от нее надо было уклоняться, но с нею надо было дружить, дарить ее милосердно, ведь гибель врага – это милосердие, единственная благость боя.Смерть была повсюду – как союзник, как утешитель, как друг и драгоценность. Мир кувыркался в стройном постоянстве: он был то светлым, то темным, то узким, то широким, а то мог застыть, как капля янтаря, в которой завязли букашки-враги, и их надо было поскорее познакомить с союзницей-смертью, а потом забыть о ней и о них. Ведь смерть – всего лишь пустота, так же как и жизнь. Разбить янтарь – вот что было главным в тот момент.
Внезапно Иван опомнился, осознав, что видит только спины бегущих. Он пробежал еще несколько шагов, споткнулся и чуть не упал. Рядом, тяжело дыша, остановился гипаспист и тут же со стоном опустился на колено. Иван посмотрел на него.
Щека солдата была разрублена, клок мяса свисал, держась лишь на лоскуте кожи, что придавало немцу – а Иван с трудом узнал в нем одного из эсэсовцев – какой-то недоеденный, что ли, вид.
Иван отвел глаза и выпрямился, оглядевшись. В густейших клубах пыли почти ничего не было видно: казалось, сплошная мутная стена возникла между небом и землею, скрыв солнце и наполнив мир тошнотой пролитой крови. Зыбкие тени колыхались вокруг, изломанно кривляясь в обычной пляске смерти.
Земля дрожала; звон оружия и обвальный яростный крик, исторгнутый десятками и сотнями тысяч глоток, продолжали угнетать рассудок неистовым безвременьем сражения. Битва продолжалась.
Но вот персы дрогнули. Не выдержав натиска гипаспистов и конных дружинников Александра, Дарий со своими отборными войсками сначала подался назад, а потом побежал – все быстрее и быстрее, совсем потеряв голову, в панике бросая все – оружие, обоз, свою многочисленную семью…
Охваченный животным ужасом, царь персов нахлестывал лошадей, желая лишь одного: как можно скорее оказаться дальше от проклятого места, где погибала его армия, погибала слава Персии, погибала великая империя Востока, пораженная в самое сердце страшными македонскими сариссами и втоптанная в кровавую пыль конницей божественного Александра – великого царя Запада…
Александр не стал сразу преследовать Дария – сражение еще продолжалось. Он повернул своих конников на помощь Пармениону, командовавшему левым флангом, и зашел в тыл персам. Дикий вой пронесся над гигантской равниной: окруженные персы поняли, что брошены своим царем и обречены на скорую смерть. Измученные фессалийские кавалеристы, увидав, что к ним на выручку идет сам Александр, воспряли духом, и в считанные минуты противник был изрублен в клочья: пленных здесь почти не брали.
На правом фланге бой тоже прекратился. И здесь персы обратились в бегство. Не давая ни себе, ни противнику ни секунды передышки, Александр решил броситься в погоню, стремясь настичь Дария. Однако измученные сражением воины не могли двигаться с нужной быстротой, и македонский царь вынужден был позволить им немного отдохнуть.
Оставив основные силы своей армии собирать пленных и трофеи, Александр с конницей и частью резерва пехоты поспешил за бегущими в панике персами. Полуфаланга, в которой находился Иван, в погоне не участвовала.
Бешеный натиск гипаспистов, во многом решивший исход битвы, стоил жизни многим щитоносцам. Раненых же переносили в обоз. Тот немец, которому рассекли лицо, умер. Остальные эсэсовцы были живы. Как немцы сражались, Иван не видел… или, точнее, не помнил. Но судя по их иззубренным мечам и помятым панцирям, за спины товарищей они не прятались. Все были изрядно заляпаны кровью – и своей, и чужой, но серьезно никто из них ранен не был. Больше всех досталось Кляйну: глубокая колотая рана в левом плече все еще сочилась темной кровью. Немцы молчали, стоя рядом со своим убитым товарищем.
Иван вдруг подумал, что оглох – настолько тихо стало вокруг, до звона в ушах и разноцветных пятен перед глазами. Он не успел удивиться этому, как понял, что на него снова накатило странное наваждение. Иван вздрогнул, почувствовав замогильный холод под ногами.
Стало темно: его лица коснулось что-то мягкое и неживое, коснулось ищуще и изучающе. Он отшатнулся, уперевшись спиной в мертвый камень… Откуда-то снизу послышались звуки странного песнопения. Там, внизу, было пусто, только где-то очень глубоко таилась глыба черного мрака, которая начала пульсировать, разрастаясь с каждым так-том незнакомой мелодии, звуки которой становились все громче. Потом к звукам прибавились непонятные письмена, невидимые простым глазом. Стало нечем дышать; Иван почти не ощущал собственного тела; то, что касалось его лица, уже обвилось вокруг его шеи, все настойчивее и настойчивее сдавливая ее; неземной холод был повсюду, он проник сквозь кожу и добрался до костей, делая их ломкими и ненужными. Голова распухала, не вмещаясь в ограниченное пространство бытия; Иван почти перестал быть самим собой… и все прекратилось. Ударило в глаза ослепительно жестокое солнце. С хрипом втянув воздух в обескровленные легкие, Иван пошатнулся и рухнул наземь, загремев всей своей обильной амуницией. Ледяной ужас мгновенно превратился в пот и потек ручьями по лицу. Мир стал твердым, хаос звуков ворвался в уши, и первое, что различил Иван в этом хаосе, – резкий птичий крик и протяжный вой волка. А еще он увидал злющие глаза профессора фон Кугельсдорфа или какого-то его близнеца, который тянулся к его горлу огромной коричневой рукой с узловатыми многосуставчатыми пальцами…
Кто-то потряс его за плечо. Иван дернул головой, открыл глаза и с трудом поднялся на ноги. Никакого профессора рядом не оказалось, а были только горы изуродованных трупов и немцы, которые вызывали сейчас почему-то умиление и раздражение одновременно.
– Что с вами, Курт? – спросил Кляйн. Оказалось, что это именно он поддерживал Ивана, не давая ему упасть. Оберштурмбаннфюрер был бледен и говорил сквозь стиснутые зубы. – Вы ранены?..
– Да нет, – проговорил Иван, силясь улыбнуться. – Что-то мне нехорошо стало… От жары, наверное.
– Как-то вы… странно выглядите, – с некоторым сомнением сказал Кляйн и поморщился – видимо, от боли. – Мне даже показалось, что вы стали… прозрачным, что ли. Действительно, жара, черт бы ее побрал, – добавил он и дернул здоровым плечом.
– Ерунда, – сказал Иван, отстраняя его. – Пройдет.
На самом же деле это была вовсе не ерунда, и он чувствовал всем своим существом, что непонятная сила, сродни тем, какие только что столкнулись в битве, готовой преобразить окружающее и изменить напрочь существующий мировой порядок, страшная, немыслимая сила играла им и в скором времени возвратится снова, чтобы смять, подчинить, уволочь куда-то с непонятной пока что целью… Ступни у него опять захолодило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79