— Хотя кто его знает. Мне хочется уничтожить всю эту мерзость. Но если увлекаешься, значит, сам недалеко ушел от тех, с кем дерешься.
— Он — омерзительный тип, — сказал Томас Хадсон.
— Не омерзительнее, чем тот, в Калифорнии. Вся беда в том, что их слишком уж много. Они всюду, в каждой стране, Томми, и все больше и больше забирают власть. Мы живем в плохие времена, Томми.
— Когда они были хорошими?
— Были дни, когда нам с тобой жилось хорошо.
— Правильно. Нам хорошо жилось в разных хороших местах. Но времена-то были плохие.
— Я этого не понимал, — сказал Роджер. — Люди говорили, что времена хорошие, а потом от этих людей дым сошел. У всех тогда были деньги, а у меня не было. Потом и у меня завелись, а дела стали дрянь. Но все-таки тогда люди не казались такими подлецами и мерзавцами.
— Ты тоже знаешься с порядочной дрянью.
— Попадаются и хорошие люди.
— Таких немного.
— Но есть. Ты всех моих друзей не знаешь.
— Ты водишься со всякой шантрапой.
— А чьи там сегодня были друзья? Твои или мои?
— Наши общие. Они не так уж плохи. Ничтожества, но не злостные.
— Да, — сказал Роджер. — Не злостные. Фрэнк — дрянцо. Порядочное дрянцо. Впрочем, злостным я его не считаю. Но теперь я на многое смотрю иначе. А они с Фредом что-то очень уж быстро стали зловредными.
— Я отличаю добро от зла. И не говорю, что все это непонятно и не моего ума дело.
— А я с добром не очень знаком. У меня с ним никогда не получалось. Зло — это по моей части. Зло я сразу могу опознать.
— Скверно сегодня получилось. Жаль.
— Просто на меня хандра нашла.
— Ну как, спать? Спи здесь.
— Спасибо. Если можно, здесь и лягу. Но сначала я посижу в библиотеке, почитаю немножко. Где у тебя те австралийские рассказы, я в последний свой приезд их здесь видал.
— Генри Лоусон?
— Да.
— Сейчас разыщу.
Томас Хадсон лег спать, и, когда он проснулся среди ночи, свет в библиотеке все еще горел.
V
Когда Томас Хадсон проснулся, с востока дул легкий бриз и песок на пляже казался белым, как кость, под ярко-голубым небом, и маленькие облачка, бежавшие высоко вместе с ветром, отбрасывали на зеленую воду темные движущиеся пятна. Флюгер поворачивался на ветру, и утро было чудесное, пронизывавшее свежестью.
Роджер уже ушел, и Томас Хадсон позавтракал один и прочитал мэрилендскую газету, доставленную накануне. Он отложил ее с вечера, не читая, с тем чтобы просмотреть за завтраком.
— Когда мальчики приедут? — спросил Джозеф.
— Часов в двенадцать.
— Значит, к ленчу будут?
— Да.
— Я пришел, а мистера Роджера уже не было, — сказал Джозеф. — Он не завтракал.
— Может, к ленчу придет.
— Бой сказал, он вышел на веслах в море.
Кончив завтракать и прочитав газету, Томас Хадсон перешел на веранду, обращенную к морю, и принялся за работу. Работалось ему отлично, и он уже кончал, когда услышал шаги Роджера.
— Хорошо получается, — сказал Роджер, заглянув ему через плечо.
— Еще неизвестно.
— Где ты видал такие смерчи?
— Таких никогда не видал. Это я пишу на заказ. Как твоя рука?
— Припухлость еще есть.
Роджер следил за его кистью, а он не оглядывался.
— Кабы не рука, все это будто приснилось в дурном сне.
— Да, сон был дурной.
— Как ты думаешь, этот тип всерьез вышел с ружьем?
— Не знаю, — сказал Томас Хадсон. — И знать не хочу.
— Виноват, — сказал Роджер. — Мне уйти?
— Нет. Посиди здесь. Я сейчас кончу. Я не буду обращать на тебя внимания.
— Они ушли на рассвете, — сказал Роджер. — Я видел, как они ушли.
— А что ты там делал в такой час?
— Я кончил читать, а заснуть не мог, и вообще собственное общество не доставляет мне удовольствия. Решил пройтись до причала и посидел там с ребятами. «Понсе» так и не закрывалось на ночь. Я видел Джозефа.
— Джозеф говорил, что ты ушел в море на веслах.
— Греб правой. Пробовал разработать ее. И ничего, помогло. Теперь боли совсем нет.
— Вот. На сегодня, пожалуй, хватит, — сказал Томас Хадсон и стал промывать кисти и прибирать свое хозяйство. — Мальчики, наверно, сейчас вылетают. — Он посмотрел на часы. — А что, если мы пропустим на скорую руку?
— Прекрасно. Мне это весьма кстати.
— Двенадцати еще нет.
— А какая разница? Ты работать кончил, я на отдыхе. Но если у тебя такое правило, давай подождем до двенадцати.
— Ладно.
— Я тоже придерживался такого правила. Но иной раз утром, когда выпил бы и сразу ожил, хуже таких запретов ничего нет.
