Но все дело было в том, что кусок шоколада свалился прямо под утюг. Мама и ахнуть не успела, как кусок уже был там и через секунду возносился к потолку рыжим облачком. Мама машинально приподняла утюг и заглянула под него. Под утюгом на нежно-розовой ткани платья красовалось отвратительное абстрактной формы грязно-коричневое пятно. Возле главного пятна, как астероиды вокруг планеты, роились не менее отвратительные зубчатые пятна поменьше.
– Боже мой… – простонала Мама. – Боже мой…
– Бога нет, – сказал Рис.
Мама села на стул и обхватила голову руками. Плечи ее задрожали.
– Ха, – сказал Рис. – Плачет. Из-за какого-то тряпья плачет. У меня Сердюков об асфальт фонарик грохнул, и то я ничего.
– Извинись, – торопливо сказала Бабушка. – Скажи Маме, что никогда не будешь есть шоколад, когда она гладит.
– Никогда не буду есть шоколад, когда она гладит, – с готовностью сказал Рис.
– Ты ведь любишь свою Мамочку? – опять торопливо спросила Бабушка.
– Само собой.
Я знал, что все Бабушкины маневры бесполезны. Мама могла простить что угодно, но только не порчу платья да еще накануне поездки в Южную Бразилию или еще куда там.
Вдруг Мама вскочила. Лицо ее пылало.
– Негодяй! – закричала Мама. – Хватит издеваться надо мной! Пришел тебе конец!
С этими страшными словами Мама пересекла комнату, схватила Риса поперек спины и утащила на кушетку.
– Ой-ей-ей! – завопил не своим голосом Рис. – Ухо! Она мне оторвала ухо! Ой-ей-ей! Кровь! Она до крови оторвала ухо!
Бабушка, до того нерешительно топтавшаяся за Маминой спиной, не выдержала последних слов и с криком:
– Ненормальная! Убьешь ребенка! – кинулась на Маму.
Маме, конечно, было тяжело сражаться на два фронта. Она отступила, тяжело дыша. Воспользовавшись этим, Бабушка тотчас же прикрыла Риса своим телом.
– Не трожь ребенка! – сказала она.
Мама прошлась по комнате, посмотрела в окно, потом вытерла пыль с малахитовой коробочки, где хранились ее стеклянные драгоценности, и сказала, очень спокойно:
– Вот что, Матрена Павловна. Так долго продолжаться не может. Вы изуродуете нам ребенка. Вы его уже изуродовали. А я стала психом.
– У меня есть один знакомый псих, – сказал Рис. – Петька Баулин.
Бабушка погладила его по голове.
– Ну что ж, внучек. Твою Бабушку гонят из этого дома.
– Я не гоню, Матрена Павловна, но другого выхода нет. Внука вы будете видеть лишь раз в неделю, по воскресеньям. Я решила твердо.
Проходя мимо меня, Бабушка задержалась.
– А мой сын ничего не скажет?
– Я считаю это разумным, – сказал я.
– Тогда всего вам хорошего.
Бабушка двинулась к выходу с большим достоинством. Сказалась привычка выходить из зала в президиум на глазах сотен людей. Она шла, гордо подняв голову, ступая твердо и уверенно.
– Денег я вам не дам, – сказала Бабушка, взявшись за дверь. – Вы не умеете с ними обращаться. Все деньги вы тратите на свои туалеты да развлечения, а ребенок у вас ходит разутый и раздетый. И вдобавок вечно голодный. Голодный ребенок – это самое последнее дело. Прощайте.
– Ба-бу-ля-я-я-я! – завопил Рис.
Бабушка приостановилась.
– Прощай, внучек. Выгнали твою бабушку. Ладно уж невестка. Сын… Бог вам судья, – сказала Бабушка. – Живите, как хотите. – И она вышла, осторожно прикрыв дверь.
– Баба! – крикнул ей вслед Рис. – Ночью я прибегу к вам!
– Становись в угол и будешь стоять там до глубокой ночи! – сказал я.
