.. Вывалив один ящик под станину дизеля, заводили другой, и все повторялось снова.
Удивительное это чувство — хозяина! Делали-то мы в общем пустяковую работу, а казалось, важней ее ничего нет на свете и судьба всех миров и мирозданий зависит сейчас только от того, насколько хорошо мы перемешаем этот проклятый бетон, насколько быстро вывалим его на фундамент. Не сделаем мы — никто не сделает. Сделаем плохо — все рухнет, мир рухнет. И стыдно, горько будет не просто нам или прорабу, а какому-то одному большому символическому Человеку, перед которым нельзя совершить ни малейшего преступления. В перерывах вели разговоры с Васей.
— Зарабатываете хорошо?
— Ребята жалуются... Закрыли наряды по четыре семьдесят, а потом, говорят, срезали: по четыре тридцать пять получилось.
— Новыми деньгами? — Это спросил Борис.
— Ну?
По этому «ну», певуче-удивленному, мы угадали в нем сибиряка.
— Правильно,— подтвердил Вася,— из Омска... С матерью и сестренкой.
— А отец?
— Отца уж давно нет.
— Ребята жалуются, а сам ты?
— Нам вроде хватает... Правда, один парень из бригады взял у меня тридцатку и не отдал, сейчас худо поэтому.— Он рассказал об этом без всякой обиды.— Пьет он — ужас как! Знаешь, с получки поехал в Душанбе, с собой пятьдесят рублей было новыми, а вернулся с восемью. Ну и здесь опять загулял, третий день уже на работу не выходит.
Вот тип! Нам было обидно: мы тут вкалываем в поте лица, а кто-то...
— Да нет! — возразил Вася.— Он арматурщик хороший, у нас их всего два в бригаде: дядя Ваня да он. Когда бетон шел, они по две смены стояли, у них теперь отгулов полно!
Добрая, видать, душа у нашего Васи!
— Ну, пошли покидаем?..
И опять минут сорок—работа, бешеный ритм. Ноют плечи, руки, свербит поясница; когда разгибаешься, мельтешат перед глазами синие круги, и лучше уж не разгибаться. Чайханщик—рядом с ДЭС. На при-
горке поставлен титан, и с ним орудует специальный человек — едва успевает таскать воду нам и землекопам, жалуется на полном серьезе:
— Тяжелая у нас работа, у чайханщиков. Лучше уж в землекопы пойти. У них что!— лопатку бросил, пять минут отдыхай, а тут!..
Рабочий день шел к концу, когда вернулся Колобок, прораб. И так всегда бывает: весь день мы честно укладывали отличный бетон, аккуратно протрам-бовывали его палками и своими самодельными лопатками, а тут, как назло, на глаза прорабу в углу ящика попались золотистые зерна песка, словно бы нарочно отсеянные от цемента. Надо было спасать свою репутацию. Наше молчание становилось тягостным. И тут — неизвестно, из каких тайников своей памяти,— Юра Маленький вытащил гордое и, главное, вполне профессиональное словечко:
— Что вы, Виктор Яковлевич! Ведь мы же его гарцуем!— Он повторил, смакуя: — Прогарцовываем, лучше некуда!
Что означает это слово, он в точности и сам не знал, помнил только, что бетонщики его употребляют. Но, видимо, и прорабу оно было мало знакомо, он лишь протянул ошеломленно и уважительно:
— А-а! Ну, если так...
Но через полчаса сцена — несколько в другом варианте—повторилась снова. Стараясь отличиться на глазах начальства, мы переборщили: чтобы бетон можно было укладывать побыстрей, сделали один замес пожиже. Прораб увидел и закричал:
— Куда такой жидкий! Ну куда такой жидкий! Одно молоко льете! — И в голосе его мы ясно расслышали торжествующие нотки: наконец-то, мол, вывел я вас на чистую воду. Важно было единственное: не растеряться. И Юра Большой, глядя на прораба сверху вниз, с достоинством пробасил:
— Так мы же нарочно пожиже завели: для планировки. Для планировочки!
Какой такой «планировочки»?! Маленькие колючие глазки Колобка из острых стали какими-то неопределенно-смутными. Он, теперь уже навсегда, сложил оружие. И минут через десять мы слышали, как он говорил главному инженеру строительства (он тоже подъехал сюда):
— Наконец-то мне прислали трех чистых бетонщиков! Я их думаю звеньевыми назначить, и бригада будет как надо! Уж я ее просеивал-просеивал, костяк создавал, а уж теперь-то!..
Главный инженер согласно кивал головой. Между тем вид нашей стройплощадки внезапно изменился. До тех пор все было на ней не ладно. Землекопы действительно отсиживались большую часть времени в теневом углу ямы, где-то в стороне неспешно возились плотники, сварщик Андрюха копался в своем компрессоре и ворчал:
— Полдня протолокся без дела, а. сейчас небось опять заорут: «Давай, давай! Надо!..» А что давай? Электродов нет, железа нет. Пять дней подряд уже по вечерам оставался! Ну что я, не человек, что ли! Не останусь больше, ни за что не останусь! Зачем мне нужны эти отгулы? Если бы за переработку платили—другое дело, а отгулов у меня и так на полгода хватит!..
