Через миг они
его окружили.
- Кокотта, - с трудом выдавил Бирс.
До них, видимо, не дошло, что он хотел сказать. Его принялись бить -
кулаками, дубинками, бутылками, палками. Башмаки с коваными набойками,
попадая в пробитый пулей живот, причиняли боль, превзошедшую все, что Бирс
был способен представить, превзошедшую самые страшные муки, какие могли
измыслить Пыточницы в подвалах "Гробницы"... Но он обязан достучаться до
сознания шерринцев, заставить их уразуметь его нужду - это было важнее
всего.
- Кокотта...
Губы у него были расплющены, зубы выбиты, рот полон крови, он едва
шевелил языком, поэтому вымолвил ее имя невнятно и еле слышно. Из
последних сил он надеялся, что его наконец поймут. Куда подевались дружки
и подружки Кокотты? Уж они-то бы сразу поняли.
Завывая как полоумные, горожане сорвали с него одежду, всю, до
последней нитки. Да, похоже, до них все же дошло, они поняли свой
гражданский долг, ибо старались поднять его и поставить на ноги. Для этого
понадобились усилия четырех человек, а сам Бирс едва не грохнулся в
обморок от боли. Его хлопали по щекам, совали под нос флакон с нюхательной
солью - не хотели, чтобы он терял сознание, и правильно делали, теперь он
совсем очнулся...
Поддерживая под руки, его потащили к Чувствительнице, которая
гостеприимно распахнула свои двери. Он уже различал подрагивающие шипы,
видел жадные стальные язычки, что выглядывали из маленьких челюстей, и
понял - она его ждет, она его хочет, она готова принять его в себя. И
когда Бирса толкнули в чрево Чувствительницы, он обливался слезами,
радуясь последнему, необратимому воссоединению.
Она была Сила, Она была Слава, Она была Вечность, и не было во
Вселенной ничего, помимо Нее, неизменной и сущей. И глад Ее был велик.
Ослепительная дуга вспыхнула между высокими рогами Кокотты, тысячи
глоток испустили оглушительный рев - и народ на помосте кинулся к
Чувствительнице. Поднапрягшись и поднатужившись, толпа общими усилиями
продвинула ее по доскам настила к самому краю. На какой-то миг Кокотта
зависла над площадью, истерично замигала огнями, сменив механическое
гудение на пронзительный визг, словно предчувствуя свой конец, - и рухнула
вниз, ударившись о булыжники так, что содрогнулась вся площадь. Один из ее
высоких рогов разбился вдребезги, разлетелись осколками стеклянные рожки и
украшения. Беспомощная, она лежала на боку и жалобно вопила, как раненое
животное.
Толпа тут же набросилась на нее с кровожадными воплями, заглушившими
ее зудящие причитания. Ее били камнями, корежили самодельными ломиками. Ей
отломили второй рог, сорвали проволочки, щупальца-антенны и острые зубцы
несравненной короны; разбили уцелевшие после падения стеклянные рожки и
ответвления - и ее огни погасли. Из нутра Кокотты выдрали зубастые шипы,
вывернули и изломали бортики и трубчатые приводы. Кокотту лишили всего,
что делало ее Чувствительницей, - и остался лишь свинцовый ободранный
шкаф. Теперь никто бы не догадался, что некогда этот ящик обладал
сознанием.
Элистэ наблюдала за происходящим как зачарованная. Когда
Чувствительницу скинули с помоста, она ее уже не видела, однако
остервенелая суета вокруг поверженной Кокотты - ходящая ходуном толпа,
вопли, крики и все прочее - неприятно напомнила ей чей-то рассказ про
тропических рыбок, которые за минуту обгладывают жертву до костей.
Увиденное ошеломило Элистэ до последней степени.
На плечо ей опустилась чья-то рука. Она вздрогнула и резко
обернулась: неужели народогвардеец? Но это оказался пожилой мужчина с
седоватыми усами и волосами, в низко надвинутой на глаза треуголке и
старомодной просторной пелерине, совсем неуместной в такой теплый вечер.
Лишь внимательно приглядевшись, Элистэ узнала под этим гримом Дрефа
сын-Цино, а потом сообразила, зачем ему пелерина: под свободно
ниспадавшими складками она различила длинный ствол изобретенной им же
винтовки, заряжающейся, как когда-то он ей объяснил, "с казенной части".
Она поняла, что он был среди тех, кто стрелял из толпы. Ее это не удивило.
- Ступайте за мной, - сказал Дреф.
Элистэ молча повиновалась. Дреф всегда знал, куда нужно идти.