Ночью Мама плакала. Утром она уезжала в Москву, чтобы затем вылететь за границу, и плакать ей было никак нельзя, потому что кто же это уезжает за границу с заплаканными глазами? Но все же Мама не могла удержаться.
– И никакого выхода, – всхлипывала Мама. – По-настоящему видим его лишь в воскресенье. Разве его за это время воспитаешь? Твои родители… Днем и ночью вьются над ним… А теперь вот еще я уезжаю… Тебе на сборы скоро… Опять он с ними останется…
– Ну и останусь! Что такого? – раздался рядом голос.
Мама даже подскочила от испуга.
– Ты что здесь делаешь?
Оказывается, Рис в темноте прокрался в нашу комнату и спокойненько слушал весь разговор.
– За то, что пришел подслушивать, – сказал я, – будешь стоять в углу до утра.
– Я пришел попросить прощения. За то, что просят прощения, не наказывают.
– Надо было просить прощения раньше, а не прокрадываться… как обезьяна.
– Обезьяны не прокрадываются, а скачут.
– Марш назад в угол!
– Подожди, – сказала Мама. – Что ты привязался к ребенку? Ребенок пришел просить прощения. Сынок, что ты нам хотел сказать?
Рис вскочил на кровать, уселся на Мамины ноги и стал подпрыгивать.
– Я хотел сказать… Я хотел сказать…
– Поцелуй Мамочку. И Папочку тоже. Мамочка твоя завтра уезжает за границу. Она привезет тебе какую-нибудь игрушку. Хочешь пушистого мишку? Боль-шо-го пре-боль-шого…
– Хочу водяной пистолет. У Кольки есть, а у меня нет. Знаешь, какая сила! На пять метров бьет!
– Зачем тебе пистолет? Мишка пушистый, красивый…
– Ну и что, пушистый и красивый? Из него не выстрелишь.
От этого разговора у меня стали бегать по спине мурашки, как легкие электрические заряды.
– Я бы ему не мишку… – начал я, но в этот момент раздался телефонный звонок. Я глянул на светящийся циферблат стоящего рядом будильника. Было начало первого. По всей видимости, это был «тот» звонок, как говорила Мама, неизвестно от кого. Я вскочил быстрее Мамы, потому что у нее в ногах путался Рис, и побежал в прихожую, где стоял телефон.
– Алло! – закричал я в трубку. – Алло!
В трубке слышалось всхлипыванье.
– Плачьте громче! – посоветовал я. – Ничего не слышно!
– Я не могу заснуть, – пролепетали в трубке. – Я все думаю. Погубите вы ребенка…
Это была Бабушка.
– Конечно, – сказал я. – Он не протянет с нами и двух суток.
– Ты все смеешься, а мне не до смеха. Чем вы его кормили на ночь?
– Ничем. Он только что вышел из угла.
В трубке наступило молчание. Потом Бабушка закричала так, что зазвенела мембрана. Мама, которая уже давно прижималась ухом к моей щеке, чтобы узнать, с кем это я разговариваю глубокой ночью, даже отпрянула от визга мембраны.
– Я так и знала! – кричала Бабушка. – Бедный ребенок! Немедленно сварите ему манную кашу! Слышишь? Немедленно! Поклянись! Если ты не сваришь сейчас манную кашу, у меня будет инфаркт!
– Клянусь, – сказал я.
– Поклянись жизнью!
– Клянусь жизнью.
– Я буду ждать у телефона. Когда он начнет есть, поднеси к нему трубку. Иначе я не успокоюсь. Дай трубку Вере.
– Хорошо, – сказал я и пошел на кухню варить кашу. Все это я предвидел. Я знал, что именно этим кончится великое отречение Бабушки от любимого внука. Сейчас начнется второе действие – примирение Бабушки с Мамой. Медленно, но неуклонно в моей голове стал созревать план.
Когда я вернулся с кашей, переговоры Мамы с Бабушкой уже подходили к концу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79