Месяц спустя после их первой встречи он приехал к ее дяде, чтобы взять ее в жены. Их свадьбу устроили по обычаю Людей.
В первую брачную ночь Белый Шалфей обнаружила, что у ее мужа странная привычка спать голым. Люди ее племени всегда спали в той же самой одежде, которую носили днем, хотя Белый Шалфей помнила, как белые учителя объясняли, что белые люди, ложась в постель, надевают для сна особое платье. Но Смеющиеся Глаза не надевал ничего и настаивал на том, чтобы и она делала то же самое. Постепенно и Мэри привыкла к этой его необычной причуде.
Но все это было в прошлом.
Теперь он был здесь и улыбался ей. Белый Шалфей нетерпеливо пошла навстречу мужу, и он крепко обнял ее. Прижав к себе молодую женщину, Фолкнер наклонился и прижался щекой к ее щеке.
– Я скучал по тебе, – хрипловатость голоса, прошептавшего эти слова ей на ухо, напомнила женщине шум ветра, раскачивающего вершины кедров. – Мне кажется, что я живу только тогда, когда я рядом с тобой.
Она ощущала голод в его руках, скользнувших по ее телу, и понимала, что он чувствует: муж не мог дождаться ночной поры и ему кажется, что время тянется медленнее, чем хотелось. Сделав над собой усилие, он поднял голову, оторвавшись наконец от ее щеки, и нежно провел ладонью по лицу жены.
– Я беспокоился о тебе. У тебя все было хорошо?
– Да, – ответила женщина и посмотрела на мальчика. – Он мне все время помогает.
– Рад это слышать, – мужчина слегка ослабил объятия, посмотрев на сына. – Потому что я привез ему кое-что еще. Посмотри-ка, парень, что там лежит в задней части кузова.
Мальчик опрометью бросился к опущенному заднему борту грузовика. Его синие глаза округлились от изумления.
– Седло! Ух, здорово!
Взобравшись в кузов, он взял в руки и поднял вверх красивое, обитое тисненой кожей седло, чтобы показать его матери. Держать на весу большое седло было очень неудобно, но мальчик не подавал виду, что ему тяжело.
Подарок непременно требовалось опробовать, не откладывая. Это означало, что надо поймать лошадь, бегающую в коррале, и приладить на нее новое седло. После того, как поводья были укорочены, Тот-Кто-Должен-Идти-Двумя-Путями вскочил на лошадь. Он проскакал по большому кругу перед хоганом, демонстрируя свое умение перед родителями.
– Хотел бы я, чтобы Чэд ездил верхом так же хорошо, – пробормотал Фолкнер и тут же пожалел о том, что упомянул о своем старшем сыне.
– Наш ездил верхом еще с той поры, когда был ростом не выше стебелька юкки.
Белый Шалфей, говоря о Том-Кто-Должен-Идти-Двумя-Путями, избегала называть сына по имени, поскольку слишком частое употребление имени изнашивает его. Поэтому у всех Людей было по нескольку имен. Их сын, кроме своего тайного имени, имел еще прозвище Голубоглазый, а также имя, которое ему дали в школе, – Джимми Белый Шалфей.
– Сегодня он сказал мне, что нам надо завести овец, чтобы он мог следить за ними, – сказала Белый Шалфей. – Он не хочет ходить в школу, потому что ребята говорят, что он не относится к Людям.
– Он не индеец, – с чувством произнес ее муж, но тут же умерил резкость и объяснил более спокойно: – Знаю, что дети от смешанных браков часто считают, что они принадлежат к Людям, но я не хочу, чтобы наш сын отрицал, что он наполовину белый. Он должен закончить школу. Он будет продолжать учебу в колледже. Он получит самое лучшее образование, какое я только смогу ему дать. Мы уже говорили с тобой об этом, и я не собираюсь менять свои планы.
– Ты должен поговорить с ним, – сказала Белый Шалфей. – Ему не нравится быть не таким, как все остальные.
– И тем не менее он другой… и это только начало, – мрачно объявил Фолкнер. Затем он взглянул на жену и улыбнулся.
Но эта улыбка только еще больше встревожила женщину. Белый Шалфей увидела, насколько она неискренна, и тяжелое предчувствие охватило ее.
– Я поговорю с ним, – пообещал мужчина.
Он помахал мальчику рукой, чтобы тот подошел к нему. Тот-Кто-Должен-Идти-Двумя-Путями неохотно направил гнедую лошадь к ограде корраля, где ждал его отец. Белый Шалфей наблюдала, как Смеющиеся Глаза схватил уздечку и придержал лошадь, чтобы сын мог спрыгнуть на землю. Затем она повернулась и вошла в хоган, чтобы начать готовить обед.
Фолкнер повел лошадь в корраль.
– Что это я слышал насчет того, что ты хочешь оставить школу? – спросил он с кажущейся небрежностью, пока мальчик, поднявшись на цыпочки, распускал подпругу.
