— Ну, когда ты на берегу.
— Что это значит «на берегу»?
— Том, — сказала она. Они дошли до большой комнаты и уселись в глубокие старые кресла, и она сняла туфли, чтобы ощутить под ногами циновку, устилавшую пол. А потом свернулась в кресле клубочком, распушив свои волосы ему в угоду и потому что она знала, как это на него действует, и теперь при каждом движении ее головы они колыхались тяжелой шелковистой массой.
— А, чтоб тебя, — сказал он. — Милая, — добавил он.
— Я уже привыкла к твоим проклятиям, — сказала она.
— Не будем об этом говорить.
— Зачем ты на ней женился, Том?
— Потому что ты была влюблена.
— Причина не слишком основательная.
— Никто этого и не утверждал. Я-то во всяком случае. Но может быть, мы не будем обсуждать мои старые ошибки, в которых я уже раскаялся?
— Если захочу, будем.
Вошел большой черный с белым кот и начал тереться об ее ноги.
— Он спутал тебя со мной, — сказал Томас Хадсон. — Впрочем, он, вероятно, знает, что делает.
— Так это…
— Именно. Он самый. Бой, — позвал он.
Кот подошел и вспрыгнул к нему на колони. Ему было все равно, чьи это колени.
— Мы можем оба любить ее, Бойз. Ты посмотри на все хорошенько. Другой такой женщины тебе вовек не увидеть.
— Это тот кот, с которым ты спишь в постели?
— Да. А что, есть возражения?
— Никаких. Он куда симпатичней человека, с которым сплю я, хотя у него такие же грустные глаза.
— Нам непременно нужно о нем разговаривать?
— Нет. Так же как тебе не нужно пытаться меня уверить, что ты не выходишь в море, хотя веки у тебя воспалены, и в уголках глаз белые сгустки, и волосы выгорели от солнца, и…
— И шагаю я по-матросски, враскачку, и на левом плече у меня сидит попугай, и я больно дерусь своей деревянной ногой. Дорогой мой глупыш, я действительно выхожу иногда в море, потому что я маринист и делаю зарисовки для Музея естественной истории. Даже война не должна мешать научным исследованиям.
— О, священная наука, — сказала она. — Что ж, постараюсь запомнить этот вымысел и придерживаться его. Том, ты правда нисколько ее не любишь?
— Нисколько.
— И все еще любишь меня?
— Ты могла бы судить по некоторым признакам.
— А вдруг это тоже роль? Любовник, неизменно хранящий верность предмету своей любви, с какими бы шлюхами его этот предмет ни заставал. Ты и по-своему Синаре не был верен.
— Я всегда говорил, что образованность тебя погубит. Меня уже в девятнадцать лет не интересовали эти стихи.
— А я всегда говорила, что если бы ты побольше писал и серьезно работал над своими картинами вместо того, чтобы придумывать небылицы и влюбляться во всяких…
— Жениться на всяких, хотела ты сказать.
— Нет. Жениться — это, конечно, плохо. Но ты влюбляешься, а после этого я не могу тебя уважать.
— Какие знакомые милые слова: «После этого я не могу тебя уважать». Продай мне их, я дам любую цену, чтобы только изъять их из обращения.
— Теперь я тебя уважаю, Том. Ты ведь ее не любишь, правда?
— Я люблю тебя и уважаю тебя, а ее я не люблю.
— Ну вот и чудесно. Как хорошо, что я заболела и не могу лететь.
— А ведь я в самом деле тебя уважаю. Отношусь с уважением к любой глупости, которую ты делаешь или сделала когда-то.
— И ты чудесно ведешь себя со мной и всегда исполняешь данные мне обещания.
— Какое, кстати, было последнее?
— Не знаю. Но если было какое-нибудь, ты наверняка его не сдержал.
— Может быть, обойдем это, радость моя?
— Хорошо, если б это можно было обойти.
— А давай попробуем. Мы ведь многое умели обходить.
— Нет. Не умели. Тому есть реальные доказательства. Тебе всегда кажется, что физическая близость — это в любви все. Ты не думаешь, что любимой женщине хотелось бы гордиться тобой. Не стараешься проявлять иногда нежность в мелочах.
— Не разыгрываю младенца, которого нужно нянчить и опекать, — тебе ведь именно такие мужчины нравятся.
— Если б только ты больше нуждался во мне и я чувствовала, что я тебе в самом деле нужна, а не только дай-и-возьми и убери-я-не-голоден.
— Слушай, зачем мы приехали сюда? Морализировать?
— Мы приехали потому, что я люблю тебя и хочу, чтобы ты был достоин самого себя.
— А также тебя, и господа бога, и прочих абстракций. Но я даже в живописи не абстракционист. Ты, наверно, требовала бы от Тулуз-Лотрека, чтобы он не шатался по публичным домам, а от Гогена, чтобы он не болел сифилисом, а от Бодлера, чтобы он пораньше возвращался домой. Я себя не равняю с ними, но все-таки — ну тебя к черту.
— Никогда я такой не была.
— Была. А к тому же еще твоя работа. Эти чертовы съемки с утра и до вечера.
— Я отказалась бы от съемок.
— Ну, конечно. Я в этом не сомневаюсь. И выступала бы в ночных клубах, а меня определила бы в вышибалы. Помнишь, мы строили такие планы?
— Какие новости у Тома?
— Все в порядке, — сказал он, и колючий озноб прошел у него по телу.
— Он мне вот уже три недели не пишет. Можно бы, кажется, выбрать время для матери за такой срок. Он всегда писал очень аккуратно.
— Знаешь, как оно бывает с ребятами на войне. А может быть, сейчас задерживают всю переписку. Это иногда делается.
— Помнишь, когда он был маленький и совсем не говорил по-английски?
— А ты помнишь, какой оравой он верховодил в Гстааде? И в Энгадине и в Цуге.
— У тебя есть какие-нибудь его новые фотографии?
— Только та, которая и у тебя есть.
— Я бы выпила чего-нибудь, что в этом доме можно выпить.
— Все что угодно. Пойду поищу кого-нибудь из слуг. Вино в погребе.
— Только не уходи надолго.
— Не подходящие слова для нас с тобой.
— Не уходи надолго, — повторила она. — Слышишь? И никогда я не требовала, чтобы ты пораньше возвращался домой. Не в этом была беда. Ты сам знаешь.
— Знаю, — сказал он. — И я не уйду надолго.
— Может быть, твой слуга приготовит нам и поесть?
— Может быть, — сказал Томас Хадсон. И прибавил, обращаясь к коту: — Ты пока побудь с нею, Бойз.
Зачем? — думал он. Зачем я солгал? Зачем затеял эту комедию осторожничанья? Не потому ли, что, как говорит Вилли, я хочу сохранить свое горе для себя одного? Но разве я правда такой?
А что было делать? — думал он. Как сказать матери о гибели сына сразу же после возврата к любовной близости с ней? Как самому себе сказать об этом? Когда-то у тебя на все находился ответ. Вот найди ответ и сейчас.
Нет ответа. Пора бы уж тебе это знать. Нет и не может быть.
— Том, — услышал он ее голос. — Мне тоскливо одной, а кот, как он ни старайся, не может заменить мне тебя.
— Сбрось его на пол. Я сейчас, только наколю лед. Слуга ушел в деревню.
— Да бог с ним. Мне уже не хочется пить.
— Мне тоже, — сказал он и вернулся в комнату, мягко ступая по циновке после гулкого изразцового пола. Он взглянул на нее и убедился, что она здесь, не исчезла.
— Ты не хочешь о нем говорить, — сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119