— Давай нарушим это правило, — сказал Томас Хадсон. — Перед встречей с ними я всегда здорово волнуюсь, — пояснил он.
— Знаю.
— Джо! — крикнул Томас Хадсон. — Принеси шейкер и что нужно для мартини.
— Слушаю, сэр. У меня уже все готово.
— Что это ты спозаранку? Мы, по-твоему, пропойцы, что ли?
— Нет, сэр, мистер Роджер. Просто я сообразил, для чего вы пустой желудок бережете.
— За нас и за мальчиков, — сказал Роджер.
— В этом году они у меня повеселятся. И ты оставайся с нами. Будут они тебе действовать на нервы, уйдешь в свою рыбацкую хижину.
— Что ж, поживу здесь, если тебе это не помешает.
— Ты мне никогда не мешаешь.
— С ними будет хорошо.
И с ними действительно было хорошо. Эти славные ребята жили в доме уже неделю. Лов тунца кончился, судов в гавани осталось мало, и жизнь снова текла медленно и спокойно, и погода была, как всегда в начале лета.
Мальчики спали на койках на застекленной веранде, и человеку не так одиноко спать, когда, просыпаясь среди ночи, он слышит детское дыхание. С отмели дул ветер, и ночи стояли прохладные, а когда ветер стихал, прохлада приходила с моря.
Первое время мальчики держались немного скованно и были гораздо аккуратнее, чем потом. Впрочем, особой аккуратности не требовалось, лишь бы смахивали песок с ног при входе в дом, вешали снаружи мокрые шорты и надевали сухие. Утром, стеля постели, Джозеф проветривал их пижамы, вешал их на солнце, а потом складывал и убирал, и разбрасывать оставалось только рубашки и свитеры, которые они надевали по вечерам. Во всяком случае, теоретически было так. А на деле все их снаряжение валялось где придется. Томаса Хадсона это не раздражало. Когда человек живет в доме один, у него появляются очень строгие привычки, и соблюдать их ему только в удовольствие. Но если кое-что из заведенного порядка нарушается, это даже приятно. Он знал, что привычки снова вернутся к нему, когда мальчики уедут.
Сидя за работой на веранде, выходящей к морю, он видел, что большой его сын, средний и маленький лежат на пляже с Роджером. Они разговаривали, копались в песке и спорили, но о чем, ему не было слышно.
Старший мальчик был длинный и смуглый, шея, плечи и длинные ноги пловца и большие ступни, как у Томаса Хадсона. Лицом он смахивал на индейца, и был он веселого нрава, хотя в покое лицо у него принимало почти трагическое выражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
— Он — омерзительный тип, — сказал Томас Хадсон.
— Не омерзительнее, чем тот, в Калифорнии. Вся беда в том, что их слишком уж много. Они всюду, в каждой стране, Томми, и все больше и больше забирают власть. Мы живем в плохие времена, Томми.
— Когда они были хорошими?
— Были дни, когда нам с тобой жилось хорошо.
— Правильно. Нам хорошо жилось в разных хороших местах. Но времена-то были плохие.
— Я этого не понимал, — сказал Роджер. — Люди говорили, что времена хорошие, а потом от этих людей дым сошел. У всех тогда были деньги, а у меня не было. Потом и у меня завелись, а дела стали дрянь. Но все-таки тогда люди не казались такими подлецами и мерзавцами.
— Ты тоже знаешься с порядочной дрянью.
— Попадаются и хорошие люди.
— Таких немного.
— Но есть. Ты всех моих друзей не знаешь.
— Ты водишься со всякой шантрапой.
— А чьи там сегодня были друзья? Твои или мои?
— Наши общие. Они не так уж плохи. Ничтожества, но не злостные.
— Да, — сказал Роджер. — Не злостные. Фрэнк — дрянцо. Порядочное дрянцо. Впрочем, злостным я его не считаю. Но теперь я на многое смотрю иначе. А они с Фредом что-то очень уж быстро стали зловредными.
— Я отличаю добро от зла. И не говорю, что все это непонятно и не моего ума дело.
— А я с добром не очень знаком. У меня с ним никогда не получалось. Зло — это по моей части. Зло я сразу могу опознать.
— Скверно сегодня получилось. Жаль.
— Просто на меня хандра нашла.
— Ну как, спать? Спи здесь.
— Спасибо. Если можно, здесь и лягу. Но сначала я посижу в библиотеке, почитаю немножко. Где у тебя те австралийские рассказы, я в последний свой приезд их здесь видал.
— Генри Лоусон?
— Да.
— Сейчас разыщу.
Томас Хадсон лег спать, и, когда он проснулся среди ночи, свет в библиотеке все еще горел.
V
Когда Томас Хадсон проснулся, с востока дул легкий бриз и песок на пляже казался белым, как кость, под ярко-голубым небом, и маленькие облачка, бежавшие высоко вместе с ветром, отбрасывали на зеленую воду темные движущиеся пятна. Флюгер поворачивался на ветру, и утро было чудесное, пронизывавшее свежестью.
