— Посмотри, — сказала она. — Все нарядное, светлое осталось позади, и кругом грязно и неприглядно. Всегда с нами бывало так.
— Не всегда.
— Да, пожалуй, — сказала она. — Не всегда.
Они смотрели на все грязное и неприглядное кругом, и ее зоркий взгляд и грациозный ум мгновенно отмечали то, что он сумел разглядеть лишь за долгие годы.
— Вот теперь уже лучше, — сказала она. За всю жизнь она ни разу не солгала ему, и он тоже старался ей не лгать, но это очень плохо удавалось.
— Ты все еще меня любишь? — спросила она. — Говори как есть, не приукрашивай.
— Да. Ты сама должна знать.
— Я знаю, — сказала она и в доказательство обняла его, если это могло служить доказательством.
— Кто он, твой теперешний?
— Не будем о нем говорить. Тебе бы он не понравился.
— Скорей всего, — сказал он и так крепко прижал ее к себе, что, казалось, еще немного — и что-нибудь будет сломано, если один из них не высвободится. Это была старая их игра, и в конце концов высвободилась она и ничего не сломалось.
— Ты всегда выигрываешь, — сказала она. — Тебе хорошо, у тебя грудей нет.
— У меня многого нет, что есть у тебя. Ни таких длинных ног, ни лица, на которое взглянешь — и защемит сердце.
— Зато у тебя есть многое другое.
— Ну как же, — сказал он. — Например, по ночам — общество кота и подушки.
— Сегодня я заменю тебе это общество. Долго еще нам ехать?
— Одиннадцать минут.
— Слишком долго при данных обстоятельствах.
— Хочешь, я возьму руль и доеду за восемь?
— Нет, не надо. Лучше вспомни, как я учила тебя быть терпеливым.
— Это было самое разумное и нелепое, чему меня в жизни учили. Давай вкратце повторим урок.
— А нужно?
— Нет. Все равно уже только восемь минут осталось.
— У тебя дома уютно? Постель широкая?
— Увидишь, — сказал Томас Хадсон. — Что, уже начались обычные сомнения?
— Нет, — сказала она. — Но я хочу широкую-широкую постель. Чтобы можно было совсем забыть про армию.
— Есть широкая постель, — сказал он. — Настолько, что и для армии места хватит.
— Не хами, — сказала она. — Знал бы ты этих Сынов воздуха. Даже самые лучшие под конец демонстрируют фотографии своих жен.
— Слава богу, что я их не знаю. Мы хоть, может, и задубели от морской воды, но по крайней мере не именуем себя Сынами моря.
— Расскажи мне про это, — попросила она, угнездив руку у него в кармане.
— Нет.
— Я так и знала, и я потому тебя и люблю. Но мне любопытно, и люди расспрашивают меня, и я тревожусь.
— Любопытно — это куда ни шло, — сказал он. — А тревожиться незачем. Хотя, по пословице, любопытство кошку сгубило. У меня есть кошка, и она очень любопытна. — Он вспомнил Бойза и продолжал: — А тревоги губят дельцов, даже в полном расцвете сил. Мне за тебя не нужно тревожиться?
— Только как за актрису. И то не очень. Еще всего две минуты. Здесь красиво, мне нравится. А можно, мы позавтракаем в постели?
— А вдруг потом нас сморит сон?
— Ну и пусть, это не страшно. Лишь бы только я не упустила самолет.
Машина теперь круто взбиралась вверх по старой булыжной дороге, обсаженной большими деревьями.
— А ты ничего не боишься упустить?
— Только тебя, — сказал он.
— Нет, а в смысле обязанностей.
— Разве я похож на человека, у которого есть обязанности?
— Кто тебя знает. Ты превосходный актер. Хуже никогда не видала. Милый ты мой, сумасшедший, я тебя так люблю, — сказала она, — Я пересмотрела тебя во всех твоих главных ролях. Больше всего ты мне нравился в роли Верного Мужа, она у тебя очень искренне получалась. Помнишь, например, у «Рица» в Париже?
— Да, там роль Верного Мужа особенно удавалась мне, — сказал он. — Как Гаррику в Олд-Бейли.
— Ты что-то путаешь, — сказала она. — По-моему, лучше всего ты играл эту роль на «Нормандии».
— Когда ее сожгли, я неделю ни о чем думать не мог.
— Тебе случалось и побивать этот рекорд.
— Да, — сказал он.
Машина остановилась, и шофер вышел отпереть ворота.
— Так вот где мы живем.
— Да. На самом верху. Извини, дорога в ужасном состоянии.
Машина еще немного поднялась в гору, поросшую деревьями манго и отцветающими уже фламбоянами, обогнула загон для скота и выехала на круглую подъездную аллею. Он отворил дверцу, и она ступила на землю, будто великодушно и щедро одаривая ее своим прикосновением.
Она взглянула на дом, увидела раскрытые окна спальни. Окна были большие и почему-то напомнили ей «Нормандию».
— Пропущу самолет, — сказала она. — Могу я заболеть в конце концов? Болеют же другие женщины.
