Кто самый младший, выходи из рядов!» Таким оказался Володя. Начальник выбрал самую толстую лиственницу и приказал: «Руби!» Володя ужаснулся: он такое деревище и за день не свалит. «Руби!» И вот парнишка пять часов подряд топором тюкал эту лиственницу. А на него в торжественном молчании смотрели все. Потом на высокий пень повесили табличку: «Первое
дерево на месте будущего города Ангарска срубил А. А. А., шестнадцати лет». Юра Маленький лет восемь назад видел эту табличку. И вот только теперь мы расшифровали для себя эти инициалы: Абдулвахид Абдурахимович Абдурахимов. Или, как он зовет себя,— Володя. Он говорит так: «Меня воспитали русские, выше этой нации нет на свете, и я хочу, чтобы у меня было русское имя». И даже своим домашним (они живут неподалеку отсюда, в Орджоникидзабаде) позволяет называть себя только Володей...
Партия уже подходила к концу, и мы начали было собираться в театр, как вдруг услышали: где-то за нашими спинами забарабанили тоненькие звуки, будто крупные капли падали в еще пустое ведро. Оглянулись. Какая-то женщина, в косынке, повязанной по самые брови, методично сдаивала с веток в большой таз зеленые ягоды алычи. Делала она это очень спокойно, не обращая никакого внимания на нас. Мы не знали, что сказать. Всем нам стало ужасно неловко: ведь взрослый человек, намного старше нас, и... Первым опомнился Володя.
— Что вы делаете? — негромко спросил он. Она, даже не обернувшись, спокойно ответила:
— А ты что, сторож? Нанятый? — И еще быстрее «закапали» в таз ягоды.
Лицо у Володи неестественно потемнело, он знобко повел, плечами, видимо решившись на что-то, но тут Вася, этот голубоглазый добряк Вася, который и слова-то грубого никому не мог сказать, сорвался с места, подбежал к женщине и закричал ей в самое лицо что-то весьма трудно передаваемое. Та охнула,
присела в испуге и, просыпав ягоду, мелкой трусцой заспешила вон.
— Вот люди!— проговорил Володя.
Все мы взглянули на Васю, который смущенно ерошил рукой свой белесый ежик и вопросительно смотрел на нас: правильно я сделал, нет? Взглянули и рассмеялись невольно. Вот уж никак от него мы не ждали такого.
Видно, во всех нас в последние дни что-то менялось... Мы шли втроем с Володей по улице, возвращаясь из театра; быстро темнело. В небе загорались большие, с ладонь, звезды. Кованый восточный месяц повис над иссиня-черными вершинами. Горы казались невысокими, будто темные тучи медленно плыли в воздухе. Вдалеке негромко пела трехрядка. Где только не услышишь ее! Нет, наверно, такого места в стране, чтобы не звучал ее бесхитростный, домашний, порой до примитива простой голос.
Мы завернули за одну из белесых юрт, стоявших рядами, и голос гармошки заглушила чья-то смачная ругань.
— Опять родные звуки! — поморщившись, пошутил Юра Маленький. Но тут случилось совершенно неожиданное.
Навстречу нам из-за юрты выскочила девушка, закрывшая лицо ладонями, меж пальцев ее бежала кровь. А за ней бросился уже знакомый нам Аркаш-ка, лицо его перекосилось от злости, волосы растрепаны... Дальнейшее развивалось стремительно. Володя поймал Аркашку за рукав, крикнул:
— Ты что! Брось!
— Пусти, гад! —Маленькие глазки Аркашки блеснули в темноте, и он ударил Володю по лицу. Тот даже не ответил ударом, а легонько толкнул противника: Аркашка упал в траву.
— А-а! За дешевку заступаться! — крикнул он, и в этот момент из-за юрты выскочили еще несколько явно подвыпивших ребят. Все они орали что-то, и, на-верно, случилась бы драка, но тут Аркашка с охотничьей двустволкой в руках — мы даже не успели понять, как она очутилась у него,—двинулся, подняв стволы, на Володю. Компания его расступилась. Тишина зазвенела в ушах.
— Стреляй,—спокойно сказал Володя. У Аркашки с губ бежала слюна.
— Чистеньким стал! Порядок устанавливаешь! — прошипел Аркашка и... спустил курок. Мы все слышали отчетливый, жадный щелчок. Но выстрела не было. В следующее мгновение Володя ловко выбил ружье у него из рук и тут же ударом ноги свалил Ар-кашку на землю.
— Да он пошутил, незаряжено оно,— неуверенно проговорил кто-то.
Володя сломал стволы и вытащил из них два патрона, в каждом сидели тяжелые, «кабаньи» пули. И тут же мы, двое, бросились на лежавшего в траве Аркашку. Не знаем, что бы мы сделали с ним, но вдруг Володя спокойно положил нам на плечи руки,сказал:
— Бросьте, ребята. Не связывайтесь. Пойдемте отсюда... А ружье я возьму с собой.
Мы, совершенно обескураженные, поплелись за ним. После минутного молчания Володя проговорил:
— И никому ни слова об этом!
