Мих. Голицын; Остерман, получивший должность обер-гофмейстера, стоял подле императорских кресел справа; также почтены были стульями ростовский архиепископ Георгий да вступивший на русскую службу поляк фельдмаршал Ян Сапега».
– С обновкой вас, с новым царем!
– И вас также! – приветствовали один другого градожители. И вздыхали: – Будет ли лучше, а хуже всегда может быть и при втором императоре.
– Слыхал?.. Царица померла.
– Как не слыхать, слыхал. Дал ей бог в царствии небесном теперь поцарствовать. В кружале помянул нынче ее, а то с утра голова трещала и была как не своя, а опохмелиться было не на что. Прямо сказать – знала царица, когда ей помереть, сиделец по тому разу задарма налил на опохмелку, пофартило мне.
VI
Титулярный епископ Любский нервничал. Приехал он, увидел невесту кронпринцессу Елисавету, и она вполне понравилась, но не только до свадьбы, а даже до обручения дело не дошло. Что же ему, как братцу Карлу-Фридриху, годами счастливого дня ожидать? А на какие средства жить, где добывать деньги, столь необходимые в этом Петербурге? Опять и опять у брата спрашивать, но тот уже начинает морщиться. А теперь еще неприятность – императрица умерла, траур. Вся надежда была на богатое приданое, а где оно?.. И уехать ни с чем нельзя. О, горе, горе!.. «Кому повем печаль мою?..» Ах, польстился он на такую женитьбу, на большое приданое, а оно подобно миражу или мыльному пузырю. Жди да жди. Опять жди. А чего?.. Самый влиятельный человек в Петербурге – светлейший князь Меншиков, он мог бы приказать немедля выдать за епископа Елисавету, но как к нему подступиться? Известно, что он к каждому голштинцу враждебно относится и не только не захочет помочь, а еще худшее сделает. Возьмет и вышлет вон из России, а что тогда?.. Вместо ожидаемого многотысячного приданого нищим на всю жизнь оставаться?.. Нет, опять надо ждать. Теперь вот новый государь объявился, и Меншиков его в свой дворец перевозит, а потом, еще через много дней, похороны императрицы будут, – и когда-то дойдет черед до вожделенного для епископа дня?.. С ума сойти можно.
Да, светлейший князь достиг наибольшего, о чем только можно мечтать человеку с самой неудержимой фантазией. Враждебные и просто неприятные люди удалены. Толстой и Девьер в ссылке, Ягужинский где-то в Польше, а потом на Украине будет, Шафиров в Архангельск услан следить за китобойным промыслом, и Меншиков чувствовал себя обладателем власти, у которой больше нет препятствий и пределов. Впору бы даже примерить на свою голову Мономахову шапку, но не стоит задерживаться на такой шутейной мысли. Важным делом остается сохранить добытую власть, и первейшим средством к тому – держать молодого императора возле себя в каждодневном за ним присмотре, а не оставлять во дворце на другом берегу Невы. И причина для того самая явная: не находиться же царственному отроку под одной крышей с покойницей и слушать там плачи да панихидные службы. Во дворце на Васильевском острову он будет вверен меншиковскому семейству и приставленным к нему другим надежным людям. Вся жизнь отрока будет у них на глазах.
Для ради приятного развлечения Меншиков с молодым императором прокатились в коляске по возведенному через Неву наплавному мосту, что было весьма любопытно. Опорами мосту служили барки, укрепленные якорями. Покойный государь Петр Первый, желая приучить петербургских градожителей к плаванью по Неве, не задавался мыслью сооружать для них мосты, но теперь времена изменились. Возил его в Адмиралтейство, где постройка новых линейных кораблей была прекращена и строились только галеры. Лишь на единственном линейном корабле, построенном при Екатерине, иноземный матрос занимался оснасткой установленных мачт да велись резные и живописные работы по украшению судна на высоко выпирающем над водой корабельном носу. А ближе к корме поблескивали слюдяными оконцами корабельные каюты. Делалось все с большим старанием на прощание с кораблестроением. На складе оставались заготовленные корабельные припасы, начиная от пушек, мушкетов и кончая слюдяными фонарями, медными котлами, в коих матросам кашу варить, и тут же, словно наизготове, были покрытые залетевшей пылью деревянные миски с грудой кленовых ложек. Флот явно приходил в упадок. Стоявшие на якорях суда старели, загнивали и на перевооружение их не было денег.
– Когда нужда потребует употребить корабли, то я пойду в море, но вовсе не намерен гулять по нему, как дедушка, – говорил второй император.