Роджер уже ушел, и Томас Хадсон позавтракал один и прочитал мэрилендскую газету, доставленную накануне. Он отложил ее с вечера, не читая, с тем чтобы просмотреть за завтраком.
— Когда мальчики приедут? — спросил Джозеф.
— Часов в двенадцать.
— Значит, к ленчу будут?
— Да.
— Я пришел, а мистера Роджера уже не было, — сказал Джозеф. — Он не завтракал.
— Может, к ленчу придет.
— Бой сказал, он вышел на веслах в море.
Кончив завтракать и прочитав газету, Томас Хадсон перешел на веранду, обращенную к морю, и принялся за работу. Работалось ему отлично, и он уже кончал, когда услышал шаги Роджера.
— Хорошо получается, — сказал Роджер, заглянув ему через плечо.
— Еще неизвестно.
— Где ты видал такие смерчи?
— Таких никогда не видал. Это я пишу на заказ. Как твоя рука?
— Припухлость еще есть.
Роджер следил за его кистью, а он не оглядывался.
— Кабы не рука, все это будто приснилось в дурном сне.
— Да, сон был дурной.
— Как ты думаешь, этот тип всерьез вышел с ружьем?
— Не знаю, — сказал Томас Хадсон. — И знать не хочу.
— Виноват, — сказал Роджер. — Мне уйти?
— Нет. Посиди здесь. Я сейчас кончу. Я не буду обращать на тебя внимания.
— Они ушли на рассвете, — сказал Роджер. — Я видел, как они ушли.
— А что ты там делал в такой час?
— Я кончил читать, а заснуть не мог, и вообще собственное общество не доставляет мне удовольствия. Решил пройтись до причала и посидел там с ребятами. «Понсе» так и не закрывалось на ночь. Я видел Джозефа.
— Джозеф говорил, что ты ушел в море на веслах.
— Греб правой. Пробовал разработать ее. И ничего, помогло. Теперь боли совсем нет.
— Вот. На сегодня, пожалуй, хватит, — сказал Томас Хадсон и стал промывать кисти и прибирать свое хозяйство. — Мальчики, наверно, сейчас вылетают. — Он посмотрел на часы. — А что, если мы пропустим на скорую руку?
— Прекрасно. Мне это весьма кстати.
— Двенадцати еще нет.
— А какая разница? Ты работать кончил, я на отдыхе. Но если у тебя такое правило, давай подождем до двенадцати.
— Ладно.
— Я тоже придерживался такого правила. Но иной раз утром, когда выпил бы и сразу ожил, хуже таких запретов ничего нет.
— Давай нарушим это правило, — сказал Томас Хадсон. — Перед встречей с ними я всегда здорово волнуюсь, — пояснил он.
— Знаю.
— Джо! — крикнул Томас Хадсон. — Принеси шейкер и что нужно для мартини.
— Слушаю, сэр. У меня уже все готово.
— Что это ты спозаранку? Мы, по-твоему, пропойцы, что ли?
— Нет, сэр, мистер Роджер. Просто я сообразил, для чего вы пустой желудок бережете.
— За нас и за мальчиков, — сказал Роджер.
— В этом году они у меня повеселятся. И ты оставайся с нами. Будут они тебе действовать на нервы, уйдешь в свою рыбацкую хижину.
— Что ж, поживу здесь, если тебе это не помешает.
— Ты мне никогда не мешаешь.
— С ними будет хорошо.
И с ними действительно было хорошо. Эти славные ребята жили в доме уже неделю. Лов тунца кончился, судов в гавани осталось мало, и жизнь снова текла медленно и спокойно, и погода была, как всегда в начале лета.
Мальчики спали на койках на застекленной веранде, и человеку не так одиноко спать, когда, просыпаясь среди ночи, он слышит детское дыхание. С отмели дул ветер, и ночи стояли прохладные, а когда ветер стихал, прохлада приходила с моря.
Первое время мальчики держались немного скованно и были гораздо аккуратнее, чем потом. Впрочем, особой аккуратности не требовалось, лишь бы смахивали песок с ног при входе в дом, вешали снаружи мокрые шорты и надевали сухие. Утром, стеля постели, Джозеф проветривал их пижамы, вешал их на солнце, а потом складывал и убирал, и разбрасывать оставалось только рубашки и свитеры, которые они надевали по вечерам. Во всяком случае, теоретически было так. А на деле все их снаряжение валялось где придется. Томаса Хадсона это не раздражало. Когда человек живет в доме один, у него появляются очень строгие привычки, и соблюдать их ему только в удовольствие. Но если кое-что из заведенного порядка нарушается, это даже приятно. Он знал, что привычки снова вернутся к нему, когда мальчики уедут.
Сидя за работой на веранде, выходящей к морю, он видел, что большой его сын, средний и маленький лежат на пляже с Роджером. Они разговаривали, копались в песке и спорили, но о чем, ему не было слышно.
Старший мальчик был длинный и смуглый, шея, плечи и длинные ноги пловца и большие ступни, как у Томаса Хадсона. Лицом он смахивал на индейца, и был он веселого нрава, хотя в покое лицо у него принимало почти трагическое выражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119