— Да ты что, Володька! Надо сейчас же...
— Не шумите. Ведь за такое знаете, что будет ему!.. Я понимаю: он же тьфу человек! Духарится только. А не могу, не могу я, Юрки, пустить его по той дороге, что сам прошел, понимаете?.. Его я и так проучу. Страхом проучу! Для него это еще хуже, чем суд. Вот оно, ружье-то, и свидетели есть. Он же изой-дется весь в страхе.— Володя помолчал и добавил, То ли в шутку, то ли серьезно:—За это ружье он полгода будет всех моих друзей самым лучшим коньяком поить... Жаль, что я сам пить бросил.
...Утром Аркашка, жалкий, дрожащий, пришел на ДЭС. Отозвал нас троих в сторону. Минут десять чуть не плача, заикаясь он вымаливал у Володи прощения.
— Вот при них,— он взглянул на нас,— при всех готов хоть на колени перед тобой встать, только не доводи до суда, Володя!
А тот молча смотрел на горы поверх маленькой Аркашкиной тюбетеечки. И нам казалось, что действительно вот сейчас плюхнется Аркашка в пыль и будет целовать сапоги и следы Володины...
— Ты суда не бойся,—'Володя усмехнулся.— Тот суд еще не очень страшен: он, глядишь, и человека в тебе признает... Ты другое пойми: плюнут на тебя ребята, и нахлебаешься! Вот чего бойся... Ну ладно, иди. Нам работать надо. Потом увидимся.
Аркашка ушел, оглядываясь, загребая пыль тапочками, весь как-то сникший, обрюзгший. Глядя ему вслед, Володя проговорил тихонько:
— Вот так и буду с ним разговаривать. Тише воды станет. По-до-нок!..
Мы взглянули ему в лицо, на скулах которого закаменели желваки, и нам жутко стало за Аркашку... Впрочем, что ж, он такого суда заслужил.
МЫ ВЫХОДИМ ИЗ ПОДПОЛЬЯ
(Часть вторая)
Должно быть, чувство родины определяется не только местом, где ты родился, жил в детстве. И даже не природой, привычной с малых лет: березка на юру—на ней ты рвал штаны, влезая в гости к небу, грустные поля, обрывающиеся перелесками, листопады, сумерки хвойных лесов, запах цветущей липы, деревеньки, прилепившиеся к оврагам... Нет, должно быть, не это главное. Иначе почему же такими родными нам кажутся теперь горы, вздыбившиеся к облакам, мускулистый, неугомонный Вахш, пыльная дорога от шоссе к Лангару, анфилада огней нашей ДЭС, унылые кибитки, пристроившиеся на косогоре, душная тень тутовины в нашем саду?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
дерево на месте будущего города Ангарска срубил А. А. А., шестнадцати лет». Юра Маленький лет восемь назад видел эту табличку. И вот только теперь мы расшифровали для себя эти инициалы: Абдулвахид Абдурахимович Абдурахимов. Или, как он зовет себя,— Володя. Он говорит так: «Меня воспитали русские, выше этой нации нет на свете, и я хочу, чтобы у меня было русское имя». И даже своим домашним (они живут неподалеку отсюда, в Орджоникидзабаде) позволяет называть себя только Володей...
Партия уже подходила к концу, и мы начали было собираться в театр, как вдруг услышали: где-то за нашими спинами забарабанили тоненькие звуки, будто крупные капли падали в еще пустое ведро. Оглянулись. Какая-то женщина, в косынке, повязанной по самые брови, методично сдаивала с веток в большой таз зеленые ягоды алычи. Делала она это очень спокойно, не обращая никакого внимания на нас. Мы не знали, что сказать. Всем нам стало ужасно неловко: ведь взрослый человек, намного старше нас, и... Первым опомнился Володя.
— Что вы делаете? — негромко спросил он. Она, даже не обернувшись, спокойно ответила:
— А ты что, сторож? Нанятый? — И еще быстрее «закапали» в таз ягоды.
Лицо у Володи неестественно потемнело, он знобко повел, плечами, видимо решившись на что-то, но тут Вася, этот голубоглазый добряк Вася, который и слова-то грубого никому не мог сказать, сорвался с места, подбежал к женщине и закричал ей в самое лицо что-то весьма трудно передаваемое. Та охнула,
присела в испуге и, просыпав ягоду, мелкой трусцой заспешила вон.
— Вот люди!— проговорил Володя.
Все мы взглянули на Васю, который смущенно ерошил рукой свой белесый ежик и вопросительно смотрел на нас: правильно я сделал, нет? Взглянули и рассмеялись невольно. Вот уж никак от него мы не ждали такого.
Видно, во всех нас в последние дни что-то менялось... Мы шли втроем с Володей по улице, возвращаясь из театра; быстро темнело. В небе загорались большие, с ладонь, звезды. Кованый восточный месяц повис над иссиня-черными вершинами. Горы казались невысокими, будто темные тучи медленно плыли в воздухе. Вдалеке негромко пела трехрядка. Где только не услышишь ее! Нет, наверно, такого места в стране, чтобы не звучал ее бесхитростный, домашний, порой до примитива простой голос.
