И о себе. И о том, что никогда в жизни я не допустил бы все-таки этой ситуации. Никогда бы. Это злорадное ощущение, я знаю. Ох, как мне еще будет стыдно за эти три секунды.
…И в чем я уверен – ему не стыдно ни на минуту. Не стыдно, что он не бимнул мне немедленно эти деньги, а стал расспрашивать про состояние девочки, про то да се, – как будто я вру ему, чтобы денег вытрясти! Пусть позвонит Адели и спросит, идиот. Мне же вообще ничего от него не нужно для себя, никогда! Я всегда все прошу для других: денег, чтобы отдавать долги, денег, чтобы свозить Адель в Пекин, денег, чтобы вылечить Еввку. Он думает, что – когда у него будет семья – это будет как на вонючей рекламе ванильного порно от «Юнихорн», где вся семья смотрит, как на экране поблескивают и стонут, а потом мама с папой многозначительно целуются под понимающие улыбки старших детей. А у меня все не так, и поэтому я говно и пустое место, конечно. Но он же знает, что я никогда не стал бы просить у него денег, если бы не понимал, что на самом деле ему приятно заплатить за собственную племянницу. Потому что больше ни на что ценное он их не сможет потратить все равно. Просрет на свою красивую жизнь.
– Так. В какой она больнице?
– В «полумесяце» на Соколе.
– Ты с ума сошел?! У всех «полумесяцев» по шесть человек в палате! У них врач появляется два раза в день! Чем ты думал? Ее надо срочно забрать оттуда – в детскую на Выгодской или хотя бы на Каширку! Куда можно быстрее, туда и забрать. Ты узнавал, куда можно, ты звонил?
– Немедленно прекрати на меня орать! Я положил ее туда, где не надо было платить взнос! Откуда мне было знать, дашь ты мне денег или нет?
…Я чувствую, что лишился дара речи.
…Я чувствую, что он лишился дара речи. Ничего, пусть раз в жизни почувствует, каково это, когда тебя считают беспринципным дерьмом.
– …Значит, так. Я сейчас сам еду за Еввой и нанимаю там «скорую», чтобы ее отвезли в нормальную больницу. Я звоню тебе с дороги. К этому моменту ты должен знать, куда именно я ее везу. Как только я выйду, начни звонить по трем номерам: на Каширку, на Выгодскую, и еще есть какая-то большая детская, правда, там, кажется, только травма, но ты найди и дозвонись. Я позвоню тебе с дороги, и ты мне скажешь куда. И я повезу. Да, стой: я хочу, чтобы ты еще узнал, с кем надо с дороги говорить, чтобы там все было готово. Я заберу все ее бумаги и инструкции у врача возьму, что ей надо – место там, аппаратура, лекарства, не знаю. Я хочу с дороги им звонить, чтобы все было готово, все. Ты узнаешь, с кем говорить.
– Во-первых, немедленно смени тон. Я тебе не подчиненный.
– …Пожалуйста, будь добр, узнай, с кем говорить.
– Хорошо. И – я уже звонил на Выгодскую, пока ее везли. Хотел знать, нужен ли там взнос. Они мне сказали сумму. Я думаю, Саша, что двадцать две тысячи полностью покроют все, что нужно. Это год, знаешь, после того, как ее выпустят, – биотерапия и все такое. Можно, конечно, шестнадцать, но тогда в это не войдет рефлексотерапия и восстановление творчеством. Мне кажется, в этой ситуации нам не стоит рисковать. Можем мы дать всю сумму, как ты думаешь? Помоги мне, пожалуйста, сориентироваться.
…Мы можем. Мы, конечно, можем. Не задумываясь. Задумаемся мы потом, потом, когда Еввка хотя бы откроет глаза. О том мы задумаемся, что двадцать тысяч – это все, что мы сделали за последние четыре месяца. Или даже пять. О том, что полтора года, обещанные нами себе и Яэль, превращаются в некоторый неопределенный и нереальный срок. О том, что у нас язык не повернется сказать об этом Яэль. О том, что, кажется, пришло время перестать чистоплюйствовать и расставить приоритеты. И о том, что приоритеты мои, кажется, таковы: 1. Яэль. 2. Жизнь с Яэль. 3. Дети с Яэль. 4. Жизнь с Яэль и детьми. 5. Жизнь с Яэль и детьми. 6. Жизнь с Яэль и детьми. И что в свете этого факта надо хорошенько поговорить с мальчиком-Волчеком еще раз. Сорок тысяч за месяц, или пусть катятся на все четыре стороны. И тогда через два месяца эта страна идет на хер. Вместе с моим братом.
Бедная Еввка.
Глава 28
Красная ковровая дорожка – знак серьезности мероприятия, знак верности традициям – пахнет большими надеждами. Странное и опьяняющее чувство: сидеть в зале и ждать объявления победителей, зная заранее, что ты – победитель. Дорожка – как река крови, стекающая по ступеням пирамиды у меня в «Падении Мехико». Кровь была настоящая, с бойни, на бионе чувствуется запах – терпкий, ни с чем не спутать. Я помню, как я последний раз крикнул «снято!» и едва не заплакал, и бегал, как помешанный, обниматься с операторами, и бормотал: «Гений! Гений! Гений!» Потому что знал, что я – гений.