Он не был способен играть в солдаты или интересоваться кораблями, это шло вразрез с его наклонностями.
А вот другое потешное событие подоспело, и его следовало посмотреть. У генерал-адмирала графа Апраксина умер карлик Фома, и граф продумно наметил, как состояться похоронному церемониалу во время шествия на кладбище. И весьма забавно то было. Впереди процессии попарно шли певчие, все они – маленькие мальчики с писклявыми голосами. За ними – в полном облачении – весьма маленького роста поп; за ним шестерик лошадок-пони в черных вязаных попонах, ведомые детьми-пажами, вез игрушечную колымажку, на которой в маленьком гробике лежал карлик Фома. Похоронный церемониймейстер – карлик с приклеенной длинной седой бородой и с маршальским жезлом, возглавлял множество других детей и карликов в траурных одеждах. А по бокам траурной процессии вышагивали громадного роста гренадеры в лосинах и в коротких, как бы детских, рубашонках, с горящими факелами в руках.
Глядя на такие похороны, царственный Петяша от смеха едва живот не надорвал, и его потом весь день икота одолевала. А когда вернулись с кладбища, у графа Апраксина были распотешные поминки, на коих все карлики и карлицы перепились.
Шутить так шутить, и сам Петр II оказался на то горазд. Пришел к Меншикову в его Ореховую комнату, когда там находились почти все члены Верховного тайного совета, и громогласно объявил:
– Я пришел уничтожить фельдмаршала.
На всех лицах – общее недоумение, и сам Меншиков растерялся, а Петр, довольный, что сумел всех поразить, вручил светлейшему князю заготовленный указ о пожаловании ему высочайшего воинского звания – генералиссимуса, чего тот давно добивался.
Возникшее недоумение сменилось возгласами восхищенного одобрения. Меншикова поздравляли, и он благодарил молодого императора за оказанную ему, бывшему фельдмаршалу, столь высокую воинскую почесть.
А в то же время еще не изжито было мальчишество со всеми его озорными выходками. Проходил вчерашний мальчуган Петяша, а нынешний царь-государь-император Петр II мимо своего сверстника Сашки Меншикова, сына светлейшего князя, и как не угостить его «смазью» или кулачной зуботычиной? Сашка от неожиданности завопит, а это только и нужно озорнику Петяше-императору, чтобы впредь видеть в Сашке своего врага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– С обновкой вас, с новым царем!
– И вас также! – приветствовали один другого градожители. И вздыхали: – Будет ли лучше, а хуже всегда может быть и при втором императоре.
– Слыхал?.. Царица померла.
– Как не слыхать, слыхал. Дал ей бог в царствии небесном теперь поцарствовать. В кружале помянул нынче ее, а то с утра голова трещала и была как не своя, а опохмелиться было не на что. Прямо сказать – знала царица, когда ей помереть, сиделец по тому разу задарма налил на опохмелку, пофартило мне.
VI
Титулярный епископ Любский нервничал. Приехал он, увидел невесту кронпринцессу Елисавету, и она вполне понравилась, но не только до свадьбы, а даже до обручения дело не дошло. Что же ему, как братцу Карлу-Фридриху, годами счастливого дня ожидать? А на какие средства жить, где добывать деньги, столь необходимые в этом Петербурге? Опять и опять у брата спрашивать, но тот уже начинает морщиться. А теперь еще неприятность – императрица умерла, траур. Вся надежда была на богатое приданое, а где оно?.. И уехать ни с чем нельзя. О, горе, горе!.. «Кому повем печаль мою?..» Ах, польстился он на такую женитьбу, на большое приданое, а оно подобно миражу или мыльному пузырю. Жди да жди. Опять жди. А чего?.. Самый влиятельный человек в Петербурге – светлейший князь Меншиков, он мог бы приказать немедля выдать за епископа Елисавету, но как к нему подступиться? Известно, что он к каждому голштинцу враждебно относится и не только не захочет помочь, а еще худшее сделает. Возьмет и вышлет вон из России, а что тогда?.. Вместо ожидаемого многотысячного приданого нищим на всю жизнь оставаться?.. Нет, опять надо ждать. Теперь вот новый государь объявился, и Меншиков его в свой дворец перевозит, а потом, еще через много дней, похороны императрицы будут, – и когда-то дойдет черед до вожделенного для епископа дня?.. С ума сойти можно.