Решительно расталкивая локтями толпу, он через несколько минут привел ее к
укрытой в тени деревьев каменной скамье у западного края площади
Равенства. Там собрались остальные члены "банды Нирьена" - освобожденные
от пут и более или менее прикрывшие наготу. Сам Нирьен выглядел вполне
пристойно - рубашка, штаны до колен, чулки и даже туфли. Если бы не белое
пятно его рубашки, густые вечерние сумерки надежно скрыли бы всю пятерку
от случайного взгляда.
Нирьен встал, заметив Элистэ и Дрефа.
- А, так вы ее отыскали, - произнес он. - Впрочем, зоркий глаз Бека
ни разу не подводил.
- Все готово, - сказал ему Дреф. - Через час все вы будете в надежном
убежище.
- Не все, - возразил Нирьен.
Накладные седые брови Дрефа поползли вверх. За долгие годы знакомства
Элистэ редко приходилось видеть его таким удивленным, а то и вовсе не
приходилось.
- Ойн и Ойна, Фрезель и Риклерк могут скрыться, если пожелают, -
спокойно продолжил Нирьен. - И будут правы. Но я не пойду.
- Почему?
- Я должен обратиться к ним. - Нирьен обвел жестом толпу, которая,
судя по всему, начала успокаиваться. Кокотта - орудие и само воплощение
террора - была уничтожена. Ее слуги - палач с подручными - мертвы.
Народогвардейцы и жандармы убиты, а освобожденные пленники скрылись в
неизвестном направлении. Шерринцы еще клокотали от ненависти, однако не
видели для нее достойной и подходящей мишени. Минуты через две-три они,
скорее всего, начнут расходиться. - Сейчас, по-моему, самое время.
- О чем с ними говорить, Шорви?
- Пусть никто не скажет, - возразил Нирьен, - будто я не способен
усвоить преподанный Уиссом Валёром урок. - С этими словами он повернулся и
решительным шагом направился к эшафоту; его сторонники, не раздумывая,
присоединились к нему. Вероятно, никто из них не допускал даже мысли о
бегстве в надежное убежище. Дреф не стал их и спрашивать.
Элистэ стояла, вцепившись в руку Дрефа. Стоило ему произнести это
слово - "убежище", как ее охватило безумное желание очутиться там как
можно скорее. Но другие не собирались спешить, и когда до нее это дошло,
она справилась с приступом малодушия, вспышка панического ужаса миновала,
и Элистэ начала прислушиваться к тому, что творится вокруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238
его окружили.
- Кокотта, - с трудом выдавил Бирс.
До них, видимо, не дошло, что он хотел сказать. Его принялись бить -
кулаками, дубинками, бутылками, палками. Башмаки с коваными набойками,
попадая в пробитый пулей живот, причиняли боль, превзошедшую все, что Бирс
был способен представить, превзошедшую самые страшные муки, какие могли
измыслить Пыточницы в подвалах "Гробницы"... Но он обязан достучаться до
сознания шерринцев, заставить их уразуметь его нужду - это было важнее
всего.
- Кокотта...
Губы у него были расплющены, зубы выбиты, рот полон крови, он едва
шевелил языком, поэтому вымолвил ее имя невнятно и еле слышно. Из
последних сил он надеялся, что его наконец поймут. Куда подевались дружки
и подружки Кокотты? Уж они-то бы сразу поняли.
Завывая как полоумные, горожане сорвали с него одежду, всю, до
последней нитки. Да, похоже, до них все же дошло, они поняли свой
гражданский долг, ибо старались поднять его и поставить на ноги. Для этого
понадобились усилия четырех человек, а сам Бирс едва не грохнулся в
обморок от боли. Его хлопали по щекам, совали под нос флакон с нюхательной
солью - не хотели, чтобы он терял сознание, и правильно делали, теперь он
совсем очнулся...
Поддерживая под руки, его потащили к Чувствительнице, которая
гостеприимно распахнула свои двери. Он уже различал подрагивающие шипы,
видел жадные стальные язычки, что выглядывали из маленьких челюстей, и
понял - она его ждет, она его хочет, она готова принять его в себя. И
когда Бирса толкнули в чрево Чувствительницы, он обливался слезами,
радуясь последнему, необратимому воссоединению.
Она была Сила, Она была Слава, Она была Вечность, и не было во
Вселенной ничего, помимо Нее, неизменной и сущей. И глад Ее был велик.
Ослепительная дуга вспыхнула между высокими рогами Кокотты, тысячи
глоток испустили оглушительный рев - и народ на помосте кинулся к
Чувствительнице. Поднапрягшись и поднатужившись, толпа общими усилиями
продвинула ее по доскам настила к самому краю. На какой-то миг Кокотта
зависла над площадью, истерично замигала огнями, сменив механическое
гудение на пронзительный визг, словно предчувствуя свой конец, - и рухнула
вниз, ударившись о булыжники так, что содрогнулась вся площадь. Один из ее
высоких рогов разбился вдребезги, разлетелись осколками стеклянные рожки и
украшения. Беспомощная, она лежала на боку и жалобно вопила, как раненое
животное.