– Они говорят, что мы бедные, потому что у нас нет овец. Но мы не бедные, и потому должны завести овец, чтобы они все заткнулись. Когда ты купишь овец, я буду присматривать за ними. Я уже достаточно взрослый, – он ни разу не взглянул на отца, избегая его испытующего взгляда.
– И это единственная причина, по которой ты не хочешь ходить в школу?
Вопрос был встречен молчанием.
– Ребята насмехаются над тобой в школе, потому что ты не такой, как они? – спросил мужчина, так и не дождавшись ответа.
– Я не другой. Я такой же, как они.
– Знаешь, сынок, они правы. Ты – другой. И не надо тебе убеждать всех, что ты индеец. Ты ни индеец, ни белый. И в то же время в тебе течет кровь индейцев и кровь белых. Нет ничего плохого в том, чтобы быть не таким, как все…
Мальчик по-прежнему не смотрел на отца.
– Будь тем, кто ты есть, – твердо продолжал мужчина. – Всю твою жизнь индейцы будут ждать от тебя, что ты проявишь себя большим индейцем, чем они сами, а белые – что ты будешь более белым, чем сами белые.
Голубые глаза ребенка хмуро и встревоженно глядели на отца.
– Как же мне быть двумя разными людьми?
– Узнавай все, что можешь, о Людях и узнавай все, что можешь, о белых. Бери от каждой стороны все самое лучшее и самое мудрое, что у них есть, и усваивай это. Ты понял?
Мальчик помолчал в нерешительности, а затем спросил:
– А как я узнаю, что самое мудрое?
– Вот это ты сам должен решать, – грустно улыбнулся Фолкнер. – Я тебе в этом помочь не могу, и мать помочь не может. В этом тебе придется быть одному. – Он, пожалуй, только сейчас по-настоящему начал понимать, как трудно придется сыну, когда тот из мальчика превратится в мужчину. Он посмотрел в сияющее небо над их головами и увидел одинокого сокола, парившего в воздушных струях. – Ты должен стать таким, как этот сокол… одиноким… не рассчитывающим ни на кого, кроме самого себя. И летающим высоко надо всем.
Запрокинув голову, мальчик неотрывно смотрел на сокола, на его крылья, без малейшего усилия распростертые в полете. На небе не было ни облачка, и сокол торжествующе парил в бездонном пространстве.
– С этого дня я становлюсь другим, – объявил мальчик серьезно. – Теперь меня будут звать Джим Белый Сокол. – Он повернулся к отцу. – Тебе нравится это имя?
В светло-голубых глазах мужчины засветилась гордость.
– Да, мне оно нравится, – ответил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
В первую брачную ночь Белый Шалфей обнаружила, что у ее мужа странная привычка спать голым. Люди ее племени всегда спали в той же самой одежде, которую носили днем, хотя Белый Шалфей помнила, как белые учителя объясняли, что белые люди, ложась в постель, надевают для сна особое платье. Но Смеющиеся Глаза не надевал ничего и настаивал на том, чтобы и она делала то же самое. Постепенно и Мэри привыкла к этой его необычной причуде.
Но все это было в прошлом.
Теперь он был здесь и улыбался ей. Белый Шалфей нетерпеливо пошла навстречу мужу, и он крепко обнял ее. Прижав к себе молодую женщину, Фолкнер наклонился и прижался щекой к ее щеке.
– Я скучал по тебе, – хрипловатость голоса, прошептавшего эти слова ей на ухо, напомнила женщине шум ветра, раскачивающего вершины кедров. – Мне кажется, что я живу только тогда, когда я рядом с тобой.
Она ощущала голод в его руках, скользнувших по ее телу, и понимала, что он чувствует: муж не мог дождаться ночной поры и ему кажется, что время тянется медленнее, чем хотелось. Сделав над собой усилие, он поднял голову, оторвавшись наконец от ее щеки, и нежно провел ладонью по лицу жены.
– Я беспокоился о тебе. У тебя все было хорошо?
– Да, – ответила женщина и посмотрела на мальчика. – Он мне все время помогает.
– Рад это слышать, – мужчина слегка ослабил объятия, посмотрев на сына. – Потому что я привез ему кое-что еще. Посмотри-ка, парень, что там лежит в задней части кузова.
Мальчик опрометью бросился к опущенному заднему борту грузовика. Его синие глаза округлились от изумления.
– Седло! Ух, здорово!
Взобравшись в кузов, он взял в руки и поднял вверх красивое, обитое тисненой кожей седло, чтобы показать его матери. Держать на весу большое седло было очень неудобно, но мальчик не подавал виду, что ему тяжело.
Подарок непременно требовалось опробовать, не откладывая. Это означало, что надо поймать лошадь, бегающую в коррале, и приладить на нее новое седло. После того, как поводья были укорочены, Тот-Кто-Должен-Идти-Двумя-Путями вскочил на лошадь. Он проскакал по большому кругу перед хоганом, демонстрируя свое умение перед родителями.