После конкурсного показа «Variety – Variety» – рецензирующая чилли раз в пять лет примерно! – написала: «Этот фильм так же революционен для наших дней, как „Глубокая глотка“ – для классического порно и „Глубокая глотка: вся правда“ – для порно бионного». Мудаки, какие мудаки! Это не «Глотка» и не «Вся правда», это – «Нетерпимость» Гриффита, если они еще помнят, кто это такой. Неучи. Половина жюри – без кинообразования, старые прощелыги, двадцать лет назад не сумевшие вписаться в законы AFA со своей аляповатой двадцатиминутной дешевкой. Много ли в этой индустрии людей, способных снять фильм, поднимающий чилли с уровня балагана, на котором оно существует все эти годы, до уровня настоящего искусства? Один у них такой человек, я, Йонг Гросс.
У входа стоят солдатики, просят показать ногти и снять головные уборы, раскрыть сумки, пройти сквозь металлоискатель, облучиться на искателе пластиковой взрывчатки, – и на секунду становится нехорошо и неуютно, и сам быстро озираешься – нет ли кого… в лапсердаке. Войти в зал, найти Бо – естественно, он припас мне место. Кивнуть этой его новой девахе, Вупи Что-то-японское. Некрасивая, в общем, тетка, но при этом – что-то такое в ней… Жаль, Бо ее нашел где-то, когда я уже монтировал «Падение»; я бы ее взял к себе, в псилоцибиновую сцену с леопардусами; как бы она была там кстати.
Сегодня он может гордиться мной, а я – да, да – горжусь им. Повезло мне с ним, ой, как повезло – хотя, конечно, какое повезло? просто всегда умный был! – свой первый фильм (не фильм даже, а так, монтажную склейку, студенческий выпускной проектик, эксперимент в стилистике – правда, очень удачный эксперимент) я принес именно ему. Мне тогда казалось, что это просто шутка, чистый арт – нарезать кусков из ванили и Голливуда, перемонтировать их так, чтобы эякулирующий мужской член чередовался с залпами огнеметов, а разверстая женская пизда – с кровавыми ранами из старых фильмов о войне, и получить из чистеньких легальных кадров нечто, за что АFА отъела бы мне голову. Я продал у себя в классе около тридцати копий, – кровавая вакханалия, пацаны говорили, что забирает круче, чем любое чилли, и это при том, что все мы были – ну такими эстетами, ну такими смелыми экспериментаторами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
…И в чем я уверен – ему не стыдно ни на минуту. Не стыдно, что он не бимнул мне немедленно эти деньги, а стал расспрашивать про состояние девочки, про то да се, – как будто я вру ему, чтобы денег вытрясти! Пусть позвонит Адели и спросит, идиот. Мне же вообще ничего от него не нужно для себя, никогда! Я всегда все прошу для других: денег, чтобы отдавать долги, денег, чтобы свозить Адель в Пекин, денег, чтобы вылечить Еввку. Он думает, что – когда у него будет семья – это будет как на вонючей рекламе ванильного порно от «Юнихорн», где вся семья смотрит, как на экране поблескивают и стонут, а потом мама с папой многозначительно целуются под понимающие улыбки старших детей. А у меня все не так, и поэтому я говно и пустое место, конечно. Но он же знает, что я никогда не стал бы просить у него денег, если бы не понимал, что на самом деле ему приятно заплатить за собственную племянницу. Потому что больше ни на что ценное он их не сможет потратить все равно. Просрет на свою красивую жизнь.
– Так. В какой она больнице?
– В «полумесяце» на Соколе.
– Ты с ума сошел?! У всех «полумесяцев» по шесть человек в палате! У них врач появляется два раза в день! Чем ты думал? Ее надо срочно забрать оттуда – в детскую на Выгодской или хотя бы на Каширку! Куда можно быстрее, туда и забрать. Ты узнавал, куда можно, ты звонил?
– Немедленно прекрати на меня орать! Я положил ее туда, где не надо было платить взнос! Откуда мне было знать, дашь ты мне денег или нет?
…Я чувствую, что лишился дара речи.
…Я чувствую, что он лишился дара речи. Ничего, пусть раз в жизни почувствует, каково это, когда тебя считают беспринципным дерьмом.
– …Значит, так. Я сейчас сам еду за Еввой и нанимаю там «скорую», чтобы ее отвезли в нормальную больницу. Я звоню тебе с дороги. К этому моменту ты должен знать, куда именно я ее везу. Как только я выйду, начни звонить по трем номерам: на Каширку, на Выгодскую, и еще есть какая-то большая детская, правда, там, кажется, только травма, но ты найди и дозвонись. Я позвоню тебе с дороги, и ты мне скажешь куда. И я повезу. Да, стой: я хочу, чтобы ты еще узнал, с кем надо с дороги говорить, чтобы там все было готово. Я заберу все ее бумаги и инструкции у врача возьму, что ей надо – место там, аппаратура, лекарства, не знаю. Я хочу с дороги им звонить, чтобы все было готово, все. Ты узнаешь, с кем говорить.
