выходить на улицу она боялась,
а сидеть в четырех стенах ей надоело. Она явно была Дрефу в тягость.
Ей не хотелось докучать дядюшке Кинцу своими заботами, но дни
убегали, она вконец извелась и решила, что надо излить душу. Но излить
душу оказалось не так-то просто: застать дядюшку Кинца было отнюдь не
легко. По ночам он отсутствовал - бродил по улицам, беседовал, по его
словам, с Бездумными. Так он именовал дома, статуи и монументы, у которых
кое-что узнавал. Некоторых он пробуждал сам, но многие оказались уже
разбуженными благодаря чарам, умению и трудам родичей Уисса Валёра. Кинц
смог немало почерпнуть от Бездумных, и тайные беседы с ними занимали почти
все его время. Элистэ понимала это и дожидалась удобного случая, но
наконец не выдержала, как-то ночью устроилась на площадке перед его
квартиркой и долго просидела там. Кинц вернулся в промозглый
предрассветный час, но она все-таки его изловила.
- Дядюшка, позвольте с вами поговорить.
- Разумеется, моя дорогая. Разумеется. Входи. - Кинц выглядел
уставшим, но был явно рад ее видеть. Открыв дверь, он пропустил Элистэ
вперед. - Присядь, деточка. В этом кресле тебе будет удобно. Кружку сидра?
Или чаю с лимоном? А может быть, сыграем в "Голубую кошечку"?
- Спасибо, нет. Простите, дядюшка, что я докучаю вам в этот поздний
час, я ведь знаю, вы устали. Я бы не стала, но мне очень нужно с вами
поговорить, а застать вас так трудно...
- Ни слова больше, дорогая моя. Я сам виноват. Погряз в своих
расследованиях и забыл обо всем на свете. Ушел в себя, как последний
эгоист, но, надеюсь, племянница простит мне эту слабость.
- Да нет, тут моя вина... ох, дядюшка Кинц, мне в любом случае нужно
выговориться. Я должна кое в чем вам признаться. Меня это страшно
угнетает, мне стыдно, я саму себя не могу понять.
- О, это уже другой разговор. Но сразу скажу, дорогая моя, - что бы
тебя ни мучило и что бы ты там ни натворила, я знаю одно: зла ты никому не
хотела.
- Верно, дядюшка. Вообще-то я вовсе ничего особенного не натворила.
Если мне и есть чего стыдиться, то не поступков, а только мыслей. Но... не
смотрите на меня так, с любовью и доверием! Вот послушайте - и разом
измените свое отношение, будете меня презирать...
- Тише, девочка, успокойся, - неожиданно твердо одернул ее Кинц. -
Или ты думаешь, будто моя любовь к тебе слаба и ее легко поколебать? Мне
больно от твоих слов. Но хватит об этом, я вижу, как ты переживаешь. Ты
считаешь себя преступницей. Посмотрим, насколько велико твое преступление.
Возможно, все отнюдь не столь страшно, как тебе представляется.
- Хорошо, - уступила Элистэ, тяжело вздохнув. Продолжать было трудно,
но она уже заранее смирилась с презрением, которое наверняка прочтет в
глазах дядюшки Кинца. - Скажу. Я питаю к Дрефу сын-Цино определенные
чувства. Чувства недостойные и неуместные.
"Ну вот, сказала".
- Об этом я никому не говорила, и он о них не подозревает.
- А, понимаю. В этом вся загвоздка. Не удивительно, что ты вне себя.
Что ж, бедная моя девочка, тебе остается только одно, верно? Сказать юному
Дрефу о своих чувствах. Ты, конечно, стесняешься, боишься ему признаться,
но в твоем положении лучше всего откровенно...
- Дядюшка, по-моему, вы не поняли! Я говорю не о дружеском
расположении - его-то мне негоже стыдиться после всего, что Дреф для меня
сделал. Я питаю к нему нечто большее, неизмеримо большее. Если говорить
честно - вернее, почти определенно, - извращенную...
- Дитя мое, поправь меня, если я ошибаюсь, но ты ведь хочешь сказать,
что влюблена в этого юношу?
Сама Элистэ ни за что не смогла бы выговорить такого. Она опустила
глаза и молча кивнула.
- Но это же восхитительно, дорогая моя! Так дивно и так естественно.
Он явно отказывался понимать ее затруднения.
- Дядюшка, неужели вы забыли, что Дреф...
- Великолепный парень и умница в придачу...
- Разумеется, но...
- Выдающихся достоинств и предан тебе всей душой.
- Верно, он друг надежный и великодушный.
- Да? И только-то? Прости, дорогая моя, не мне об этом судить, однако
я бы сказал, что паренек влюблен по уши...
Влюблен? Дреф? Она решительно покачала головой.
- Нет, вот уж кто не влюблен, так это он. Дреф не из таких.
- А из каких, позволь спросить?
- Ну... из тех, кто умеет обуздывать свои чувства. Он слишком умен,
сдержан и рассудителен. Ему недоступна сильная страсть.
