– А какие дела? Пункт лишения чувств.
Покойся с миром.
Люди боятся ходить по кампусу после полуночи. Индейцы на видео появляются, исчезают, снова появляются.
У Рональда Макглинна ни хуя… Ни яиц. Чувак.
– Как дела?
– …I’d be safe and warm if I was back in L. A.
Скучаю по пляжу.
Пол
– Все кончено, не так ли? – спрашиваю я в машине, которую Шон одолжил у кого-то.
Мы стоим на парковке у «Макдоналдса». На мотоцикле слишком холодно, сказал он, когда я пришел к нему в комнату. (В комнате был бардак. Кровать не застелена, на столе разбросаны браслеты, снятое со стены зеркало лежит на кресле, на нем валяются свернутые бумажки, покрытые тонким слоем белой пыли.) Он сказал, и я ловил каждое его слово:
– В ванную нельзя.
– Но мне не нужно в ванную.
– Там все заблевано, – сказал он.
– Мне не хочется в ванную, – сказал я спокойно.
Он пожал плечами. От ужина он отказался.
– Я тебе разонравился, – сказал я. – Ты нашел кого-то.
А он сказал:
– Это неправда.
И я сказал:
– Поклянись.
А он ответил:
– Клянусь.
Я сказал:
– Я тебе не верю.
Он сказал:
– В ванную нельзя.
В итоге я уговорил его на «Макдоналдс», мы сидим в машине, он сплевывает из окна, доедает кусок биг-мага, выбрасывает остальное, закуривает «Парламент». Он пытается завести машину, но на улице мороз, хотя еще только октябрь, и одолженная машина (чья это? Джерри?) никак не заводится.
– Ну? – спрашиваю я.
Я не могу есть. Не могу даже закурить.
– Да, – говорит он. – Черт подери, – орет он, ударяя по рулю, – почему же эта сука не заводится?
– Ты, конечно, не виноват, что не чувствуешь то же, что чувствую я.
– Да. Не виноват, – говорит он, по-прежнему пытаясь завести машину.
– Но моих чувств это тоже не изменит, – говорю я.
– А должно бы, – бормочет он, уставившись в лобовое стекло.
Проезжают машины, водители высовывают головы из опущенных окон, выкрикивают заказы, забирают их, едут дальше, их сменяет еще больше машин и еще больше заказов. Я дотрагиваюсь до его ноги и говорю:
– Но этого не происходит.
– Ну, мне тоже сложно, – говорит он, отталкивая мою руку.
– Я знаю, – говорю я.
«Как я мог запасть на такого урода?» – подумал я, глядя на его тело, затем на лицо, пытаясь отвести глаза от его промежности.
– Кто в этом виноват? – орет он. Он нервничает и снова пробует завести машину. – Ты! Ты разрушил нашу дружбу своим сексом, – говорит он с отвращением.
Он вылезает из машины, хлопает дверью и пару раз обходит вокруг. От запаха еды, к которой я даже не притронулся, остывающей у меня на коленях, я чувствую легкую тошноту, но не могу пошевелиться, не могу выбросить пакет. Теперь я стою на парковке. Внезапно становится очень холодно. Мы оба не можем долго оставаться без движения. Он приподнимает воротник куртки. Я протягиваю руку и прикасаюсь к его щеке, что-то стряхивая. Он отворачивается и даже не улыбается. Я озадаченно гляжу в сторону. Где-то сигналит автомобиль.
– Не нравится мне такая расстановочка, – говорю я.
Уже в машине он произносит, не глядя на меня:
– Тогда уходи. Мораль сей басни?
Шон
Когда она уходила, я нюхал подушки. Ей не нравилось спать в моей кровати, та, мол, чересчур мала, чтобы спать вместе, и в конце концов это было не так важно. Я соглашался. Когда она уходила, я, нанюхавшись подушек, переходил на руки, ладони, пальцы, я вспоминал, как мы трахались, и дрочил, и кончал еще раз, думая о нас, фантазировал и придавал сексу новые измерения, чтобы он казался еще более насыщенным и безумным, нежели был на самом деле. В постели с ней я с трудом себя сдерживал. Вначале я быстренько ее трахал, а потом слезал и несколько часов пожирал ее, облизывал, не переставал обсасывать ее кисульку; у меня болел и распухал язык, натирало во рту, я зарывался в нее по подбородок, горло так пересыхало, что я даже не мог сглотнуть, и тогда я поднимал голову, задыхаясь, и буквально глотал воздух.
Чтобы на нее встал, не требовалось практически ничего. Я наблюдал, как она нагибается в одних только трусиках, чтобы что-то приподнять с пола, или подглядывал, как она натягивает футболку или свитер, высунувшись из окна, дымя сигаретой. Даже незначительное действие – она прикуривает, и мне приходится бороться с желанием схватить ее, сорвать трусики, облизать, обнюхать и проткнуть языком. Иногда желание становилось настолько невыносимым, что я только и мог, что лежать в кровати без движения, представляя себе ее тело, вспоминать, как она на меня посмотрела, и мучиться эрекцией.