– Во-первых, немедленно смени тон. Я тебе не подчиненный.
– …Пожалуйста, будь добр, узнай, с кем говорить.
– Хорошо. И – я уже звонил на Выгодскую, пока ее везли. Хотел знать, нужен ли там взнос. Они мне сказали сумму. Я думаю, Саша, что двадцать две тысячи полностью покроют все, что нужно. Это год, знаешь, после того, как ее выпустят, – биотерапия и все такое. Можно, конечно, шестнадцать, но тогда в это не войдет рефлексотерапия и восстановление творчеством. Мне кажется, в этой ситуации нам не стоит рисковать. Можем мы дать всю сумму, как ты думаешь? Помоги мне, пожалуйста, сориентироваться.
…Мы можем. Мы, конечно, можем. Не задумываясь. Задумаемся мы потом, потом, когда Еввка хотя бы откроет глаза. О том мы задумаемся, что двадцать тысяч – это все, что мы сделали за последние четыре месяца. Или даже пять. О том, что полтора года, обещанные нами себе и Яэль, превращаются в некоторый неопределенный и нереальный срок. О том, что у нас язык не повернется сказать об этом Яэль. О том, что, кажется, пришло время перестать чистоплюйствовать и расставить приоритеты. И о том, что приоритеты мои, кажется, таковы: 1. Яэль. 2. Жизнь с Яэль. 3. Дети с Яэль. 4. Жизнь с Яэль и детьми. 5. Жизнь с Яэль и детьми. 6. Жизнь с Яэль и детьми. И что в свете этого факта надо хорошенько поговорить с мальчиком-Волчеком еще раз. Сорок тысяч за месяц, или пусть катятся на все четыре стороны. И тогда через два месяца эта страна идет на хер. Вместе с моим братом.
Бедная Еввка.
Глава 28
Красная ковровая дорожка – знак серьезности мероприятия, знак верности традициям – пахнет большими надеждами. Странное и опьяняющее чувство: сидеть в зале и ждать объявления победителей, зная заранее, что ты – победитель. Дорожка – как река крови, стекающая по ступеням пирамиды у меня в «Падении Мехико». Кровь была настоящая, с бойни, на бионе чувствуется запах – терпкий, ни с чем не спутать. Я помню, как я последний раз крикнул «снято!» и едва не заплакал, и бегал, как помешанный, обниматься с операторами, и бормотал: «Гений! Гений! Гений!» Потому что знал, что я – гений.
После конкурсного показа «Variety – Variety» – рецензирующая чилли раз в пять лет примерно! – написала: «Этот фильм так же революционен для наших дней, как „Глубокая глотка“ – для классического порно и „Глубокая глотка: вся правда“ – для порно бионного». Мудаки, какие мудаки! Это не «Глотка» и не «Вся правда», это – «Нетерпимость» Гриффита, если они еще помнят, кто это такой. Неучи. Половина жюри – без кинообразования, старые прощелыги, двадцать лет назад не сумевшие вписаться в законы AFA со своей аляповатой двадцатиминутной дешевкой. Много ли в этой индустрии людей, способных снять фильм, поднимающий чилли с уровня балагана, на котором оно существует все эти годы, до уровня настоящего искусства? Один у них такой человек, я, Йонг Гросс.
У входа стоят солдатики, просят показать ногти и снять головные уборы, раскрыть сумки, пройти сквозь металлоискатель, облучиться на искателе пластиковой взрывчатки, – и на секунду становится нехорошо и неуютно, и сам быстро озираешься – нет ли кого… в лапсердаке. Войти в зал, найти Бо – естественно, он припас мне место. Кивнуть этой его новой девахе, Вупи Что-то-японское. Некрасивая, в общем, тетка, но при этом – что-то такое в ней… Жаль, Бо ее нашел где-то, когда я уже монтировал «Падение»; я бы ее взял к себе, в псилоцибиновую сцену с леопардусами; как бы она была там кстати.
Сегодня он может гордиться мной, а я – да, да – горжусь им. Повезло мне с ним, ой, как повезло – хотя, конечно, какое повезло? просто всегда умный был! – свой первый фильм (не фильм даже, а так, монтажную склейку, студенческий выпускной проектик, эксперимент в стилистике – правда, очень удачный эксперимент) я принес именно ему. Мне тогда казалось, что это просто шутка, чистый арт – нарезать кусков из ванили и Голливуда, перемонтировать их так, чтобы эякулирующий мужской член чередовался с залпами огнеметов, а разверстая женская пизда – с кровавыми ранами из старых фильмов о войне, и получить из чистеньких легальных кадров нечто, за что АFА отъела бы мне голову. Я продал у себя в классе около тридцати копий, – кровавая вакханалия, пацаны говорили, что забирает круче, чем любое чилли, и это при том, что все мы были – ну такими эстетами, ну такими смелыми экспериментаторами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114