Разделаюсь со всеми, кто растит маис на продажу. Из-за них больше нет тени, ибо земля, падая со звезд, звенит, ударяясь о голую землю. Разделаюсь, или сам жив не буду. Собери старых тряпок перевязывать раны и приготовь лепешек, вяленины, соли, перцу — всего, что берут в поход.
Гаспар поскреб муравейник бороды пальцами, которые еще остались на правой руке, взял ружье, пошел к реке и убил из-за кустов первого же торговца. Звали его Ихиньо. На другой день, в другом месте, он подстрелил второго. Того звали Доминго. Потом он прикончил еще Ихиньо, еще Доминго, Клето, Баутисту, Чалио и очистил от злых торговцев лес.
Лианы злы, а торговцы — злее. Лиана сосет и сушит дерево много лет, торговец рубит его, расчищая землю, и сжигает много деревьев за несколько часов. Деревья — одно другого лучше, целебные, ценные, а он их навалит кучей и сожжет. Он с ними воюет, убивает их, как людей. От них остаются дым, угли, зола. И ведь не с голоду он, не из корысти, не для себя — для хозяина, который поделится с ним, а то и не поделится. Земля от маиса беднее, никто не станет от него богаче — ни хозяин, ни работник. Растишь маис для еды, он — священная пища человеку, созданному из маиса. Растишь маис на продажу, он — голод созданному из него человеку. Красный початок, священная пища, из которой созданы и женщина с ребенком, и мужчина с женщиной, не будет расти там, где по злой воле вырублен лес. Земля остается голой, а торговец уйдет, унося семена, и сам, как выцветшее семя, усохнет в плодородных землях, где только бы и сеять себе на потребу, а не бродить никчемным бродягой, который от бед и неудачи теряет вкус ко всему — к тростникам на жарких равнинах, где воздух тяжко давит банановые рощи, к деревцам какао, беззвучно сыплющим на землю благоуханные бобы, не говоря уже о прекрасных, спрыснутых кровью землях, на которых растет кофе, и о светлых пшеничных полях.
Воды молочных небес и маслянистых рек смешались в первом зимнем ливне, который падал без толку на голую землю, целый год не рождавшую маиса. Жалко было глядеть, как сыплются с неба дары в жаждущую, жаркую пасть покинутых полей. Ни зернышка, ни борозды, ни одного торговца. Чистыми, словно дождь, глазами всматривались индейцы в их домики. Домов было сорок. Утром мало кто решался пройти по мощеной улице — боялись, что подстрелят. Гаспар и его люди различали человека, а если ветер дул в их сторону — слышали, как на площади, на большой сейбе, кричат и дерутся черные птицы.
Гаспара не победишь, сказали старики. Его охраняют кролики — длинные уши, а для желтых кроликов нету ни тайн, ни угроз, ни расстояний. Кожа у него — кора мамея, кровь — золото, он и плясун, и воин. Когда он смеется, зубы его — пемза, когда он скрежещет ими и кусает, они — камень. Он силен и честен, враги его — трусы. Только желтый кролик узнает след его зубов на плоде и след его ног на дороге. Так сказали старики. Когда идет Гаспар, слышно, как идут другие. Когда он говорит, слышно, что говорят другие. Гаспар идет за всех, кто шел, идет и будет ходить. Гаспар говорит за всех, кто говорил, говорит и будет говорить. Так сказали старики деревни злым торговцам. Буря била в барабан под кровлей сизых голубок, под простынями туч.
Через два дня на третий узловатое слово стариков оповестило деревню, что скоро прибудет карательный отряд. Поле, поросшее желтыми цветами, взывало об опасности к тому, кого охраняли кролики, у которых уши подобны листьям маиса.
Когда ворвались в деревню всадники, в котором часу? Торговцам казалось со страху, что это сон. Они застыли, окаменели, как стены. Кони черными змеями мелькали перед ними, и смутно виднелись лица, темные, как горелый пряник. Дождь уж не лил, но ум мутился от запаха мокрой земли и вони вонючек.
Гаспар сменил место засады. В глубокой синеве иломской ночи шныряли от звезды к звезде кролики, гонцы опасности, и вся гора пахла желтым опахалом. Гаспар сменил место засады, зарядил ружье семенами тьмы, семенами смертной тьмы — порохом, укрепил у пояса мачете и оглядел свои богатства: тыкву с водкой, кисет, перец, соль, лепешки, два лавровых листка, чтобы приклеить слюной к ушам, скляночку миндального масла и баночку львиной мази. Велика его сила, он и плясун, и воин. Сила его — цветы. Пляска его — тучи.
Вверху была галерея сельской управы. Внизу виднелась площадь, вздувшаяся от ливня. Во влажном пару ее дыханья дремали оседланные кони, подпруги их и уздечки свободно болтались. С тех пор как в деревню пришел отряд, здесь пахло мокрым конем.
Начальник конного отряда ходил по галерее. Во рту он держал сигару, китель его был расстегнут, шея повязана белым шарфом, на ногах красовались галифе, краги и походные ботинки.