— У меня есть два знакомых врача, которые под присягой подтвердят, что ты больна.
— Чудесно, — сказала она, уже поднимаясь по лестнице. — Но нам не придется для этого приглашать их к обеду?
— Нет, — сказал он и распахнул перед ней двери. — Я с ними сговорюсь по телефону и пошлю шофера за свидетельством.
— Решено, — сказала она. — Я больна. И пусть на этот раз войска развлекаются сами.
— Ты все равно улетишь.
— Нет. Я буду развлекать тебя. Наверно, тебя давно уже никто как следует не развлекал.
— Да.
— И меня — да. Как правильно в этом случае — «да» или «нет»?
— Не знаю. — Он крепко сжал ее и заглянул ей в глаза, потом отвел взгляд в сторону. Они стояли у входа в большую спальню, и он толчком отворил дверь. — Пожалуй, «нет», — сказала он задумчиво.
Окна были распахнуты настежь, по комнате гулял ветер, но сейчас, при солнце, это даже было приятно.
— Совсем как на «Нормандии». Ты это нарочно для меня сделал, чтоб было похоже на «Нормандию»?
— Конечно, дорогая, — солгал он. — А ты как думала?
— Ох и лгун же ты, хуже меня.
— Где уж мне до тебя.
— Лгать не нужно. Просто притворимся, что ты это сделал для меня.
— Для тебя, — сказал он. — Только ты выглядела немного иначе.
— А покрепче обнять человека ты не можешь?
— Не поломав ему костей — нет, — сказал он. И добавил: — Во всяком случае, стоя.
— А кто сказал, что мы непременно должны стоять?
— Не я, — сказал он и, подхватив ее на руки, понес к постели. — Дай только закрою жалюзи. Я ничего не имею против того, чтобы ты развлекала армию. Но для развлечения слуг в кухне имеется радио. Мы им не нужны.
— Иди скорее, — сказала она.
— Иду.
— Вспомни все, чему я тебя учила когда-то.
— Я и так помню.
— Не всегда.
— Ну вот, — сказал он. — Когда мы с ним познакомились?
— Мы просто встретились. Ты разве не помнишь?
— Слушай, давай лучше не будем ничего вспоминать и не будем разговаривать, не будем, не будем, не будем.
Немного спустя она сказала:
— Даже на «Нормандии» людям иногда хотелось есть.
— Сейчас вызову стюарда.
— Но ведь этот стюард не знает нас.
— Так узнает.
— Нет. Лучше выйдем отсюда, я хочу посмотреть дом. Что ты написал за последнее время?
— Что, что. Ничего.
— У тебя разве нет свободного времени?
— Как это свободного?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
— Не всегда.
— Да, пожалуй, — сказала она. — Не всегда.
Они смотрели на все грязное и неприглядное кругом, и ее зоркий взгляд и грациозный ум мгновенно отмечали то, что он сумел разглядеть лишь за долгие годы.
— Вот теперь уже лучше, — сказала она. За всю жизнь она ни разу не солгала ему, и он тоже старался ей не лгать, но это очень плохо удавалось.
— Ты все еще меня любишь? — спросила она. — Говори как есть, не приукрашивай.
— Да. Ты сама должна знать.
— Я знаю, — сказала она и в доказательство обняла его, если это могло служить доказательством.
— Кто он, твой теперешний?
— Не будем о нем говорить. Тебе бы он не понравился.
— Скорей всего, — сказал он и так крепко прижал ее к себе, что, казалось, еще немного — и что-нибудь будет сломано, если один из них не высвободится. Это была старая их игра, и в конце концов высвободилась она и ничего не сломалось.
— Ты всегда выигрываешь, — сказала она. — Тебе хорошо, у тебя грудей нет.
— У меня многого нет, что есть у тебя. Ни таких длинных ног, ни лица, на которое взглянешь — и защемит сердце.
— Зато у тебя есть многое другое.
— Ну как же, — сказал он. — Например, по ночам — общество кота и подушки.
— Сегодня я заменю тебе это общество. Долго еще нам ехать?
— Одиннадцать минут.
— Слишком долго при данных обстоятельствах.
— Хочешь, я возьму руль и доеду за восемь?
— Нет, не надо. Лучше вспомни, как я учила тебя быть терпеливым.
— Это было самое разумное и нелепое, чему меня в жизни учили. Давай вкратце повторим урок.
— А нужно?
— Нет. Все равно уже только восемь минут осталось.
— У тебя дома уютно? Постель широкая?
— Увидишь, — сказал Томас Хадсон. — Что, уже начались обычные сомнения?
— Нет, — сказала она. — Но я хочу широкую-широкую постель. Чтобы можно было совсем забыть про армию.
— Есть широкая постель, — сказал он. — Настолько, что и для армии места хватит.
— Не хами, — сказала она. — Знал бы ты этих Сынов воздуха. Даже самые лучшие под конец демонстрируют фотографии своих жен.
— Слава богу, что я их не знаю. Мы хоть, может, и задубели от морской воды, но по крайней мере не именуем себя Сынами моря.
— Расскажи мне про это, — попросила она, угнездив руку у него в кармане.