Толпа тут же набросилась на нее с кровожадными воплями, заглушившими
ее зудящие причитания. Ее били камнями, корежили самодельными ломиками. Ей
отломили второй рог, сорвали проволочки, щупальца-антенны и острые зубцы
несравненной короны; разбили уцелевшие после падения стеклянные рожки и
ответвления - и ее огни погасли. Из нутра Кокотты выдрали зубастые шипы,
вывернули и изломали бортики и трубчатые приводы. Кокотту лишили всего,
что делало ее Чувствительницей, - и остался лишь свинцовый ободранный
шкаф. Теперь никто бы не догадался, что некогда этот ящик обладал
сознанием.
Элистэ наблюдала за происходящим как зачарованная. Когда
Чувствительницу скинули с помоста, она ее уже не видела, однако
остервенелая суета вокруг поверженной Кокотты - ходящая ходуном толпа,
вопли, крики и все прочее - неприятно напомнила ей чей-то рассказ про
тропических рыбок, которые за минуту обгладывают жертву до костей.
Увиденное ошеломило Элистэ до последней степени.
На плечо ей опустилась чья-то рука. Она вздрогнула и резко
обернулась: неужели народогвардеец? Но это оказался пожилой мужчина с
седоватыми усами и волосами, в низко надвинутой на глаза треуголке и
старомодной просторной пелерине, совсем неуместной в такой теплый вечер.
Лишь внимательно приглядевшись, Элистэ узнала под этим гримом Дрефа
сын-Цино, а потом сообразила, зачем ему пелерина: под свободно
ниспадавшими складками она различила длинный ствол изобретенной им же
винтовки, заряжающейся, как когда-то он ей объяснил, "с казенной части".
Она поняла, что он был среди тех, кто стрелял из толпы. Ее это не удивило.
- Ступайте за мной, - сказал Дреф.
Элистэ молча повиновалась. Дреф всегда знал, куда нужно идти.
Решительно расталкивая локтями толпу, он через несколько минут привел ее к
укрытой в тени деревьев каменной скамье у западного края площади
Равенства. Там собрались остальные члены "банды Нирьена" - освобожденные
от пут и более или менее прикрывшие наготу. Сам Нирьен выглядел вполне
пристойно - рубашка, штаны до колен, чулки и даже туфли. Если бы не белое
пятно его рубашки, густые вечерние сумерки надежно скрыли бы всю пятерку
от случайного взгляда.
Нирьен встал, заметив Элистэ и Дрефа.
- А, так вы ее отыскали, - произнес он. - Впрочем, зоркий глаз Бека
ни разу не подводил.
- Все готово, - сказал ему Дреф. - Через час все вы будете в надежном
убежище.
- Не все, - возразил Нирьен.
Накладные седые брови Дрефа поползли вверх. За долгие годы знакомства
Элистэ редко приходилось видеть его таким удивленным, а то и вовсе не
приходилось.
- Ойн и Ойна, Фрезель и Риклерк могут скрыться, если пожелают, -
спокойно продолжил Нирьен. - И будут правы. Но я не пойду.
- Почему?
- Я должен обратиться к ним. - Нирьен обвел жестом толпу, которая,
судя по всему, начала успокаиваться. Кокотта - орудие и само воплощение
террора - была уничтожена. Ее слуги - палач с подручными - мертвы.
Народогвардейцы и жандармы убиты, а освобожденные пленники скрылись в
неизвестном направлении. Шерринцы еще клокотали от ненависти, однако не
видели для нее достойной и подходящей мишени. Минуты через две-три они,
скорее всего, начнут расходиться. - Сейчас, по-моему, самое время.
- О чем с ними говорить, Шорви?
- Пусть никто не скажет, - возразил Нирьен, - будто я не способен
усвоить преподанный Уиссом Валёром урок. - С этими словами он повернулся и
решительным шагом направился к эшафоту; его сторонники, не раздумывая,
присоединились к нему. Вероятно, никто из них не допускал даже мысли о
бегстве в надежное убежище. Дреф не стал их и спрашивать.
Элистэ стояла, вцепившись в руку Дрефа. Стоило ему произнести это
слово - "убежище", как ее охватило безумное желание очутиться там как
можно скорее. Но другие не собирались спешить, и когда до нее это дошло,
она справилась с приступом малодушия, вспышка панического ужаса миновала,
и Элистэ начала прислушиваться к тому, что творится вокруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238