– Будь сейчас в Италии мир, я бы считал преступником всякого, кто хоть как-то мешает вам свободно выражать свои чувства на этом Поле. Но мы воюем, и воюем с таким врагом, что любая ошибка полководца приводит к великому бедствию. А это значит, что голосовать сегодня вы должны с тем же вниманием и осмотрительностью, с каким идете в битву. Каждый должен сказать себе: «Человек, которого я предлагаю в консулы, будет Ганнибалу достойным противником».
Помните еще и о том, что мы всякий год меняем главнокомандующих, а у противника командующий постоянный, несменяемый, ему не надо тревожиться, что год идет к концу и он не успеет завершить начатое. На чьей же стороне преимущества? Судите сами.
Теперь поглядите, каких консулов хотите поставить вы. Марк Эмилий Регилл – жрец Квирина, ему нельзя отлучаться из Рима на долгий срок. Тит Отацилий мне свойственник, муж моей племянницы, но общая выгода, общее благо важнее семейного согласия, и я выскажу тебе, Тит Отацилий, все, что думаю. В этом году ты управлял флотом. Твоей задачею было охранять берега Италии, тревожить берега Африки и, прежде всего, не пропускать к Ганнибалу подкреплений из Карфагена. Выполнил ли ты хоть одно из этих заданий? Нет? Так можем ли мы доверить тебе дело, куда более важное и трудное? Ты сам, первый, должен просить, Тит Отацилий, чтобы тебе не взваливали на плечи бремя, явно для тебя непосильное!
Еще раз напоминаю вам: вы избираете полководцев, которым вы и ваши сыновья принесете присягу; их приказам будете подчиняться, под их началом пойдете в сражение. Тицин, Тразименское озеро и Канны – печальные примеры, но извлечем из них урок и пользу – не дадим им повториться! Глашатай, объяви, что мы приступаем к голосованию снова.
Тит Отацилий истошно вопил, что Фабий сам метит в консулы еще на один срок, и к нему подошли консульские ликторы и молча показали ему свои связки прутьев с топорами.
В полном единодушии избраны были Квинт Фабий Максим, в четвертый уже раз, и Марк Марцелл – в третий.

Пятый год войны – от основания Рима 540 (214 до н. э.)
Вначале года сенат продлил полномочия всем командующим войсками и флотом и велел им оставаться на прежних местах. Затем было решено умилостивить богов жертвами и молитвами, потому что со всех концов Италии приходили вести о невероятных событиях и чудесах, возвещающих гнев бессмертных. Так, в Сицилии бык Заговорил человеческим голосом, в другом месте женщина превратилась в мужчину, в третьем – младенец из утробы матери закричал: «Победа! Победа!»…
Покончив с божественными делами, снова обратились к земным. Консулы доложили сенату, что для успешного продолжения войны требуется восемнадцать легионов – на шесть больше, чем было в прошлом году. Сенаторы согласились с их докладом и поручили консулам поскорее провести набор, а также снарядить сто новых кораблей – на случай враждебных действий Филиппа Македонского.
Рабы-добровольцы получают свободу.
Ганнибал покинул зимние квартиры в Апулии и вернулся в Кампанию. Туда же и в соседнюю землю, в Самний, собрались и римские войска. У самнитского города Беневёнта встретились полководец Ганнибала Ганнон и Тиберий Семпроний Гракх. Его легионы большею частью состояли из добровольцев-рабов, которые уже второй год молча и терпеливо выслуживали себе свободу. Но Гракх слышал, как на походе они переговаривались, спрашивая друг друга, настанет ли когда-нибудь конец рабскому их званию. И он написал в сенат – не о том, чего они желают, но об их верности и успехах: что они и храбры, и усердны и от лучших солдат в римском войске их отличает лишь одно – Неволя. Из сената ответили, чтобы он поступал так, как находит полезным для государства. И вот теперь Гракх созвал сходку и сказал: – Подходит срок вашему давно желанному освобождению. Завтра мы сразимся с врагом в открытом поле, где нечего страшиться засад и хитростей и где все решит только мужество. Кто принесет голову врага, немедленно получает свободу. Кто побежит, того я распну, как беглого раба. Ваша участь – в собственных ваших руках.
Вслед за тем Гракх прочитал им письмо сената и такое же письмо консула Марцелла. Поднялись оглушительные крики радости, воины просили не откладывать битву до завтра. Но Гракх повторил свой приказ и распустил сходку.
На другой день, едва затрубили сигнал, рабы-добровольцы, в полной готовности, уже стояли на главной площади лагеря, перед палаткою Гракха. У неприятеля было семнадцать тысяч пехоты, в основном союзники из италийских племен, и тысяча двести конников – почти все нумидийцы и мавры. Бились и яростно, и долго – четыре часа успех не склонялся ни на ту, ни на другую сторону. И более всего мешали римлянам головы врагов, назначенные платою за свободу. Свалив неприятеля, каждый останавливался и принимался хлопотать над трупом, упуская время, а потом зажимал отсеченную голову под мышкой и уже вообще не мог голком сражаться. Так самые храбрые и отважные постепенно вышли из боя, и вся его тяжесть легла на робких и ленивых.
Военные трибуны донесли Гракху, что никто уже не старается сразить живого врага, но все кромсают мертвых и добивают раненых и что в правой руке у воинов не мечи, а вражеские головы. Гракх велел передать солдатам, чтобы они бросили эту ношу: они уже Доказали свою доблесть и несомненно достойны свободы. Тут битва возобновилась, и римляне рванулись вперед, но в дело вступила конница, и на какой-то миг все опять заколебалось, потому что нумидийцы брались с удивительным воодушевлением. Гракх приказал объявить: пусть ни один доброволец не рассчитывает на свободу, если неприятель не будет сегодня разбит, – и воинов словно подменили: они ударили с такою силой и такою яростью, что выстоять не смог бы никто. Враги смешались, дрогнули и наконец открыто повернули к своему лагерю, но ужас, который их охватил, был слишком велик, и они не умели остановиться даже в лагерных воротах. А римляне, почти не нарушив строя, ворвались в лагерь за ними следом, и вспыхнул новый бой – в тесноте, между палатками. Впрочем, скорее это следовало бы назвать резнёю, чем боем, потому что из всего карфагенского войска уцелело меньше двух тысяч, да и то в основном конники.
Когда, нагруженные добычей, римляне вернулись к себе, выяснилось, что около четырех тысяч добровольцев, которые сражались хуже остальных и в захвате неприятельского лагеря не участвовали, взошли на ближний холм и не решаются оттуда сойти, боясь наказания… Лишь на другое утро военные трибуны уговорили их спуститься, и они присоединились к общей сходке, созванной Гракхом. Сперва командующий наградил по заслугам старых солдат, а потом, обращаясь к добровольцам из рабов, сказал:
– В такой день я не хочу наказывать никого и предпочитаю похвалить всех подряд – и достойных, и недостойных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91