— Чтобы канарейка будила ее своим пением.
Они отлично понимали друг друга, старик. Сводня знала, чего он хочет, а он знал, что сводня хочет денег, и Акилино — а Лалита? Что она говорила обо всем этом?
— Волосы у нее уже тогда были длинные-предлинные, а лицо чистенькое, без единого прыщика. До чего она была хорошенькая, Акилино!
— Он ходил с зонтиком от солнца, в белом костюме, и туфли у него тоже были белые, — сказала женщина. — Он гулял с нами, приглашал нас в кино, а однажды сводил Лалиту в бразильский цирк, который приезжал сюда, помните?
— Много ли денег он вам давал, сеньора? — сказал доктор Портильо.
— Очень мало, почти ничего, — сказала женщина. — И очень редко. Он делал нам подарочки, вот и все.
А Лалита была уже слишком большая, чтобы холить в школу, и он сказал, что, если мы хотим, он даст ей место в своей конторе, и жалованье будет большим подспорьем для нас обеих, Лалите, конечно, нравится на мысль? Она подумала о будущем дочери, об их нуждах, о том, как им трудно сводить концы с концами. Словом, Лалита стала работать с японцем.
— Жить с ним, сеньора, — сказал доктор Портильо. — Не стыдитесь, адвокат для своих клиентов все равно что духовник.
— Клянусь вам, что Лалита всегда спала дома, — сказала женщина. — Спросите у соседок, если вы мне не верите, доктор.
— А какую работу он дал вашей дочери, сеньора? — сказал доктор Портильо.
Это была работа, с которой справится каждый дурак, и, если бы она продолжалась еще годика два, он разбогател бы, старик, и уж никогда не мыкал бы горя. Но их кто-то выдал, и Реатеги вышел сухим из воды, а ему пришлось расплачиваться за все, бежать, и тут началась самая скверная полоса в его жизни. Работа была плевая, старик: получать каучук, обсыпать его тальком, чтобы отбить запах, запаковывать, как табак, и отправлять.
— Ты был в то время влюблен в Лалиту? — сказал Акилино.
— Когда я подцепил ее, она была еще целенькая, — сказал Фусия, — и в ту пору она ровнехонько ничего не понимала в жизни. Когда она начинала плакать, я если был не в духе, давал ей оплеуху, а если в хорошем настроении — покупал конфеты. Это было все равно, что иметь сразу и женщину, и ребенка, Акилино.
— А почему ты и в этой истории винишь Лалиту? — сказал Акилино. — Я уверен, что не она вас вы дала. Скорее уж мать.
Но она узнала об этом только из газет, доктор, она клянется в этом всем святым. Хоть она и бедная женщина, но в честности никому не уступит, и на складе она была один только раз и спросила — что здеся такое, сеньор, а японец — табак, и она по простоте душевной поверила.
— Какой там табак, сеньора, — сказал доктор Портильо. — Может быть, ящики и были из-под табака, но вы же знаете, что там был каучук.
— Сводня так ничего и не узнала, — сказал Фусия. — Продал нас кто-то из этих падл, которые помогали мне посыпать тальком и запаковывать каучук, В газетах писали, что она тоже моя жертва, потом что я похитил у нее дочь.
— Жаль, что ты не сохранил эти газеты, да и те, в которых писали про Кампо Гранде, — сказал Акилино. — Приятно было бы почитать их теперь и подивиться, как ты прославился, Фусия.
— Ты научился читать, старик? — сказал Фусия. — Ведь когда мы работали с тобой, ты не умел.
— Ты мне прочел бы, — сказал Акилино. — Но как же получилось, что сеньор Реатеги остался в стороне? Почему тебе пришлось бежать, а его и пальцем не тронули?
— Такова жизнь, не ищи справедливости, — сказал Фусия. — Он вкладывал в дело капитал, а я свою шкуру. Каучук считался моим, хотя мне доставались только крохи. И все-таки я разбогател бы, Акилино, дельце было выгодное.
Лалита ей ничего не рассказывала, она засыпала ее вопросами, а девочка: не знаю, не знаю, и это была чистая правда, доктор Портильо, зачем ей было хитрить? Японец был вечно в разъездах, но мало ли кто ездит по своим делам, и потом, откуда ей было знать, Что каучук — это контрабанда, а табак — нет.
— Табак — обыкновенный товар, сеньора, — сказал доктор Портильо. — А каучук — стратегический материал. Мы должны продавать его только нашим союзникам, которые воюют с немцами. Разве вы не таете, что Перу тоже участвует в войне?
— Тогда ты должен был бы продавать каучук гринго, Фусия, — сказал Акилино. — У тебя не было бы неприятностей, и тебе платили бы в долларах.
— Наши союзники покупают у нас каучук по цене, установленной на время войны, — сказал доктор Портильо. — А японец тайком продавал его на сторону, и ему платили вчетверо больше. Вы и этого не знали?
