отличие от тебя".
"Дорогой Хьюго! -- обращался он к Уэзерли. -- Вы редкость,
потому как ни в чьей помощи не нуждаетесь, напротив, оказываете
ее другим. Вас любят потому, что вам ничья любовь не нужна".
"Я не Мельмот Скиталец, не Агасфер, не Синдбад-аль-бахри, ни
один из великих образов мне не впору; я всего-навсего пьющий
ветер времени бедуин из пустыни людских судеб, -- писал он
Савиньену. -- Ты великий стилист, Сирано, и мои изыски, коим
обязан я витиеватой и приподнятой восточной манере изъясняться,
вероятно, покажутся тебе смешными и достойными твоих бурлескных
пародий".
"И теперь, как прежде, -- писал он Фатьме, -- властно над нами
благоуханное дыхание пророка Исы, способное воскрешать мертвых.
Есть мертвые, которых хотел бы я видеть живыми, есть время и
место, закрытые для меня, где хотел бы я жить, но все врата
распахнуты для меня, кроме этих. И одна из тайн мироздания --
невозможность для Бога нарушать законы Природы, созданной им
самим".
"Музыка не обращена к зрению, разве что к духу, -- писал он
графине Урусовой, -- однако есть у меня один навязчивый
зрительный образ, связанный с Иоганном Себастьяном Бахом
(кто-то, верно, называл его Гансом): в одном из его опусов
внезапно повторяющаяся, поворачивающаяся вокруг своей оси музыка
напоминает мне спиралевидную галактику в окуляре телескопа".
Тот же образ преследовал с детства и меня. Я знала, о какой вещи
Баха идет речь.
Всю пачку надо было немедленно вернуть, положить в тайник.
С трудом дождавшись приличествующих звонку восьми утра, я
набрала номер Шиншиллы; после того как взял он трубку,
послышался щелчок, и слышимость стала ослепительной.
Договорившись о встрече, я прождала до девяти и позвонила
Хозяину с просьбой позволить мне еще раз позаниматься у него в
библиотеке. Он обещал мне оставить ключ под половиком, лежавшим
на ступеньке при входе.
-- Не знаю, зачем я тебя и вызвала.
Мы шли с Шиншиллой по залитому солнцем мосту.
-- Я подслушала нечаянно один разговор...
-- Ох, да ты еще и разговоры подслушиваешь?
-- Перестань. Я не собиралась. Так вышло. Мне могут помешать
положить бумаги на место. Я и прежних воров вспомнила, тех, со
шмоном. В общем, я просто боюсь оказаться в квартире одна с этим
пакетом.
-- Да ладно. Вызвала и вызвала. Я тебе ведь обещал, шантажистка
несчастная.
Мы зашли в подворотню.
Я достала из-под коврика ключ и собиралась открыть дверь.
Со стороны двора, из темной, продолжающей поворачивать влево
арки вышел Леснин.
-- Мне бы хотелось, ребятки, -- сказал он негромко, -- взглянуть
на бумаги. Я их просмотрю, потом вы их вернете.
-- С какой стати вы должны на них взглядывать? -- спросила я.
-- С той же стати, с какой взяла их ты, -- сказал Леснин.
-- Уже и ты? -- сказала я. -- Мы на брудершафт с вами не пили.
Я решила не открывать дверь и не входить. Перспектива оказаться
с Лесниным в тесном помещении квартиры Хозяина, как в западне,
мне не улыбалась вовсе.
У него за спиной был глухой двор-колодец. За нами по набережной
Фонтанки ездили машины и ходили прохожие. Я не думала, что он
решится скандалить на людях. Леснин быстро обошел Шиншиллу и
встал спиной к Фонтанке, перегородив нам отступление на
набережную. Подворотня шла под углом, мы были в глубине, с улицы
почти не видны.
-- Будьте благоразумны, -- сказал Леснин миролюбиво, -- мы
вполне можем все уладить по-хорошему. Я беру пакет, приношу его
вечером, и вы кладете его на место. Все остается между нами.
-- Что же это, ваши сотрудники или подчиненные так плохо обучены
обыски производить? Вдобавок наследили, все в квартире
перевернули. Плохо работаете с кадрами, инженер человеческих
душ, -- сказала я.
Мне пришло в голову отвлечь Леснина и дать Шиншилле возможность
выбежать на Фонтанку. Если только он догадается выскочить из
подворотни.
-- Не надо играть со мной в казаки-разбойники, -- сказал Леснин.
-- У меня в руке оружие, и я его применю в случае чего.
-- Писатель, кто же говорит "у меня в руке оружие"? -- сказала
я.
Похоже, его мое замечание задело.
-- Если вы меня подстрелите, -- сказал Шиншилла, -- как вы потом
перед начальством оправдаетесь? И перед милицией?
-- Не волнуйся, что-нибудь сочиню, -- сказал Леснин.
Правую руку держал он в кармане, конечно же, с пистолетом, не на
пушку берет, и ведь выстрелит, скотина, и выйдет сухим из воды.
-- Оцени обстановку, -- обратился Леснин к Шиншилле, -- к чему
тебе портить карьеру? Я люблю стрелять по ногам, как потом
танцевать будешь, солист? Отдай мне письма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27