А он, Фефер, вынужден был прозябать в Уфе. Нужно было громко заявить о себе, напомнить. Он задумал большую поэму. О подвиге еврея-танкиста. Битва под Москвой. Кончился боезапас. Командир решает: таранить. Кого? Фашистский танк? А можно? Самолеты таранили, об этом писали. Подвиг Гастелло. А танком танк можно таранить? Лучше - не танк. Вот кого он таранит: фашистскую автоколонну. С бензином. Это хорошо, все взрывается, такого еще вроде никто не писал. Да, экипаж геройски гибнет, но колонна уничтожена, гитлеровцы не получат горючего. Горючего? Нет, еще лучше - колонна с боеприпасами. Гитлеровские батареи не получат снарядов. Вот это хорошо, это правильно. И название - "Взрыв". Взрыв ненависти к врагу. Взрыв любви к Родине.
Но - вопрос. Еврей - командир танкового экипажа? Правильно ли это? Не получится ли так, что все евреи были танкистами? Или все танкисты были евреями? Нет, пусть командиром экипажа будет русский. А еврей механиком-водителем. Тоже не очень. Вот как правильно: механиком-водителем будет татарин. Или еще лучше - башкир, тогда поэму переведут и издадут в Уфе. А еврей будет стрелком. То, что надо. Интернациональный экипаж: русский, башкир, еврей. Боевая дружба советских народов.
Но в чем же подвиг еврея? Решение таранить колонну принимает командир. Значит, он и герой. Как же быть? А вот как. В решающую минуту командир обращается к экипажу: как быть? Можно отступить. Но тогда колонна пройдет. И Хаим кричит: вперед! И Салават повторяет за ним: вперед! И командир экипажа Иван... лучше Петр... а еще лучше Дмитрий (Дмитрий Донской! - возникает ассоциация) отдает приказ: вперед!
Да, теперь все на месте.
Он вывел на чистом листе: Ицик Фефер. "Взрыв". Поэма...
И тут принесли телеграмму.
"Вам надлежит срочно прибыть в ЕАК. Лозовский".
II
Поезд из Уфы прибыл на Казанский вокзал около восьми вечера. Смеркалось. Затемнение уже сняли, но не до конца. Над площадью трех вокзалов вполнакала светились уличные фонари. С лязгом и дребезгом тащились обвешанные гроздьями пассажиров трамваи, свет в них тоже был вполнакала, желтый, сиротский. Высоко над домами висели аэростаты воздушного заграждения. В разных концах над Москвой бродили белые прожекторные лучи.
Багажа у Фефера не было, лишь небольшой чемоданчик с металлическими нашлепками на углах. Он пешком прошел до Садового и там втиснулся в "букашку".
К своему дому он почти подбежал. Были освещены всего несколько окон. Лифт не работал. Фефер через ступеньку взбежал на свой этаж и, путаясь в ключах, отпер три замка. Квартира встретила его запахом застарелой нежити и тишиной. Все вещи были на месте. Фефер облегченно передохнул.
Утром он отправился на Кропоткинскую. На зеленой траве скверов лежали огромные серебристые туши аэростатов. Как огромные яйца каких-то фантастических птеродактилей. Возле аэростатов дежурили красноармейцы.
В кабинете Эпштейна, заваленном бумагами и газетными подшивками, давно немытые стекла были заклеены крест-накрест бумажными полосами - чтобы при бомбежке не выбило взрывной волной. За два года, минувших с последней их встречи, Эпштейн сильно сдал, крупное лицо было серым, пиджак осыпан перхотью. Взглянув на протянутую Фефером телеграмму, он кивнул: "Знаю". Вынул из настольного перекидного календаря листок с каким-то телефонным номером, передал Феферу:
- Вам приказано позвонить по этому номеру.
- Это секретариат Лозовского? - уточнил Фефер.
- Нет. Не думаю. У Лозовского другой телефон.