Мы завернули за одну из белесых юрт, стоявших рядами, и голос гармошки заглушила чья-то смачная ругань.
— Опять родные звуки! — поморщившись, пошутил Юра Маленький. Но тут случилось совершенно неожиданное.
Навстречу нам из-за юрты выскочила девушка, закрывшая лицо ладонями, меж пальцев ее бежала кровь. А за ней бросился уже знакомый нам Аркаш-ка, лицо его перекосилось от злости, волосы растрепаны... Дальнейшее развивалось стремительно. Володя поймал Аркашку за рукав, крикнул:
— Ты что! Брось!
— Пусти, гад! —Маленькие глазки Аркашки блеснули в темноте, и он ударил Володю по лицу. Тот даже не ответил ударом, а легонько толкнул противника: Аркашка упал в траву.
— А-а! За дешевку заступаться! — крикнул он, и в этот момент из-за юрты выскочили еще несколько явно подвыпивших ребят. Все они орали что-то, и, на-верно, случилась бы драка, но тут Аркашка с охотничьей двустволкой в руках — мы даже не успели понять, как она очутилась у него,—двинулся, подняв стволы, на Володю. Компания его расступилась. Тишина зазвенела в ушах.
— Стреляй,—спокойно сказал Володя. У Аркашки с губ бежала слюна.
— Чистеньким стал! Порядок устанавливаешь! — прошипел Аркашка и... спустил курок. Мы все слышали отчетливый, жадный щелчок. Но выстрела не было. В следующее мгновение Володя ловко выбил ружье у него из рук и тут же ударом ноги свалил Ар-кашку на землю.
— Да он пошутил, незаряжено оно,— неуверенно проговорил кто-то.
Володя сломал стволы и вытащил из них два патрона, в каждом сидели тяжелые, «кабаньи» пули. И тут же мы, двое, бросились на лежавшего в траве Аркашку. Не знаем, что бы мы сделали с ним, но вдруг Володя спокойно положил нам на плечи руки,сказал:
— Бросьте, ребята. Не связывайтесь. Пойдемте отсюда... А ружье я возьму с собой.
Мы, совершенно обескураженные, поплелись за ним. После минутного молчания Володя проговорил:
— И никому ни слова об этом!
— Да ты что, Володька! Надо сейчас же...
— Не шумите. Ведь за такое знаете, что будет ему!.. Я понимаю: он же тьфу человек! Духарится только. А не могу, не могу я, Юрки, пустить его по той дороге, что сам прошел, понимаете?.. Его я и так проучу. Страхом проучу! Для него это еще хуже, чем суд. Вот оно, ружье-то, и свидетели есть. Он же изой-дется весь в страхе.— Володя помолчал и добавил, То ли в шутку, то ли серьезно:—За это ружье он полгода будет всех моих друзей самым лучшим коньяком поить... Жаль, что я сам пить бросил.
...Утром Аркашка, жалкий, дрожащий, пришел на ДЭС. Отозвал нас троих в сторону. Минут десять чуть не плача, заикаясь он вымаливал у Володи прощения.
— Вот при них,— он взглянул на нас,— при всех готов хоть на колени перед тобой встать, только не доводи до суда, Володя!
А тот молча смотрел на горы поверх маленькой Аркашкиной тюбетеечки. И нам казалось, что действительно вот сейчас плюхнется Аркашка в пыль и будет целовать сапоги и следы Володины...
— Ты суда не бойся,—'Володя усмехнулся.— Тот суд еще не очень страшен: он, глядишь, и человека в тебе признает... Ты другое пойми: плюнут на тебя ребята, и нахлебаешься! Вот чего бойся... Ну ладно, иди. Нам работать надо. Потом увидимся.
Аркашка ушел, оглядываясь, загребая пыль тапочками, весь как-то сникший, обрюзгший. Глядя ему вслед, Володя проговорил тихонько:
— Вот так и буду с ним разговаривать. Тише воды станет. По-до-нок!..
Мы взглянули ему в лицо, на скулах которого закаменели желваки, и нам жутко стало за Аркашку... Впрочем, что ж, он такого суда заслужил.
МЫ ВЫХОДИМ ИЗ ПОДПОЛЬЯ
(Часть вторая)
Должно быть, чувство родины определяется не только местом, где ты родился, жил в детстве. И даже не природой, привычной с малых лет: березка на юру—на ней ты рвал штаны, влезая в гости к небу, грустные поля, обрывающиеся перелесками, листопады, сумерки хвойных лесов, запах цветущей липы, деревеньки, прилепившиеся к оврагам... Нет, должно быть, не это главное. Иначе почему же такими родными нам кажутся теперь горы, вздыбившиеся к облакам, мускулистый, неугомонный Вахш, пыльная дорога от шоссе к Лангару, анфилада огней нашей ДЭС, унылые кибитки, пристроившиеся на косогоре, душная тень тутовины в нашем саду?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26