Да, светлейший князь достиг наибольшего, о чем только можно мечтать человеку с самой неудержимой фантазией. Враждебные и просто неприятные люди удалены. Толстой и Девьер в ссылке, Ягужинский где-то в Польше, а потом на Украине будет, Шафиров в Архангельск услан следить за китобойным промыслом, и Меншиков чувствовал себя обладателем власти, у которой больше нет препятствий и пределов. Впору бы даже примерить на свою голову Мономахову шапку, но не стоит задерживаться на такой шутейной мысли. Важным делом остается сохранить добытую власть, и первейшим средством к тому – держать молодого императора возле себя в каждодневном за ним присмотре, а не оставлять во дворце на другом берегу Невы. И причина для того самая явная: не находиться же царственному отроку под одной крышей с покойницей и слушать там плачи да панихидные службы. Во дворце на Васильевском острову он будет вверен меншиковскому семейству и приставленным к нему другим надежным людям. Вся жизнь отрока будет у них на глазах.
Для ради приятного развлечения Меншиков с молодым императором прокатились в коляске по возведенному через Неву наплавному мосту, что было весьма любопытно. Опорами мосту служили барки, укрепленные якорями. Покойный государь Петр Первый, желая приучить петербургских градожителей к плаванью по Неве, не задавался мыслью сооружать для них мосты, но теперь времена изменились. Возил его в Адмиралтейство, где постройка новых линейных кораблей была прекращена и строились только галеры. Лишь на единственном линейном корабле, построенном при Екатерине, иноземный матрос занимался оснасткой установленных мачт да велись резные и живописные работы по украшению судна на высоко выпирающем над водой корабельном носу. А ближе к корме поблескивали слюдяными оконцами корабельные каюты. Делалось все с большим старанием на прощание с кораблестроением. На складе оставались заготовленные корабельные припасы, начиная от пушек, мушкетов и кончая слюдяными фонарями, медными котлами, в коих матросам кашу варить, и тут же, словно наизготове, были покрытые залетевшей пылью деревянные миски с грудой кленовых ложек. Флот явно приходил в упадок. Стоявшие на якорях суда старели, загнивали и на перевооружение их не было денег.
– Когда нужда потребует употребить корабли, то я пойду в море, но вовсе не намерен гулять по нему, как дедушка, – говорил второй император.
Он не был способен играть в солдаты или интересоваться кораблями, это шло вразрез с его наклонностями.
А вот другое потешное событие подоспело, и его следовало посмотреть. У генерал-адмирала графа Апраксина умер карлик Фома, и граф продумно наметил, как состояться похоронному церемониалу во время шествия на кладбище. И весьма забавно то было. Впереди процессии попарно шли певчие, все они – маленькие мальчики с писклявыми голосами. За ними – в полном облачении – весьма маленького роста поп; за ним шестерик лошадок-пони в черных вязаных попонах, ведомые детьми-пажами, вез игрушечную колымажку, на которой в маленьком гробике лежал карлик Фома. Похоронный церемониймейстер – карлик с приклеенной длинной седой бородой и с маршальским жезлом, возглавлял множество других детей и карликов в траурных одеждах. А по бокам траурной процессии вышагивали громадного роста гренадеры в лосинах и в коротких, как бы детских, рубашонках, с горящими факелами в руках.
Глядя на такие похороны, царственный Петяша от смеха едва живот не надорвал, и его потом весь день икота одолевала. А когда вернулись с кладбища, у графа Апраксина были распотешные поминки, на коих все карлики и карлицы перепились.
Шутить так шутить, и сам Петр II оказался на то горазд. Пришел к Меншикову в его Ореховую комнату, когда там находились почти все члены Верховного тайного совета, и громогласно объявил:
– Я пришел уничтожить фельдмаршала.
На всех лицах – общее недоумение, и сам Меншиков растерялся, а Петр, довольный, что сумел всех поразить, вручил светлейшему князю заготовленный указ о пожаловании ему высочайшего воинского звания – генералиссимуса, чего тот давно добивался.
Возникшее недоумение сменилось возгласами восхищенного одобрения. Меншикова поздравляли, и он благодарил молодого императора за оказанную ему, бывшему фельдмаршалу, столь высокую воинскую почесть.
А в то же время еще не изжито было мальчишество со всеми его озорными выходками. Проходил вчерашний мальчуган Петяша, а нынешний царь-государь-император Петр II мимо своего сверстника Сашки Меншикова, сына светлейшего князя, и как не угостить его «смазью» или кулачной зуботычиной? Сашка от неожиданности завопит, а это только и нужно озорнику Петяше-императору, чтобы впредь видеть в Сашке своего врага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80