Но Колобок покатился по площадке, и по мере его продвижения вперед, то там, то здесь вскипала жизнь: летела земля из ямы, словно из пасти роторного экскаватора, плотники бегом тащили мимо нас громоздкие щиты опалубки, подъехала машина с арматурой, и Андрюха, не разгибая спины, резал, сваривал ее прутья. Шел уже пятый час.
Не знаем, чем уж там подбадривал прораб остальных, но нам он сказал так:
— Ребята, нельзя же уйти, не кончив фундамент. Вы уж постарайтесь, ну, нажмите! Надо будет, потом отгул возьмете или побольше заплачу вам, как хотите!..
И мы «жали», наливаясь злостью от собственного упрямства. Где-то часов около шести Вася вдруг воскликнул, смеясь:
— А вон и Миша пришел! Ну арматурщик-то, про которого я говорил. Да вон же, пьяный!.. — В голосе его прозвучало искреннее восхищение.
В пыли у дороги возился с каким-то заблудшим щенком стройный парень в хлопчатобумажной спецовке, сидевшей на нем подчеркнуто изящно. На голове его была соломенная шляпа, за тульей — полураспущенная красная роза. Парень был действительно пьян; наклонившись, чтобы потрепать щенка за ухо, он вдруг сел в пыль, продолжая бормотать что-то ласковое.
Минут через пять Миша подошел к нам, протянул уточкой ладонь и представился:
— Князь Мышкин.
Вася рассмеялся звонко. В лице Миши и правда было что-то мышкинское: прямой, с едва заметной горбинкой нос, тонкие нервные губы, большие светлые глаза, смотревшие с какой-то чуть удивленной доверчивостью и улыбкой. Но все это чистое и изысканно благородное было задавлено одутловатыми запойными отеками, складками, совсем уж не вязавшимися с молодостью лица.
Мы так устали, что не только не смогли разделить Васиного восхищения, но даже на мгновенье потеряли чувство юмора: помнится, кто-то из нас, кажется Юра Маленький, выругал Мишу. Но он не обиделся, а только пробормотал:
— Да ладно уж, ребятишки... — И отозвав Васю в сторону, попросил извинительно:— Вася, понимаешь,— говорил он, чуть-чуть шепелявя,— прораб, гад, на аванс не подписал! А я же, понимаешь, не человек я сейчас:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Удивительное это чувство — хозяина! Делали-то мы в общем пустяковую работу, а казалось, важней ее ничего нет на свете и судьба всех миров и мирозданий зависит сейчас только от того, насколько хорошо мы перемешаем этот проклятый бетон, насколько быстро вывалим его на фундамент. Не сделаем мы — никто не сделает. Сделаем плохо — все рухнет, мир рухнет. И стыдно, горько будет не просто нам или прорабу, а какому-то одному большому символическому Человеку, перед которым нельзя совершить ни малейшего преступления. В перерывах вели разговоры с Васей.
— Зарабатываете хорошо?
— Ребята жалуются... Закрыли наряды по четыре семьдесят, а потом, говорят, срезали: по четыре тридцать пять получилось.
— Новыми деньгами? — Это спросил Борис.
— Ну?
По этому «ну», певуче-удивленному, мы угадали в нем сибиряка.
— Правильно,— подтвердил Вася,— из Омска... С матерью и сестренкой.
— А отец?
— Отца уж давно нет.
— Ребята жалуются, а сам ты?
— Нам вроде хватает... Правда, один парень из бригады взял у меня тридцатку и не отдал, сейчас худо поэтому.— Он рассказал об этом без всякой обиды.— Пьет он — ужас как! Знаешь, с получки поехал в Душанбе, с собой пятьдесят рублей было новыми, а вернулся с восемью. Ну и здесь опять загулял, третий день уже на работу не выходит.
Вот тип! Нам было обидно: мы тут вкалываем в поте лица, а кто-то...
— Да нет! — возразил Вася.— Он арматурщик хороший, у нас их всего два в бригаде: дядя Ваня да он. Когда бетон шел, они по две смены стояли, у них теперь отгулов полно!
Добрая, видать, душа у нашего Васи!
— Ну, пошли покидаем?..
И опять минут сорок—работа, бешеный ритм. Ноют плечи, руки, свербит поясница; когда разгибаешься, мельтешат перед глазами синие круги, и лучше уж не разгибаться. Чайханщик—рядом с ДЭС. На при-
горке поставлен титан, и с ним орудует специальный человек — едва успевает таскать воду нам и землекопам, жалуется на полном серьезе:
— Тяжелая у нас работа, у чайханщиков. Лучше уж в землекопы пойти. У них что!— лопатку бросил, пять минут отдыхай, а тут!..