- Кому же я должен звонить?
Эпштейн развел руками, как бы говоря: "А я знаю?"
Фефер набрал номер, представился. Мужской голос на другом конце провода сказал:
- Минутку, не отходите от аппарата... Товарищ Фефер, вы слушаете?
- Да.
- В двенадцать ноль-ноль будьте у подъезда своего дома. За вами приедут.
- Кто? - спросил Фефер.
Но в трубке уже звучали гудки отбоя.
Он отошел от телефона. Как-то не по себе ему стало. Неуютно. Дел больше не было, но выходить на улицу не хотелось. Угостил Эпштейна папиросой "Казбек", закурил сам. Поинтересовался:
- Какие у нас новости?
Мягко подчеркнул "у нас". Он все-таки был заместителем председателя президиума ЕАК, а Эпштейн - всего лишь ответственным секретарем. Так получилось, что в эвакуации он отошел от дел комитета, а всю работу тащил на себе Эпштейн. Но это - было, а теперь Фефер в Москве. Это факт, с которым Эпштейну придется считаться.
- У нас?.. Даже не знаю... А, вот что. Пришла депеша из Америки. Просят прислать делегацию ЕАК. Чтобы выступили перед американской общественностью. Лозовский сказал, что наш ответ положительный.
Фефер насторожился:
- И... Большая делегация?
- Всего два человека. Михоэлс и Маркиш.
- Михоэлс и Маркиш? Президиум одобрил?
- Президиум не собирался. Их запросили американцы. Руководство одобрило.
Фефер вышел. Лицо у него горело. Это была пощечина. Опять Михоэлс. Что они все нашли в этом Михоэлсе? Ладно, допустим. Он - председатель ЕАК. Но Маркиш-то тут при чем? Рядовой член президиума. Он вообще в деятельности ЕАК почти не участвует! Он, Фефер, должен ехать в Америку, а не Маркиш. Нет, этого так нельзя оставить. Он...
Фефер остановился посреди тротуара.
"Он, он! А что он?.." Глупейшее положение! Не может же он сам требовать за себя? А кто может? Михоэлс? Так они с Маркишем не разлей вода. Лозовский? Тоже не надышится на Михоэлса, что тот скажет, то и будет. Фадеев? Да, Фадеев мог бы предложить и отстоять его кандидатуру. Но Фадеев в Казани...
- Гражданин! Ваши документы!
Фефер оглянулся. Стоял молоденький милиционер, держа руку у козырька фуражки, глядя подозрительно, строго. Видно, своей растерянностью привлек его внимание Фефер. Он сунул милиционеру свой паспорт.
- Фефер Исаак Соломонович. Поэт Ицик Фефер вам случаем не родственник?
- Это я и есть.
- А почему же в паспорте...
- Ицик - мой псевдоним. Вот! - Фефер ткнул любознательному милиционеру писательский билет.
Тот заулыбался, козырнул и вернул документы.
- Извините. Я вижу: гражданин странный какой-то. Решил проверить. Сами понимаете, время военное. А вы, оказывается, поэт Фефер! Мой тесть любит ваши стихи.
- Он еврей?
- Да. А я мордвин. Дружба народов. Я ему расскажу, что встретил вас, не поверит. Особенно ему нравится ваше стихотворение "Бойцу-еврею".
- Передайте ему привет, - буркнул Фефер.
- Обязательно!
Милиционер еще раз козырнул и удалился.
Фефер проводил его хмурым взглядом.
"Бойцу-еврею" - это было стихотворение Маркиша.
Ну и денек!
Без четверти двенадцать он стоял возле своего подъезда, с тревогой поглядывая по сторонам. Ровно в полдень подкатила черная "эмка", из машины вышел подтянутый молодой человек в штатском, спросил:
- Гражданин Фефер?.. Садитесь.
Фефер сел на заднее сиденье. "Эмка" выехала на Садовое кольцо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107