Она редко со мной разговаривала и никогда ничего не говорила про секс, возможно, потому что была более чем удовлетворена, и я в свою очередь особо не распространялся. Потому в наших отношениях минусов было мало, а несогласий и того меньше. Например, мне не приходилось говорить с ней о ее стихах, которые были полный отстой, хотя парочку и отобрали для учебной литгазетенки и поэтического журнала под редакцией ее препода. Если же поэзия когда-нибудь и всплывала, я попросту говорил ей, что мне нравятся ее стихи, и вставлял что-нибудь про образность. Но разве могут сравниться какие-то стихи с этой грудью, с задницей, с ненасытным центром меж длинных ног, обвивающих мои бедра, с прекрасным лицом в слезах от удовольствия?
Лорен
Писем от Виктора по-прежнему нет. Ни открытки. Ни звонка. Ни письма. Ничего. Пусть этот ублюдок гниет в аду – мне плевать.
– Колледж и в самом деле приходит в упадок, – говорит мне Джуди, объясняя, как я должна радоваться, что я на последнем курсе и мне не придется возвращаться в следующем году.
Похоже, что она права. Первогодки сколотили рок-группу под названием «Родаки» – одного этого достаточно, чтобы насторожиться. После слов Джуди октябрь будто длится вечно. Диплом кажется невозможно далеким.
Джина и вправду выиграла конкурс на редизайн вывески колледжа, и на полученные деньги мы купили экстази – я его никогда раньше не пробовала даже с Виктором, и кайф был совершенно невероятным. Не думаю, правда, что Шону понравилось. Он просто сильно вспотел и все скрипел зубами и покачивался взад-вперед, а позже той ночью маньячил больше обычного, и это было совсем не прикольно. Я стала пить много пива, потому что секс и видеоигры – по существу все, чем этому парню хочется заниматься. Но со временем он стал выглядеть лучше, и секс у нас весьма скромный, и в постели он не слишком крут – но хотя бы не без воображения. Вот не возбуждает он меня. Настоящих оргазмов я не испытываю. (Ну, может, пару раз.) И то лишь потому, что он чертовски настойчив. (В противоположность общепринятому мнению, когда тебя выедают пару часов кряду – далеко не самое прекрасное времяпрепровождение, как по мне.) Кроме того, он вызывает подозрения. У меня такое чувство, что он – теневой лидер Партии юных консерваторов, которая устроила большой бал в Гринволле в прошлую субботу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Покойся с миром.
Люди боятся ходить по кампусу после полуночи. Индейцы на видео появляются, исчезают, снова появляются.
У Рональда Макглинна ни хуя… Ни яиц. Чувак.
– Как дела?
– …I’d be safe and warm if I was back in L. A.
Скучаю по пляжу.
Пол
– Все кончено, не так ли? – спрашиваю я в машине, которую Шон одолжил у кого-то.
Мы стоим на парковке у «Макдоналдса». На мотоцикле слишком холодно, сказал он, когда я пришел к нему в комнату. (В комнате был бардак. Кровать не застелена, на столе разбросаны браслеты, снятое со стены зеркало лежит на кресле, на нем валяются свернутые бумажки, покрытые тонким слоем белой пыли.) Он сказал, и я ловил каждое его слово:
– В ванную нельзя.
– Но мне не нужно в ванную.
– Там все заблевано, – сказал он.
– Мне не хочется в ванную, – сказал я спокойно.
Он пожал плечами. От ужина он отказался.
– Я тебе разонравился, – сказал я. – Ты нашел кого-то.
А он сказал:
– Это неправда.
И я сказал:
– Поклянись.
А он ответил:
– Клянусь.
Я сказал:
– Я тебе не верю.
Он сказал:
– В ванную нельзя.
В итоге я уговорил его на «Макдоналдс», мы сидим в машине, он сплевывает из окна, доедает кусок биг-мага, выбрасывает остальное, закуривает «Парламент». Он пытается завести машину, но на улице мороз, хотя еще только октябрь, и одолженная машина (чья это? Джерри?) никак не заводится.
– Ну? – спрашиваю я.
Я не могу есть. Не могу даже закурить.
– Да, – говорит он. – Черт подери, – орет он, ударяя по рулю, – почему же эта сука не заводится?
– Ты, конечно, не виноват, что не чувствуешь то же, что чувствую я.
– Да. Не виноват, – говорит он, по-прежнему пытаясь завести машину.
– Но моих чувств это тоже не изменит, – говорю я.
– А должно бы, – бормочет он, уставившись в лобовое стекло.
Проезжают машины, водители высовывают головы из опущенных окон, выкрикивают заказы, забирают их, едут дальше, их сменяет еще больше машин и еще больше заказов. Я дотрагиваюсь до его ноги и говорю:
– Но этого не происходит.
– Ну, мне тоже сложно, – говорит он, отталкивая мою руку.
– Я знаю, – говорю я.
