Рот у нее по размеру и по цвету был такой, что дядюшка Монти наверняка назвал бы его «почтовым ящиком», но зато улыбка ее была самая неподдельная.
– Простите, что заставила себя ждать. В субботу мы кончаем позже, чем обычно. А в другие дни – в восемь.
– Во сколько же вы начинаете? – спросил Дик, не зная, как поддержать разговор.
– В половине девятого. Открываем в девять, но до этого надо все прибрать, и подмести, и пыль смахнуть.
Мне всегда так хотелось устроиться в кондитерскую! – сказала Энн. – А теперь уж и сама не знаю. Ужасно длинный рабочий день. Уж очень мало остается времени на теннис, плавание и на все остальное, правда?
– Да и денег маловато, – выразительно сказала Сэлли, – если у вас нет дружка с хорошим жалованьем. Я хочу быть независимой, но на несчастный фунт стерлингов в неделю далеко не уедешь по нынешним-то ценам – и маме надо помочь, и пару чулок купить…
Деловые кварталы остались позади; они оказались на тихой улице, которая, плавно изгибаясь, шла под гору. Дома здесь стояли наклонно к тротуару, как бы расталкивая друг друга локтями, чтобы взглянуть своими окнами на улицу и посмотреть, кто по ней идет.
– Вот мы и пришли, – сказала Сэлли.
Они остановились перед домом с выступающими окнами в одном-двух футах от потускневшей металлической ограды. Над дверями висело объявление: «Сдаются комнаты». Сэлли взбежала на крыльцо, распахнула дверь и крикнула:
– Ма-а-а! Из комнат шел какой-то очень вкусный пряный запах, который в этот холодный и сырой августовский вечер казался особенно приятным.
Появилась мама. Это была крупная женщина; в маленькой, тесной прихожей она казалась еще крупней. На голове у нее, как у древних язычниц, возвышалась тяжелая копна порыжевших от хны волос, а на груди раскачивался из стороны в сторону увесистый медальон.
– Пожалуйте, пожалуйте! – пригласила она. – Фред поставит ваши велосипеды. Да, в такую ночку под открытым небом не заночуешь! Того и гляди, схватишь простуду. У миссис Смит в теплой кроватке куда уютней будет! И мамаше вашей, знай она, что вы у добрых людей, сразу полегчало бы на душе.
– Ма, ужин готов? – деловито осведомилась Сэлли.
– Да. И чаек уже готов. А вы, может быть, поужинаете? Вам куда – в комнату подать или со всем честным семейством не побрезгуете, как говорится, за столом – целый дом?
– Все равно, миссис Смит, как вам удобней,
– Вы любите жареный рубец с луком? – спросила Сэлли. – Мы его всегда едим по субботам.
– Кажется, мне его еще никогда не доводилось есть, – сказала Энн.
Миссис Смит пригласила всех в заднюю комнату.
– Рубца с луком не кушала! Ну и ну! Знай, что, не отведав его, из Ноттингема и уезжать грешно. Нигде во всей Англии его не готовят так вкусно, как у нас. Так, по крайней мере, говаривала моя актерская братия.
Стены комнатушки были сплошь облеплены фотографиями, на которых красовались размашистые автографы, сделанные выцветшими от времени чернилами: «Единственной и неповторимой миссис Смит – от Поющих Сестер», «С любовью – Флория Флайт», «С чувством признательности – нижеподписавшийся Ле Циммерман (собственноручно)" – эти и десятки других подобных надписей красноречиво свидетельствовали о любви, которую питала к миссис Смит добрая половина театральных звезд предшествующего поколения.
Все уселись за стол. Миссис Смит – у чайного подноса, по обеим сторонам от нее, на почетном месте, – Дик и Энн, а напротив – Сэлли и ее брат Фред, худой молчаливый юноша с незажженной сигаретой за оттопыренным розовым ухом.
Дик и Энн сильно проголодались. Крепкий чай сильно обжигал рот, и горький лук тоже.
– Вы не подумайте, – говорила хозяйка, – что у нас всегда было так убого. О нет! Помню, сиживала я в большой гостиной во главе стола и разливала на двенадцать персон. К нам захаживали все знаменитости – Великий Маг и Чародей, Человек-Змея, Флория Флайт, Веселые Девы, Ле Циммерман, – да всех и не перечтешь. Полюбуйтесь на эти карточки – все с надписями. А потом выдумали говорящие фильмы, и тогда все кончилось. Вот горе-то! По крайней мере, для меня. Ведь я всю жизнь театральных актеров обхаживала. А каково им-то самим, а? Что вы на это скажете?
Сказать они ничего не могли, да если б и могли, то она все равно бы не дала. Бурно переводя дух, так что медальон ходуном ходил у нее на груди, она продолжала без умолку тараторить:
– Просто ума не приложу, что бы мы делали, если бы у Фреда не было хорошей работы. И Сэлли гнет спину с утра до ночи за какие-то несчастные семнадцать шиллингов в неделю…
– Ма! – запротестовала Сэлли и закусила губу.
Никто, кроме Энн, не заметил, что она соврала раньше – ей стыдно было признаться, что она зарабатывает так мало.
– Ты тут ни при чем. Всякий знает, что стоит тебе заикнуться, как тебя тотчас же вышвырнут на улицу и наймут другую, помоложе, прямо со школьной скамьи, да еще за меньшую плату. Просто срам! Сэлли так хорошо училась, сейчас она была бы совсем ученая, а пришлось вот на жизнь зарабатывать!
Дику стало не по себе, и он попытался переменить разговор, спросив, где находится Фрейм-стрит, и объяснив, что там в детстве жил его отец.
– Как! – Сэлли так и разинула рот. – Неужели ваша семья могла жить на Фрейм-стрит?
– Ты ничего не понимаешь, – вмешалась мать. – Когда я была девочкой, Фрейм-стрит считалась одной из лучших улиц Ноттингема. Непременно прогуляйтесь туда пораньше утречком.
Так и было решено. И после ночи, проведенной на огромной кровати с гигантскими пуховиками, едва городские колокольни возвестили начало утренней службы, брат и сестра вышли из дому вместе с Сэлли.
– Это в самом центре, – объяснила Сэлли. – Только сейчас там никто не живет, кроме тех, кому больше негде голову преклонить.
– А когда-то это была шикарная улица, – сказала Энн. – Помнишь, папа рассказывал о званых вечерах, которые они здесь давали. Вереница карет растягивалась во всю длину улицы, а однажды они раскинули над входной дверью балдахин и расстелили поперек улицы красный ковер.
Сэлли как-то напряженно рассмеялась, совсем не так весело, как обычно:
– А сейчас… там… совсем другое. Вот она, смотрите.
– Это? Неужели!
Энн вдруг заговорила громким шепотом. Сквозь туман в глазах она довольно четко увидела на обветшалой стене дома табличку с названием улицы: «Фрейм-стрит».
Два ряда красивых высоких домов с тремя рядами больших окон, мезонины, полуразвалившиеся балюстрады… Разверстые пасти дверей, греческие колонны, разбитые ступени, на которых кричат и копошатся грязные ребятишки… На булыжной мостовой – всякие отбросы… Ветер носит пыль и клочки газетной бумаги с пятнами селедочного жира и уксуса.
– Номер семь, – пробормотал Дик. – Интересно, кто там живет сейчас?
– Давайте спросим, – предложила Сэлли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32