- Вот как? Недоступна? Конечно, моя милая, ты его хорошо знаешь, и не
мне с тобой спорить, но я просто теряюсь. Возможно, я ошибаюсь, но разве
не вспышка сильного чувства, приведшая к насилию, в конечном счете стала
результатом бегства юного Дрефа из Дерриваля позапрошлым летом? Поднять
руку на твоего покойного батюшку - это уж было никак не в его интересах. И
зачем он на это пошел, если ему недоступны сильные страсти?
- Ну... он... на миг забылся.
- А может, дитя мое, ты недооцениваешь этого юношу?
- Не знаю. Возможно. Но, дядюшка, дело вовсе не в этом. Вы не забыли,
что Дреф некогда был нашим серфом?
- Так вот что тебя гложет!
- Что же еще? Мы ведь Возвышенные!
- Ах да, Возвышенные! Серфы. Сеньоры. Но разве тебя, дорогая моя,
иной раз не посещает догадка, что в мире, где мы живем, эти определения
утратили изначальный смысл? И даже сами слова устарели? Я лично думаю, что
это не так уж плохо.
- Дядюшка, уж не начитались ли вы, с подсказки Дрефа, писаний Шорви
Нирьена? В теории все это, конечно, прекрасно, но ответьте по совести -
как бы вы отнеслись к тому, если бы ваша прямая родственница, урожденная
Дерриваль, Возвышенная чистейших кровей, родила ребенка от простого серфа?
- Я бы только порадовался, дорогая моя, - лишь бы серф был хорошим
малым.
- И вы не стали бы ее презирать?
- Я бы любил ее не меньше, чем раньше, и желал бы ей всяческого
благополучия.
- Дядюшка, вы это серьезно? Не могу поверить! Ох, право, я не
заслужила такой доброты, но вам не придется ее доказывать. Ибо хоть я и
слаба, однако никогда себя не унижу - Дреф не позволит, пусть сам он и не
подозревает об этом. На уме у него один лишь Шорви Нирьен, а на меня он не
обращает внимания, словно я какая-то невидимка или вообще меня нет на
свете. Правда, забавно?
- Судьба несчастного мастера Нирьена вскоре определится, - спокойно
заметил Кинц. - Это вопрос всего нескольких дней.
- Боюсь, это ничего не изменит. Да, честно говоря, и не нужно. Может
быть, если я просто пересилю себя, недостойные чувства пройдут сами собой?
- Хм-м. Скажи-ка, дорогая моя, есть признаки, что они проходят?
- Ни малейших.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238
а сидеть в четырех стенах ей надоело. Она явно была Дрефу в тягость.
Ей не хотелось докучать дядюшке Кинцу своими заботами, но дни
убегали, она вконец извелась и решила, что надо излить душу. Но излить
душу оказалось не так-то просто: застать дядюшку Кинца было отнюдь не
легко. По ночам он отсутствовал - бродил по улицам, беседовал, по его
словам, с Бездумными. Так он именовал дома, статуи и монументы, у которых
кое-что узнавал. Некоторых он пробуждал сам, но многие оказались уже
разбуженными благодаря чарам, умению и трудам родичей Уисса Валёра. Кинц
смог немало почерпнуть от Бездумных, и тайные беседы с ними занимали почти
все его время. Элистэ понимала это и дожидалась удобного случая, но
наконец не выдержала, как-то ночью устроилась на площадке перед его
квартиркой и долго просидела там. Кинц вернулся в промозглый
предрассветный час, но она все-таки его изловила.
- Дядюшка, позвольте с вами поговорить.
- Разумеется, моя дорогая. Разумеется. Входи. - Кинц выглядел
уставшим, но был явно рад ее видеть. Открыв дверь, он пропустил Элистэ
вперед. - Присядь, деточка. В этом кресле тебе будет удобно. Кружку сидра?
Или чаю с лимоном? А может быть, сыграем в "Голубую кошечку"?
- Спасибо, нет. Простите, дядюшка, что я докучаю вам в этот поздний
час, я ведь знаю, вы устали. Я бы не стала, но мне очень нужно с вами
поговорить, а застать вас так трудно...
- Ни слова больше, дорогая моя. Я сам виноват. Погряз в своих
расследованиях и забыл обо всем на свете. Ушел в себя, как последний
эгоист, но, надеюсь, племянница простит мне эту слабость.
- Да нет, тут моя вина... ох, дядюшка Кинц, мне в любом случае нужно
выговориться. Я должна кое в чем вам признаться. Меня это страшно
угнетает, мне стыдно, я саму себя не могу понять.
- О, это уже другой разговор. Но сразу скажу, дорогая моя, - что бы
тебя ни мучило и что бы ты там ни натворила, я знаю одно: зла ты никому не
хотела.
- Верно, дядюшка. Вообще-то я вовсе ничего особенного не натворила.
Если мне и есть чего стыдиться, то не поступков, а только мыслей. Но... не
смотрите на меня так, с любовью и доверием! Вот послушайте - и разом
измените свое отношение, будете меня презирать...