— В первый раз слышу, доктор. Я бедная женщина, политика меня не интересует, но я никогда не допустила бы, чтобы моя дочь связалась с контрабандистом. А это верно, доктор, что он был еще и шпион?
— Раз Лалита была еще совсем девочкой, ей, наверное, было жаль покинуть мать, — сказал Акилино. — Как ты ее уговорил, Фусия?
Может, Лалита и любила мать, но он ее кормил и одевал, а в Белене, старик, она в конце концов стала бы прачкой, шлюхой или прислугой, но Акилино: брось, Фусия, должно быть, он был влюблен в нее, иначе он ее не увез бы. Ему было куда легче скрыться одному, чем тащить с собой женщину, если бы он не любил ее, он ее не похитил бы.
— В сельве Лалите цены не было, — сказал Фусия. — Разве я не говорил тебе, что она была тогда очень хорошенькая? У всех слюнки текли.
— Цены не было, — сказал Акилино. — Как будто ты задумал торговать ею.
Так оно и было, и я сделал на этом неплохое дельце, — сказал Фусия. — Эта шлюха тебе не рассказывала? Пес Реатеги наверняка мне этого никогда простит. Тут я ему отомстил.
— И однажды она не пришла ночевать, и на дующий день тоже, а потом пришло письмо от нее, сказала женщина. — Она писала, что уезжает за границу с японцем и что они поженятся. Я принесла m казать вам это письмо, доктор.
— Дайте мне его, я его сохраню, — сказал доктор Портильо. — А почему вы не сообщили в полю что сбежала ваша дочь, сеньора?
— Я думала, что тут все дело в любви, — сказала женщина, — что он женат и поэтому сбежал с м«дочерью. Только через несколько дней я из узнала, что японец — бандит.
— Сколько денег прислала вам Лалита в письме'
— Много больше, чем стоили обе эти суки, вместе взятые, — сказал Фусия. — Тысячу солей.
— Двести солей. Обратите внимание, какая скупость, дорогой доктор, — сказала женщина. — Но я уже истратила, заплатила долги.
Он знал, что за душонка у старухи. Это была выжига почище того турка, который засадил его в тюрьму, Акилино, а доктор Портильо хотел знать, заявила ли она в полицию то же самое, что рассказала ему, слово в слово, сеньора?
— Только про двести солей умолчала, доктор, — сказала женщина. — Вы ведь знаете, что за люди полицейские.
— Дайте мне спокойно изучить дело, — сказал доктор Портильо. — Как только что-нибудь выяснится, дам вам знать. Если вас вызовут в суд или в полицию, я пойду с вами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Они отлично понимали друг друга, старик. Сводня знала, чего он хочет, а он знал, что сводня хочет денег, и Акилино — а Лалита? Что она говорила обо всем этом?
— Волосы у нее уже тогда были длинные-предлинные, а лицо чистенькое, без единого прыщика. До чего она была хорошенькая, Акилино!
— Он ходил с зонтиком от солнца, в белом костюме, и туфли у него тоже были белые, — сказала женщина. — Он гулял с нами, приглашал нас в кино, а однажды сводил Лалиту в бразильский цирк, который приезжал сюда, помните?
— Много ли денег он вам давал, сеньора? — сказал доктор Портильо.
— Очень мало, почти ничего, — сказала женщина. — И очень редко. Он делал нам подарочки, вот и все.
А Лалита была уже слишком большая, чтобы холить в школу, и он сказал, что, если мы хотим, он даст ей место в своей конторе, и жалованье будет большим подспорьем для нас обеих, Лалите, конечно, нравится на мысль? Она подумала о будущем дочери, об их нуждах, о том, как им трудно сводить концы с концами. Словом, Лалита стала работать с японцем.
— Жить с ним, сеньора, — сказал доктор Портильо. — Не стыдитесь, адвокат для своих клиентов все равно что духовник.
— Клянусь вам, что Лалита всегда спала дома, — сказала женщина. — Спросите у соседок, если вы мне не верите, доктор.
— А какую работу он дал вашей дочери, сеньора? — сказал доктор Портильо.
Это была работа, с которой справится каждый дурак, и, если бы она продолжалась еще годика два, он разбогател бы, старик, и уж никогда не мыкал бы горя. Но их кто-то выдал, и Реатеги вышел сухим из воды, а ему пришлось расплачиваться за все, бежать, и тут началась самая скверная полоса в его жизни. Работа была плевая, старик: получать каучук, обсыпать его тальком, чтобы отбить запах, запаковывать, как табак, и отправлять.
— Ты был в то время влюблен в Лалиту? — сказал Акилино.
— Когда я подцепил ее, она была еще целенькая, — сказал Фусия, — и в ту пору она ровнехонько ничего не понимала в жизни. Когда она начинала плакать, я если был не в духе, давал ей оплеуху, а если в хорошем настроении — покупал конфеты. Это было все равно, что иметь сразу и женщину, и ребенка, Акилино.
— А почему ты и в этой истории винишь Лалиту? — сказал Акилино. — Я уверен, что не она вас вы дала. Скорее уж мать.