— Нет.
— Я так и знала, и я потому тебя и люблю. Но мне любопытно, и люди расспрашивают меня, и я тревожусь.
— Любопытно — это куда ни шло, — сказал он. — А тревожиться незачем. Хотя, по пословице, любопытство кошку сгубило. У меня есть кошка, и она очень любопытна. — Он вспомнил Бойза и продолжал: — А тревоги губят дельцов, даже в полном расцвете сил. Мне за тебя не нужно тревожиться?
— Только как за актрису. И то не очень. Еще всего две минуты. Здесь красиво, мне нравится. А можно, мы позавтракаем в постели?
— А вдруг потом нас сморит сон?
— Ну и пусть, это не страшно. Лишь бы только я не упустила самолет.
Машина теперь круто взбиралась вверх по старой булыжной дороге, обсаженной большими деревьями.
— А ты ничего не боишься упустить?
— Только тебя, — сказал он.
— Нет, а в смысле обязанностей.
— Разве я похож на человека, у которого есть обязанности?
— Кто тебя знает. Ты превосходный актер. Хуже никогда не видала. Милый ты мой, сумасшедший, я тебя так люблю, — сказала она, — Я пересмотрела тебя во всех твоих главных ролях. Больше всего ты мне нравился в роли Верного Мужа, она у тебя очень искренне получалась. Помнишь, например, у «Рица» в Париже?
— Да, там роль Верного Мужа особенно удавалась мне, — сказал он. — Как Гаррику в Олд-Бейли.
— Ты что-то путаешь, — сказала она. — По-моему, лучше всего ты играл эту роль на «Нормандии».
— Когда ее сожгли, я неделю ни о чем думать не мог.
— Тебе случалось и побивать этот рекорд.
— Да, — сказал он.
Машина остановилась, и шофер вышел отпереть ворота.
— Так вот где мы живем.
— Да. На самом верху. Извини, дорога в ужасном состоянии.
Машина еще немного поднялась в гору, поросшую деревьями манго и отцветающими уже фламбоянами, обогнула загон для скота и выехала на круглую подъездную аллею. Он отворил дверцу, и она ступила на землю, будто великодушно и щедро одаривая ее своим прикосновением.
Она взглянула на дом, увидела раскрытые окна спальни. Окна были большие и почему-то напомнили ей «Нормандию».
— Пропущу самолет, — сказала она. — Могу я заболеть в конце концов? Болеют же другие женщины.
— У меня есть два знакомых врача, которые под присягой подтвердят, что ты больна.
— Чудесно, — сказала она, уже поднимаясь по лестнице. — Но нам не придется для этого приглашать их к обеду?
— Нет, — сказал он и распахнул перед ней двери. — Я с ними сговорюсь по телефону и пошлю шофера за свидетельством.
— Решено, — сказала она. — Я больна. И пусть на этот раз войска развлекаются сами.
— Ты все равно улетишь.
— Нет. Я буду развлекать тебя. Наверно, тебя давно уже никто как следует не развлекал.
— Да.
— И меня — да. Как правильно в этом случае — «да» или «нет»?
— Не знаю. — Он крепко сжал ее и заглянул ей в глаза, потом отвел взгляд в сторону. Они стояли у входа в большую спальню, и он толчком отворил дверь. — Пожалуй, «нет», — сказала он задумчиво.
Окна были распахнуты настежь, по комнате гулял ветер, но сейчас, при солнце, это даже было приятно.
— Совсем как на «Нормандии». Ты это нарочно для меня сделал, чтоб было похоже на «Нормандию»?
— Конечно, дорогая, — солгал он. — А ты как думала?
— Ох и лгун же ты, хуже меня.
— Где уж мне до тебя.
— Лгать не нужно. Просто притворимся, что ты это сделал для меня.
— Для тебя, — сказал он. — Только ты выглядела немного иначе.
— А покрепче обнять человека ты не можешь?
— Не поломав ему костей — нет, — сказал он. И добавил: — Во всяком случае, стоя.
— А кто сказал, что мы непременно должны стоять?
— Не я, — сказал он и, подхватив ее на руки, понес к постели. — Дай только закрою жалюзи. Я ничего не имею против того, чтобы ты развлекала армию. Но для развлечения слуг в кухне имеется радио. Мы им не нужны.
— Иди скорее, — сказала она.
— Иду.
— Вспомни все, чему я тебя учила когда-то.
— Я и так помню.
— Не всегда.
— Ну вот, — сказал он. — Когда мы с ним познакомились?
— Мы просто встретились. Ты разве не помнишь?
— Слушай, давай лучше не будем ничего вспоминать и не будем разговаривать, не будем, не будем, не будем.
Немного спустя она сказала:
— Даже на «Нормандии» людям иногда хотелось есть.
— Сейчас вызову стюарда.
— Но ведь этот стюард не знает нас.
— Так узнает.
— Нет. Лучше выйдем отсюда, я хочу посмотреть дом. Что ты написал за последнее время?
— Что, что. Ничего.
— У тебя разве нет свободного времени?
— Как это свободного?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119