– Хотел бы я, чтобы Чэд ездил верхом так же хорошо, – пробормотал Фолкнер и тут же пожалел о том, что упомянул о своем старшем сыне.
– Наш ездил верхом еще с той поры, когда был ростом не выше стебелька юкки.
Белый Шалфей, говоря о Том-Кто-Должен-Идти-Двумя-Путями, избегала называть сына по имени, поскольку слишком частое употребление имени изнашивает его. Поэтому у всех Людей было по нескольку имен. Их сын, кроме своего тайного имени, имел еще прозвище Голубоглазый, а также имя, которое ему дали в школе, – Джимми Белый Шалфей.
– Сегодня он сказал мне, что нам надо завести овец, чтобы он мог следить за ними, – сказала Белый Шалфей. – Он не хочет ходить в школу, потому что ребята говорят, что он не относится к Людям.
– Он не индеец, – с чувством произнес ее муж, но тут же умерил резкость и объяснил более спокойно: – Знаю, что дети от смешанных браков часто считают, что они принадлежат к Людям, но я не хочу, чтобы наш сын отрицал, что он наполовину белый. Он должен закончить школу. Он будет продолжать учебу в колледже. Он получит самое лучшее образование, какое я только смогу ему дать. Мы уже говорили с тобой об этом, и я не собираюсь менять свои планы.
– Ты должен поговорить с ним, – сказала Белый Шалфей. – Ему не нравится быть не таким, как все остальные.
– И тем не менее он другой… и это только начало, – мрачно объявил Фолкнер. Затем он взглянул на жену и улыбнулся.
Но эта улыбка только еще больше встревожила женщину. Белый Шалфей увидела, насколько она неискренна, и тяжелое предчувствие охватило ее.
– Я поговорю с ним, – пообещал мужчина.
Он помахал мальчику рукой, чтобы тот подошел к нему. Тот-Кто-Должен-Идти-Двумя-Путями неохотно направил гнедую лошадь к ограде корраля, где ждал его отец. Белый Шалфей наблюдала, как Смеющиеся Глаза схватил уздечку и придержал лошадь, чтобы сын мог спрыгнуть на землю. Затем она повернулась и вошла в хоган, чтобы начать готовить обед.
Фолкнер повел лошадь в корраль.
– Что это я слышал насчет того, что ты хочешь оставить школу? – спросил он с кажущейся небрежностью, пока мальчик, поднявшись на цыпочки, распускал подпругу.
– Они говорят, что мы бедные, потому что у нас нет овец. Но мы не бедные, и потому должны завести овец, чтобы они все заткнулись. Когда ты купишь овец, я буду присматривать за ними. Я уже достаточно взрослый, – он ни разу не взглянул на отца, избегая его испытующего взгляда.
– И это единственная причина, по которой ты не хочешь ходить в школу?
Вопрос был встречен молчанием.
– Ребята насмехаются над тобой в школе, потому что ты не такой, как они? – спросил мужчина, так и не дождавшись ответа.
– Я не другой. Я такой же, как они.
– Знаешь, сынок, они правы. Ты – другой. И не надо тебе убеждать всех, что ты индеец. Ты ни индеец, ни белый. И в то же время в тебе течет кровь индейцев и кровь белых. Нет ничего плохого в том, чтобы быть не таким, как все…
Мальчик по-прежнему не смотрел на отца.
– Будь тем, кто ты есть, – твердо продолжал мужчина. – Всю твою жизнь индейцы будут ждать от тебя, что ты проявишь себя большим индейцем, чем они сами, а белые – что ты будешь более белым, чем сами белые.
Голубые глаза ребенка хмуро и встревоженно глядели на отца.
– Как же мне быть двумя разными людьми?
– Узнавай все, что можешь, о Людях и узнавай все, что можешь, о белых. Бери от каждой стороны все самое лучшее и самое мудрое, что у них есть, и усваивай это. Ты понял?
Мальчик помолчал в нерешительности, а затем спросил:
– А как я узнаю, что самое мудрое?
– Вот это ты сам должен решать, – грустно улыбнулся Фолкнер. – Я тебе в этом помочь не могу, и мать помочь не может. В этом тебе придется быть одному. – Он, пожалуй, только сейчас по-настоящему начал понимать, как трудно придется сыну, когда тот из мальчика превратится в мужчину. Он посмотрел в сияющее небо над их головами и увидел одинокого сокола, парившего в воздушных струях. – Ты должен стать таким, как этот сокол… одиноким… не рассчитывающим ни на кого, кроме самого себя. И летающим высоко надо всем.
Запрокинув голову, мальчик неотрывно смотрел на сокола, на его крылья, без малейшего усилия распростертые в полете. На небе не было ни облачка, и сокол торжествующе парил в бездонном пространстве.
– С этого дня я становлюсь другим, – объявил мальчик серьезно. – Теперь меня будут звать Джим Белый Сокол. – Он повернулся к отцу. – Тебе нравится это имя?
В светло-голубых глазах мужчины засветилась гордость.
– Да, мне оно нравится, – ответил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90