ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Яэль, Лис мертв. Его нет больше. Этот человек у холодильника – ты знаешь, кто он. Он не просто не Лис, – он антипод Лиса, столько же рассказывалось тебе, столько говорилось, столько раз Лис жаловался, объяснял, пытался с твоей помощью разобраться – как с ним быть, с безответственным, эгоистичным, наглым, трусливым. Он всегда пользовался Лисом, он и сейчас просто пользуется Лисом, его калькой, калькой твоего Лиса, которого нет больше, это только интонации Лиса, только его жесты, только разрез глаз, форма рук, движения губ, только иллюзия того, что этот Лис знает, все, что тот Лис знал, и все, что тот Лис знал именно о тебе, – но он не знает и знать не может, просто тебе страшно, что вместе с тем, твоим Лисом, навсегда ушло все твое, что входило в ваш мир, – ваш, общий: все твои письма, и все твои рабочие проблемы, и запах твоих волос, и вкус кожи, и ощущение от твоей руки, вжимающейся ему в спину, и то, как ты плачешь, когда слышишь песню о Белой Чушке, и то, как ты сердишься, когда кто-нибудь выключает экран комма посреди разговора. И сейчас, пока этот – не тот! – человек в прихожей надевает туфли и захлопывает за собой дверь, – запомни навсегда, пойми и запомни, что кроме эфемерного, калькой навеянного сходства ничего общего не имеют между собой эти два человека – твой, которого нет, и этот, которого нет. Ничего общего они между собой не имеют. Повторяй это, повторяй это, Яэль, или ты рехнешься. На кухне темно и тихо. Надо убрать со стола, перемыть посуду, вытряхнуть циновки, прогнать ночных призраков, раскрыть балкон, хоть немного остыть, пока не взошло солнце, – но вместо этого стоишь посреди кухни на ватных ногах, зажимаешь рот ладонью, другой ладонью держишься за край раковины и смотришь на мраморный столик возле окна и на лежащий там предмет – и с каждой секундой на кухне становится все темнее.
Баночка из-под йогурта лежит на боку на мраморном столике, потому что ее повалила оставленная внутри ложка.
Глава 97
Дэну удалось улизнуть от Энди только сейчас, – улизнуть, смыться, добраться до стойки «Сабвея» и заказать бумажный стаканчик с омерзительным жидким кофе. Дэн плюхнулся на пластмассовый стул, стоящий особняком, отдельно от столиков, просто – слева, рядом с киоском, и несколько минут грел руки о шершавую бумагу и тупо смотрел на то, как отвратительный тип с огромным крокодильим хвостом неуклюжими короткопалыми лапами отчищал от майонеза крышку своего комма. Зеленый отлив его кожи казался отвратительным, а вокруг чешуек на локтях ясно виделась пыль. Под одну чешуйку попал чей-то волос, и от его вида Дэна замутило. Единственный морф Дэна – выпуклая, блестящая металлом филигранная звезда вокруг левого соска – был сделан больше пяти лет назад, и Дэн искренне считал, что для приличного человека этого предостаточно, а на большинство современных морфов и вообще смотреть противно, непонятно, что за выродки, да и за время своей работы в отделе на такое насмотрелся – что на сетах, что живьем – бррр… Пойти бы поспать сейчас, а лучше было бы вообще сегодня не видеться с Энди. Но Энди глодало мучительное чувство вины перед Дэном за дело «Глория'с Бэд Чилдрен» и за то, что не бывалому следователю Ковальски, а самому маленькому Энди довелось упечь мадам Лоркин за решетку и давать бесчисленные интервью прессе (в ходе которых Энди всегда долго и подчеркнуто подробно разъяснял всю важность проделанной следователем Ковальски подготовительной работы, да никто почему-то этих объяснений не печатал). И поэтому Энди вился над Дэном, как сиделка над больным. Они уже успели поужинать вместе в честь Дэнова выздоровления (Энди угощал и полвечера извинялся), выпить пива после работы еще через три дня (Энди угощал и полвечера извинялся), а теперь вот Энди достал два билета в центральную ложу на Фитнесс-сквер – за бешеные, надо полагать, деньги, – и Дэн уже совсем собрался жестко и внятно отказаться, но Энди так смотрел, что… – словом, выходной Дэн провел в центральной ложе на Фитнесс-сквер, наблюдая знаменитый нью-йоркский ежегодный Morph Pride Parade. Совершенно непонятно было, что, собственно, вызывает у этих уродов такой pride, но толпа зрителей была огромной, снимали на коммы, записывали бионы на память, – и в толпе этой оказывались время от времени существа похлеще тех, что ехали мимо ложи на увитых лентами платформах.
Ветер трепал рекламы коммов. Открывало парад общество «Цветная Америка» – на них, оказалось, вполне приятно было смотреть, – кроме фиолетовых толстяков и полосатых сухопарых стариканов на одной из платформ пританцовывали, например, прелестные девочки с нежной кожей, раскрашенной в стиле диско – цветы, птицы, какие-то индийские разводы, – и с блестящими волосами, выглядящими как мягкая проволока. Была платформа, за которой бежали с серьезными минами и с микроавтоматами в руках «доллс» – американские солдаты, воюющие в Чечне, все с одинаковыми лицами и с гордо вскинутыми над головами длиннопалыми, похожими на инопланетные руками, – на одном пальце двадцать разрывных колец, на другом помигивает лазерный прицел, на третьем – это из ложи не видно, но зато видно на всех плакатах Рекрутской национальной службы – одиннадцать кнопок и под ногтем иголка для впрыскивания – универсальная аптечка, сам-себе-шприц, на четвертом Дэн не помнил что, пятый, мизинец, был железный с железным ногтем – для копания и ковыряния. Перед солдатами на платформе гордо маршировали восемнадцать American Amazoness – голые, с мужским плоским соском на месте удаленной правой груди – чтобы удобнее было держать автомат. Были шесть платформ «толкинутых» – бесконечные эльфы, гномы и прочая ушастая нечисть. Была платформа из каких-то очень странных людей, морфическую принадлежность которых Дэн не мог опознать: абсолютно белые лица, огромные нарисованные улыбки и красные шары вместо носов, нелепая цветная одежда и гигантские ботинки. Почему-то смотреть на них Дэну было страшно. Пытаясь скрыть дискомфорт, он проорал Энди в ухо – мол, это что? Энди не знал. К счастью, платформа проехала, за ней везли изумительной красоты аквариум с крошечными русалками, Дэну показалось, что одну он видел на каком-то сете, – но вода искажала черты, все могло быть неправдой. Русалка прижалась носом и белыми грудками к стеклу и махала зрителям мерцающей ручкой, и Дэн даже помахал ей в ответ, но тут она повернула головку, заколыхались в воде длинные и густые рыжие волосы – и настроение следователя Ковальски немедленно, катастрофически испортилось, заныло под ребрами, как в тот день, когда там, в больнице, от Минарского узнал, что эта сучка Фелли прокрутила, и как ныло теперь каждый раз, когда он о ней думал – а он думал о ней много, никуда не мог деться, и от ярости в такие моменты – вот как сейчас – начинали гореть уши и ноги делались ватными, и прокатывался вдоль хребта, от затылка к копчику, тяжелый адреналиновый шар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114