В деревне, кроме отряда, почти никого не было. Тех, кто не убежал, поубивали индейцы, спускавшиеся с гор Илома под началом мятежного предателя-касика, а кто остался жив — сидели по домам и улицу переползали осторожно, как ящерицы.
Когда объявили, что прочитают приказ, все вышли на улицу. Приказ раздавался по всей деревне. «Полковник Гонсало Годой, начальник отряда, сообщает, что по указанию властей он, со всеми полномочиями, прибыл в деревню Писигуилито во главе ста пятидесяти всадников, вооруженных винтовками, и сотни пехотинцев, вооруженных мачете, которые готовы уничтожить засевших в горах индейцев…»
Тень темных туч. Отблески солнца. Зеленая гора. Желтые, как смоква, небо, дома, воздух. Человек, читающий приказ, народ на каждом углу, как будто все ют же, караул с барабаном и юрном — казались не людьми, овощами, съедобными растениями.
После приказа местные власти явились к полковнику Годою. Они пришли на переговоры. Дон Чало, не вынимая сигары, сидел развалясь в гамаке, подвешенном к столбам галереи, и смотрел светлыми круглыми глазами куда угодно, кроме гостей, пока один из них, потоптавшись, не шагнул вперед и не начал речь.
Полковник посмотрел на нею сверху вниз. Как выяснилось, госги решили устроить в его честь серенаду с маримбами и тарой.
— А программа, сеньор полковник, будет такая, — говорил представитель властей, — «Жженая горчица» — первая часть первой части, «Черное пиво» — вторая, «Умерла малютка» — третья.
— А вторая част? — сухо оборвал ею полковник Годой.
— Второй не будет, — вмешался, выступая вперед, самый старый из гостей. — Тут у нас в Писшуилиго только это и играют, и все я сочинил. «Малютка» — последняя, я ее сочинил на похороны доньи Крисантиной дочки, а больше у нас ничего и нет.
— Что ж, приятель, сейчас бы вам надо сочинить ганец «А я вот заново родился». Не приди мы сегодня, индейцы спустились бы наутро с гор и от вас ото всех мокрого бы места не осталось. Раз — и нету!
Сочини гель песен глядел на полковника Годоя (лицо у старика было как древесная кора, хохолок надо лбом словно обсосок манго, a глаза еле виднелись в щелочках век), и все молчали, чувствуя, как кpaдутя индейцы, под началом Гаснара Илома, не потерявшего склонности тянуть чужое, и cкoт, и водку, и псов, и даже одеколон из аптеки, которым они вытирались, чтобы перебить пот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Гаспар поскреб муравейник бороды пальцами, которые еще остались на правой руке, взял ружье, пошел к реке и убил из-за кустов первого же торговца. Звали его Ихиньо. На другой день, в другом месте, он подстрелил второго. Того звали Доминго. Потом он прикончил еще Ихиньо, еще Доминго, Клето, Баутисту, Чалио и очистил от злых торговцев лес.
Лианы злы, а торговцы — злее. Лиана сосет и сушит дерево много лет, торговец рубит его, расчищая землю, и сжигает много деревьев за несколько часов. Деревья — одно другого лучше, целебные, ценные, а он их навалит кучей и сожжет. Он с ними воюет, убивает их, как людей. От них остаются дым, угли, зола. И ведь не с голоду он, не из корысти, не для себя — для хозяина, который поделится с ним, а то и не поделится. Земля от маиса беднее, никто не станет от него богаче — ни хозяин, ни работник. Растишь маис для еды, он — священная пища человеку, созданному из маиса. Растишь маис на продажу, он — голод созданному из него человеку. Красный початок, священная пища, из которой созданы и женщина с ребенком, и мужчина с женщиной, не будет расти там, где по злой воле вырублен лес. Земля остается голой, а торговец уйдет, унося семена, и сам, как выцветшее семя, усохнет в плодородных землях, где только бы и сеять себе на потребу, а не бродить никчемным бродягой, который от бед и неудачи теряет вкус ко всему — к тростникам на жарких равнинах, где воздух тяжко давит банановые рощи, к деревцам какао, беззвучно сыплющим на землю благоуханные бобы, не говоря уже о прекрасных, спрыснутых кровью землях, на которых растет кофе, и о светлых пшеничных полях.
Воды молочных небес и маслянистых рек смешались в первом зимнем ливне, который падал без толку на голую землю, целый год не рождавшую маиса. Жалко было глядеть, как сыплются с неба дары в жаждущую, жаркую пасть покинутых полей. Ни зернышка, ни борозды, ни одного торговца. Чистыми, словно дождь, глазами всматривались индейцы в их домики. Домов было сорок. Утром мало кто решался пройти по мощеной улице — боялись, что подстрелят. Гаспар и его люди различали человека, а если ветер дул в их сторону — слышали, как на площади, на большой сейбе, кричат и дерутся черные птицы.