- Тише, девочка, успокойся, - неожиданно твердо одернул ее Кинц. -
Или ты думаешь, будто моя любовь к тебе слаба и ее легко поколебать? Мне
больно от твоих слов. Но хватит об этом, я вижу, как ты переживаешь. Ты
считаешь себя преступницей. Посмотрим, насколько велико твое преступление.
Возможно, все отнюдь не столь страшно, как тебе представляется.
- Хорошо, - уступила Элистэ, тяжело вздохнув. Продолжать было трудно,
но она уже заранее смирилась с презрением, которое наверняка прочтет в
глазах дядюшки Кинца. - Скажу. Я питаю к Дрефу сын-Цино определенные
чувства. Чувства недостойные и неуместные.
"Ну вот, сказала".
- Об этом я никому не говорила, и он о них не подозревает.
- А, понимаю. В этом вся загвоздка. Не удивительно, что ты вне себя.
Что ж, бедная моя девочка, тебе остается только одно, верно? Сказать юному
Дрефу о своих чувствах. Ты, конечно, стесняешься, боишься ему признаться,
но в твоем положении лучше всего откровенно...
- Дядюшка, по-моему, вы не поняли! Я говорю не о дружеском
расположении - его-то мне негоже стыдиться после всего, что Дреф для меня
сделал. Я питаю к нему нечто большее, неизмеримо большее. Если говорить
честно - вернее, почти определенно, - извращенную...
- Дитя мое, поправь меня, если я ошибаюсь, но ты ведь хочешь сказать,
что влюблена в этого юношу?
Сама Элистэ ни за что не смогла бы выговорить такого. Она опустила
глаза и молча кивнула.
- Но это же восхитительно, дорогая моя! Так дивно и так естественно.
Он явно отказывался понимать ее затруднения.
- Дядюшка, неужели вы забыли, что Дреф...
- Великолепный парень и умница в придачу...
- Разумеется, но...
- Выдающихся достоинств и предан тебе всей душой.
- Верно, он друг надежный и великодушный.
- Да? И только-то? Прости, дорогая моя, не мне об этом судить, однако
я бы сказал, что паренек влюблен по уши...
Влюблен? Дреф? Она решительно покачала головой.
- Нет, вот уж кто не влюблен, так это он. Дреф не из таких.
- А из каких, позволь спросить?
- Ну... из тех, кто умеет обуздывать свои чувства. Он слишком умен,
сдержан и рассудителен. Ему недоступна сильная страсть.
- Вот как? Недоступна? Конечно, моя милая, ты его хорошо знаешь, и не
мне с тобой спорить, но я просто теряюсь. Возможно, я ошибаюсь, но разве
не вспышка сильного чувства, приведшая к насилию, в конечном счете стала
результатом бегства юного Дрефа из Дерриваля позапрошлым летом? Поднять
руку на твоего покойного батюшку - это уж было никак не в его интересах. И
зачем он на это пошел, если ему недоступны сильные страсти?
- Ну... он... на миг забылся.
- А может, дитя мое, ты недооцениваешь этого юношу?
- Не знаю. Возможно. Но, дядюшка, дело вовсе не в этом. Вы не забыли,
что Дреф некогда был нашим серфом?
- Так вот что тебя гложет!
- Что же еще? Мы ведь Возвышенные!
- Ах да, Возвышенные! Серфы. Сеньоры. Но разве тебя, дорогая моя,
иной раз не посещает догадка, что в мире, где мы живем, эти определения
утратили изначальный смысл? И даже сами слова устарели? Я лично думаю, что
это не так уж плохо.
- Дядюшка, уж не начитались ли вы, с подсказки Дрефа, писаний Шорви
Нирьена? В теории все это, конечно, прекрасно, но ответьте по совести -
как бы вы отнеслись к тому, если бы ваша прямая родственница, урожденная
Дерриваль, Возвышенная чистейших кровей, родила ребенка от простого серфа?
- Я бы только порадовался, дорогая моя, - лишь бы серф был хорошим
малым.
- И вы не стали бы ее презирать?
- Я бы любил ее не меньше, чем раньше, и желал бы ей всяческого
благополучия.
- Дядюшка, вы это серьезно? Не могу поверить! Ох, право, я не
заслужила такой доброты, но вам не придется ее доказывать. Ибо хоть я и
слаба, однако никогда себя не унижу - Дреф не позволит, пусть сам он и не
подозревает об этом. На уме у него один лишь Шорви Нирьен, а на меня он не
обращает внимания, словно я какая-то невидимка или вообще меня нет на
свете. Правда, забавно?
- Судьба несчастного мастера Нирьена вскоре определится, - спокойно
заметил Кинц. - Это вопрос всего нескольких дней.
- Боюсь, это ничего не изменит. Да, честно говоря, и не нужно. Может
быть, если я просто пересилю себя, недостойные чувства пройдут сами собой?
- Хм-м. Скажи-ка, дорогая моя, есть признаки, что они проходят?
- Ни малейших.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238