Рабочий день шел к концу, когда вернулся Колобок, прораб. И так всегда бывает: весь день мы честно укладывали отличный бетон, аккуратно протрам-бовывали его палками и своими самодельными лопатками, а тут, как назло, на глаза прорабу в углу ящика попались золотистые зерна песка, словно бы нарочно отсеянные от цемента. Надо было спасать свою репутацию. Наше молчание становилось тягостным. И тут — неизвестно, из каких тайников своей памяти,— Юра Маленький вытащил гордое и, главное, вполне профессиональное словечко:
— Что вы, Виктор Яковлевич! Ведь мы же его гарцуем!— Он повторил, смакуя: — Прогарцовываем, лучше некуда!
Что означает это слово, он в точности и сам не знал, помнил только, что бетонщики его употребляют. Но, видимо, и прорабу оно было мало знакомо, он лишь протянул ошеломленно и уважительно:
— А-а! Ну, если так...
Но через полчаса сцена — несколько в другом варианте—повторилась снова. Стараясь отличиться на глазах начальства, мы переборщили: чтобы бетон можно было укладывать побыстрей, сделали один замес пожиже. Прораб увидел и закричал:
— Куда такой жидкий! Ну куда такой жидкий! Одно молоко льете! — И в голосе его мы ясно расслышали торжествующие нотки: наконец-то, мол, вывел я вас на чистую воду. Важно было единственное: не растеряться. И Юра Большой, глядя на прораба сверху вниз, с достоинством пробасил:
— Так мы же нарочно пожиже завели: для планировки. Для планировочки!
Какой такой «планировочки»?! Маленькие колючие глазки Колобка из острых стали какими-то неопределенно-смутными. Он, теперь уже навсегда, сложил оружие. И минут через десять мы слышали, как он говорил главному инженеру строительства (он тоже подъехал сюда):
— Наконец-то мне прислали трех чистых бетонщиков! Я их думаю звеньевыми назначить, и бригада будет как надо! Уж я ее просеивал-просеивал, костяк создавал, а уж теперь-то!..
Главный инженер согласно кивал головой. Между тем вид нашей стройплощадки внезапно изменился. До тех пор все было на ней не ладно. Землекопы действительно отсиживались большую часть времени в теневом углу ямы, где-то в стороне неспешно возились плотники, сварщик Андрюха копался в своем компрессоре и ворчал:
— Полдня протолокся без дела, а. сейчас небось опять заорут: «Давай, давай! Надо!..» А что давай? Электродов нет, железа нет. Пять дней подряд уже по вечерам оставался! Ну что я, не человек, что ли! Не останусь больше, ни за что не останусь! Зачем мне нужны эти отгулы? Если бы за переработку платили—другое дело, а отгулов у меня и так на полгода хватит!..
Но Колобок покатился по площадке, и по мере его продвижения вперед, то там, то здесь вскипала жизнь: летела земля из ямы, словно из пасти роторного экскаватора, плотники бегом тащили мимо нас громоздкие щиты опалубки, подъехала машина с арматурой, и Андрюха, не разгибая спины, резал, сваривал ее прутья. Шел уже пятый час.
Не знаем, чем уж там подбадривал прораб остальных, но нам он сказал так:
— Ребята, нельзя же уйти, не кончив фундамент. Вы уж постарайтесь, ну, нажмите! Надо будет, потом отгул возьмете или побольше заплачу вам, как хотите!..
И мы «жали», наливаясь злостью от собственного упрямства. Где-то часов около шести Вася вдруг воскликнул, смеясь:
— А вон и Миша пришел! Ну арматурщик-то, про которого я говорил. Да вон же, пьяный!.. — В голосе его прозвучало искреннее восхищение.
В пыли у дороги возился с каким-то заблудшим щенком стройный парень в хлопчатобумажной спецовке, сидевшей на нем подчеркнуто изящно. На голове его была соломенная шляпа, за тульей — полураспущенная красная роза. Парень был действительно пьян; наклонившись, чтобы потрепать щенка за ухо, он вдруг сел в пыль, продолжая бормотать что-то ласковое.
Минут через пять Миша подошел к нам, протянул уточкой ладонь и представился:
— Князь Мышкин.
Вася рассмеялся звонко. В лице Миши и правда было что-то мышкинское: прямой, с едва заметной горбинкой нос, тонкие нервные губы, большие светлые глаза, смотревшие с какой-то чуть удивленной доверчивостью и улыбкой. Но все это чистое и изысканно благородное было задавлено одутловатыми запойными отеками, складками, совсем уж не вязавшимися с молодостью лица.
Мы так устали, что не только не смогли разделить Васиного восхищения, но даже на мгновенье потеряли чувство юмора: помнится, кто-то из нас, кажется Юра Маленький, выругал Мишу. Но он не обиделся, а только пробормотал:
— Да ладно уж, ребятишки... — И отозвав Васю в сторону, попросил извинительно:— Вася, понимаешь,— говорил он, чуть-чуть шепелявя,— прораб, гад, на аванс не подписал! А я же, понимаешь, не человек я сейчас:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26