Но она узнала об этом только из газет, доктор, она клянется в этом всем святым. Хоть она и бедная женщина, но в честности никому не уступит, и на складе она была один только раз и спросила — что здеся такое, сеньор, а японец — табак, и она по простоте душевной поверила.
— Какой там табак, сеньора, — сказал доктор Портильо. — Может быть, ящики и были из-под табака, но вы же знаете, что там был каучук.
— Сводня так ничего и не узнала, — сказал Фусия. — Продал нас кто-то из этих падл, которые помогали мне посыпать тальком и запаковывать каучук, В газетах писали, что она тоже моя жертва, потом что я похитил у нее дочь.
— Жаль, что ты не сохранил эти газеты, да и те, в которых писали про Кампо Гранде, — сказал Акилино. — Приятно было бы почитать их теперь и подивиться, как ты прославился, Фусия.
— Ты научился читать, старик? — сказал Фусия. — Ведь когда мы работали с тобой, ты не умел.
— Ты мне прочел бы, — сказал Акилино. — Но как же получилось, что сеньор Реатеги остался в стороне? Почему тебе пришлось бежать, а его и пальцем не тронули?
— Такова жизнь, не ищи справедливости, — сказал Фусия. — Он вкладывал в дело капитал, а я свою шкуру. Каучук считался моим, хотя мне доставались только крохи. И все-таки я разбогател бы, Акилино, дельце было выгодное.
Лалита ей ничего не рассказывала, она засыпала ее вопросами, а девочка: не знаю, не знаю, и это была чистая правда, доктор Портильо, зачем ей было хитрить? Японец был вечно в разъездах, но мало ли кто ездит по своим делам, и потом, откуда ей было знать, Что каучук — это контрабанда, а табак — нет.
— Табак — обыкновенный товар, сеньора, — сказал доктор Портильо. — А каучук — стратегический материал. Мы должны продавать его только нашим союзникам, которые воюют с немцами. Разве вы не таете, что Перу тоже участвует в войне?
— Тогда ты должен был бы продавать каучук гринго, Фусия, — сказал Акилино. — У тебя не было бы неприятностей, и тебе платили бы в долларах.
— Наши союзники покупают у нас каучук по цене, установленной на время войны, — сказал доктор Портильо. — А японец тайком продавал его на сторону, и ему платили вчетверо больше. Вы и этого не знали?
— В первый раз слышу, доктор. Я бедная женщина, политика меня не интересует, но я никогда не допустила бы, чтобы моя дочь связалась с контрабандистом. А это верно, доктор, что он был еще и шпион?
— Раз Лалита была еще совсем девочкой, ей, наверное, было жаль покинуть мать, — сказал Акилино. — Как ты ее уговорил, Фусия?
Может, Лалита и любила мать, но он ее кормил и одевал, а в Белене, старик, она в конце концов стала бы прачкой, шлюхой или прислугой, но Акилино: брось, Фусия, должно быть, он был влюблен в нее, иначе он ее не увез бы. Ему было куда легче скрыться одному, чем тащить с собой женщину, если бы он не любил ее, он ее не похитил бы.
— В сельве Лалите цены не было, — сказал Фусия. — Разве я не говорил тебе, что она была тогда очень хорошенькая? У всех слюнки текли.
— Цены не было, — сказал Акилино. — Как будто ты задумал торговать ею.
Так оно и было, и я сделал на этом неплохое дельце, — сказал Фусия. — Эта шлюха тебе не рассказывала? Пес Реатеги наверняка мне этого никогда простит. Тут я ему отомстил.
— И однажды она не пришла ночевать, и на дующий день тоже, а потом пришло письмо от нее, сказала женщина. — Она писала, что уезжает за границу с японцем и что они поженятся. Я принесла m казать вам это письмо, доктор.
— Дайте мне его, я его сохраню, — сказал доктор Портильо. — А почему вы не сообщили в полю что сбежала ваша дочь, сеньора?
— Я думала, что тут все дело в любви, — сказала женщина, — что он женат и поэтому сбежал с м«дочерью. Только через несколько дней я из узнала, что японец — бандит.
— Сколько денег прислала вам Лалита в письме'
— Много больше, чем стоили обе эти суки, вместе взятые, — сказал Фусия. — Тысячу солей.
— Двести солей. Обратите внимание, какая скупость, дорогой доктор, — сказала женщина. — Но я уже истратила, заплатила долги.
Он знал, что за душонка у старухи. Это была выжига почище того турка, который засадил его в тюрьму, Акилино, а доктор Портильо хотел знать, заявила ли она в полицию то же самое, что рассказала ему, слово в слово, сеньора?
— Только про двести солей умолчала, доктор, — сказала женщина. — Вы ведь знаете, что за люди полицейские.
— Дайте мне спокойно изучить дело, — сказал доктор Портильо. — Как только что-нибудь выяснится, дам вам знать. Если вас вызовут в суд или в полицию, я пойду с вами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115