Гаспара не победишь, сказали старики. Его охраняют кролики — длинные уши, а для желтых кроликов нету ни тайн, ни угроз, ни расстояний. Кожа у него — кора мамея, кровь — золото, он и плясун, и воин. Когда он смеется, зубы его — пемза, когда он скрежещет ими и кусает, они — камень. Он силен и честен, враги его — трусы. Только желтый кролик узнает след его зубов на плоде и след его ног на дороге. Так сказали старики. Когда идет Гаспар, слышно, как идут другие. Когда он говорит, слышно, что говорят другие. Гаспар идет за всех, кто шел, идет и будет ходить. Гаспар говорит за всех, кто говорил, говорит и будет говорить. Так сказали старики деревни злым торговцам. Буря била в барабан под кровлей сизых голубок, под простынями туч.
Через два дня на третий узловатое слово стариков оповестило деревню, что скоро прибудет карательный отряд. Поле, поросшее желтыми цветами, взывало об опасности к тому, кого охраняли кролики, у которых уши подобны листьям маиса.
Когда ворвались в деревню всадники, в котором часу? Торговцам казалось со страху, что это сон. Они застыли, окаменели, как стены. Кони черными змеями мелькали перед ними, и смутно виднелись лица, темные, как горелый пряник. Дождь уж не лил, но ум мутился от запаха мокрой земли и вони вонючек.
Гаспар сменил место засады. В глубокой синеве иломской ночи шныряли от звезды к звезде кролики, гонцы опасности, и вся гора пахла желтым опахалом. Гаспар сменил место засады, зарядил ружье семенами тьмы, семенами смертной тьмы — порохом, укрепил у пояса мачете и оглядел свои богатства: тыкву с водкой, кисет, перец, соль, лепешки, два лавровых листка, чтобы приклеить слюной к ушам, скляночку миндального масла и баночку львиной мази. Велика его сила, он и плясун, и воин. Сила его — цветы. Пляска его — тучи.
Вверху была галерея сельской управы. Внизу виднелась площадь, вздувшаяся от ливня. Во влажном пару ее дыханья дремали оседланные кони, подпруги их и уздечки свободно болтались. С тех пор как в деревню пришел отряд, здесь пахло мокрым конем.
Начальник конного отряда ходил по галерее. Во рту он держал сигару, китель его был расстегнут, шея повязана белым шарфом, на ногах красовались галифе, краги и походные ботинки.
В деревне, кроме отряда, почти никого не было. Тех, кто не убежал, поубивали индейцы, спускавшиеся с гор Илома под началом мятежного предателя-касика, а кто остался жив — сидели по домам и улицу переползали осторожно, как ящерицы.
Когда объявили, что прочитают приказ, все вышли на улицу. Приказ раздавался по всей деревне. «Полковник Гонсало Годой, начальник отряда, сообщает, что по указанию властей он, со всеми полномочиями, прибыл в деревню Писигуилито во главе ста пятидесяти всадников, вооруженных винтовками, и сотни пехотинцев, вооруженных мачете, которые готовы уничтожить засевших в горах индейцев…»
Тень темных туч. Отблески солнца. Зеленая гора. Желтые, как смоква, небо, дома, воздух. Человек, читающий приказ, народ на каждом углу, как будто все ют же, караул с барабаном и юрном — казались не людьми, овощами, съедобными растениями.
После приказа местные власти явились к полковнику Годою. Они пришли на переговоры. Дон Чало, не вынимая сигары, сидел развалясь в гамаке, подвешенном к столбам галереи, и смотрел светлыми круглыми глазами куда угодно, кроме гостей, пока один из них, потоптавшись, не шагнул вперед и не начал речь.
Полковник посмотрел на нею сверху вниз. Как выяснилось, госги решили устроить в его честь серенаду с маримбами и тарой.
— А программа, сеньор полковник, будет такая, — говорил представитель властей, — «Жженая горчица» — первая часть первой части, «Черное пиво» — вторая, «Умерла малютка» — третья.
— А вторая част? — сухо оборвал ею полковник Годой.
— Второй не будет, — вмешался, выступая вперед, самый старый из гостей. — Тут у нас в Писшуилиго только это и играют, и все я сочинил. «Малютка» — последняя, я ее сочинил на похороны доньи Крисантиной дочки, а больше у нас ничего и нет.
— Что ж, приятель, сейчас бы вам надо сочинить ганец «А я вот заново родился». Не приди мы сегодня, индейцы спустились бы наутро с гор и от вас ото всех мокрого бы места не осталось. Раз — и нету!
Сочини гель песен глядел на полковника Годоя (лицо у старика было как древесная кора, хохолок надо лбом словно обсосок манго, a глаза еле виднелись в щелочках век), и все молчали, чувствуя, как кpaдутя индейцы, под началом Гаснара Илома, не потерявшего склонности тянуть чужое, и cкoт, и водку, и псов, и даже одеколон из аптеки, которым они вытирались, чтобы перебить пот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71