«Как я мог запасть на такого урода?» – подумал я, глядя на его тело, затем на лицо, пытаясь отвести глаза от его промежности.
– Кто в этом виноват? – орет он. Он нервничает и снова пробует завести машину. – Ты! Ты разрушил нашу дружбу своим сексом, – говорит он с отвращением.
Он вылезает из машины, хлопает дверью и пару раз обходит вокруг. От запаха еды, к которой я даже не притронулся, остывающей у меня на коленях, я чувствую легкую тошноту, но не могу пошевелиться, не могу выбросить пакет. Теперь я стою на парковке. Внезапно становится очень холодно. Мы оба не можем долго оставаться без движения. Он приподнимает воротник куртки. Я протягиваю руку и прикасаюсь к его щеке, что-то стряхивая. Он отворачивается и даже не улыбается. Я озадаченно гляжу в сторону. Где-то сигналит автомобиль.
– Не нравится мне такая расстановочка, – говорю я.
Уже в машине он произносит, не глядя на меня:
– Тогда уходи. Мораль сей басни?
Шон
Когда она уходила, я нюхал подушки. Ей не нравилось спать в моей кровати, та, мол, чересчур мала, чтобы спать вместе, и в конце концов это было не так важно. Я соглашался. Когда она уходила, я, нанюхавшись подушек, переходил на руки, ладони, пальцы, я вспоминал, как мы трахались, и дрочил, и кончал еще раз, думая о нас, фантазировал и придавал сексу новые измерения, чтобы он казался еще более насыщенным и безумным, нежели был на самом деле. В постели с ней я с трудом себя сдерживал. Вначале я быстренько ее трахал, а потом слезал и несколько часов пожирал ее, облизывал, не переставал обсасывать ее кисульку; у меня болел и распухал язык, натирало во рту, я зарывался в нее по подбородок, горло так пересыхало, что я даже не мог сглотнуть, и тогда я поднимал голову, задыхаясь, и буквально глотал воздух.
Чтобы на нее встал, не требовалось практически ничего. Я наблюдал, как она нагибается в одних только трусиках, чтобы что-то приподнять с пола, или подглядывал, как она натягивает футболку или свитер, высунувшись из окна, дымя сигаретой. Даже незначительное действие – она прикуривает, и мне приходится бороться с желанием схватить ее, сорвать трусики, облизать, обнюхать и проткнуть языком. Иногда желание становилось настолько невыносимым, что я только и мог, что лежать в кровати без движения, представляя себе ее тело, вспоминать, как она на меня посмотрела, и мучиться эрекцией.
Она редко со мной разговаривала и никогда ничего не говорила про секс, возможно, потому что была более чем удовлетворена, и я в свою очередь особо не распространялся. Потому в наших отношениях минусов было мало, а несогласий и того меньше. Например, мне не приходилось говорить с ней о ее стихах, которые были полный отстой, хотя парочку и отобрали для учебной литгазетенки и поэтического журнала под редакцией ее препода. Если же поэзия когда-нибудь и всплывала, я попросту говорил ей, что мне нравятся ее стихи, и вставлял что-нибудь про образность. Но разве могут сравниться какие-то стихи с этой грудью, с задницей, с ненасытным центром меж длинных ног, обвивающих мои бедра, с прекрасным лицом в слезах от удовольствия?
Лорен
Писем от Виктора по-прежнему нет. Ни открытки. Ни звонка. Ни письма. Ничего. Пусть этот ублюдок гниет в аду – мне плевать.
– Колледж и в самом деле приходит в упадок, – говорит мне Джуди, объясняя, как я должна радоваться, что я на последнем курсе и мне не придется возвращаться в следующем году.
Похоже, что она права. Первогодки сколотили рок-группу под названием «Родаки» – одного этого достаточно, чтобы насторожиться. После слов Джуди октябрь будто длится вечно. Диплом кажется невозможно далеким.
Джина и вправду выиграла конкурс на редизайн вывески колледжа, и на полученные деньги мы купили экстази – я его никогда раньше не пробовала даже с Виктором, и кайф был совершенно невероятным. Не думаю, правда, что Шону понравилось. Он просто сильно вспотел и все скрипел зубами и покачивался взад-вперед, а позже той ночью маньячил больше обычного, и это было совсем не прикольно. Я стала пить много пива, потому что секс и видеоигры – по существу все, чем этому парню хочется заниматься. Но со временем он стал выглядеть лучше, и секс у нас весьма скромный, и в постели он не слишком крут – но хотя бы не без воображения. Вот не возбуждает он меня. Настоящих оргазмов я не испытываю. (Ну, может, пару раз.) И то лишь потому, что он чертовски настойчив. (В противоположность общепринятому мнению, когда тебя выедают пару часов кряду – далеко не самое прекрасное времяпрепровождение, как по мне.) Кроме того, он вызывает подозрения. У меня такое чувство, что он – теневой лидер Партии юных консерваторов, которая устроила большой бал в Гринволле в прошлую субботу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69