Прохоров уже видел, как Гасилов взнуздывает Рогдая, надевает седло, затягивает подпруги; глаза у него почти счастливые, голос ласковый: «Ну, постой на месте минуточку, постой, Рогдаюшка!» А вот Гасилов уже в седле – это не просто всадник, это, черт побери, конный памятник, волнующее зрелище. «А самое обидное, – думал Прохоров, – что под Гасиловым жеребец хоть на секундочку да превращается в Красного Коня!»
– Жил-был на свете писатель Исаак Бабель, – обращаясь к жеребцу Рогдаю и солнечной поляне, сказал Прохоров. – И вот он написал: «Жизнь нам казалась лугом, лугом, по которому ходят женщины и кони». – Прохоров помолчал. – А потом появился человек и заменил в этой фразе слово «ходят» на слово «пасутся»…
Капитан Прохоров резко повернулся к шоферу, глядя снова пристально в его обиженно-наглые глаза, сказал:
– Евгений Столетов не ошибся: слово «пасутся» точнее выражает суть дела… Что вы думаете насчет этого, товарищ Спиридонов?
Шофер огорошенно молчал, нижняя губа у него оттопырилась, он переступал с ноги на ногу в своих домашних тапочках.
– Так что вы думаете об этом, товарищ Спиридонов? – сухо переспросил Прохоров.
Глухо стукнули о землю некованые копыта, Рогдай медленно обошел опасное растение – вех, расставив задние ноги, лениво помочился на теплую траву. Ко всему на свете безразличный, жеребец уже не помнил о Прохорове, притерпелся к запаху бензина; он снова жил в привычной, скучной, обыденной обстановке поляны, похожей на громадный обеденный стол.
– Почему вы молчите, товарищ Спиридонов? – дружеским тоном спросил Прохоров. – Вы же сами подошли ко мне и начали разговор, а вот теперь молчите…
Прохоров про себя усмехнулся: пока он наблюдал за Рогдаем, шофер Николай Спиридонов вернулся в свое обычное состояние – плотно сжатые губы, выпяченный подбородок, презрительно сощуренные глаза, пренебрежительно-прямая спина. Весь этот арсенал был пущен в бой и на этот раз не против всего человеческого рода, а только против одного Прохорова.
– Кожаная подошва или резиновая? – мирно спросил Прохоров, показывая на тапочки водителя.
Вопрос был таким будничным, простым и неожиданным, что шофер только фыркнул:
– Резиновая, где ты теперь возьмешь кожаную…
– Удобная вещь! – завистливо вздохнул Прохоров. – Шнуровать не надо, носок надевать не надо, портянки вертеть не надо… Вскочил с постели, поел наскоро и – за руль…
«Собственно говоря, – неторопливо размышлял Прохоров, – шофера Спиридонова нельзя целиком и полностью обвинять в том, что он презирает каждого пассажира в отдельности и все человечество в целом; с шофера не следовало взыскивать за ношение домашних тапочек в рабочее время, если мастер Петр Петрович Гасилов в рабочее время трижды в неделю совершает променаж на жеребце Рогдае».
– Презираете меня? – ласково обратился Прохоров к шоферу. – Стоите, ухмыляетесь и думаете: «Чего выламывается этот милиционеришка, который не захотел пройти ножками полтора километра, а потребовал машину!» Ну, признавайтесь, что думаете так, Николай Васильевич?
Шофер был в таком возрасте, когда здоровому и загорелому человеку можно было дать и тридцать лет, и пятьдесят.
Николаю Спиридоову, пожалуй, было пятьдесят, так как кожа на шее была уже немолодой.
– Нам все равно, кого возить и куда возить, – плюнув в сторону, ответил шофер. – Нам что поп, что попадья – один черт. Шесть часов набежит – и меня поминай как звали!
Рогдай перестал щипать траву. Понурив голову, он стоял неподвижно, и было понятно, что жеребец заснул на ходу.
– Кого вы больше любите возить, Николай Васильевич, – спросил Прохоров, – Сухова, технорука Петухова или мастера Гасилова?
– Всех ненавижу! – неожиданно быстро, горячо и громко ответил водитель. – Ненавижу! Презираю!…
После этой искренней вспышки гнева и презрения шофер Николай Васильевич Спиридонов взял да и превратился в обыкновенного человека – у него были карие умные глаза, отличной формы подбородок, полные губы и волевой изгиб левой брови; у него было хорошее рабочее лицо, противопоказанное и презрительным улыбкам, и натянутой гордо спине, и тапочкам. Было ясно, что на «руководящем» автомобиле Спиридонов работает недавно, что пришел он к «газику» с лесовозной машины.
– Давайте отделим одного начальника от другого, – весело предложил Прохоров. – Оставим в стороне Сухова и Петухова, а остановимся на Гасилове… За что вы его ненавидите?
– За все! – ответил шофер. – Когда я везу Гасилова, я из него душу вытрясаю, как вот из вас вытрясал…
– А за что вы его так ненавидите? – спросил Прохоров. – Мне хочется понять, за что вы так ненавидите мастера?
Шофер сорвал травинку, сунул ее в рот, задумался.
– А я сам не знаю, за что ненавижу Гасилова, – искренне ответил он. – Мне все противно в нем. Как он потирает руки, как здоровается, как разговаривает, как ездит на Рогдае… Он и бригадира себе подобрал. Одно слово – Притыкин…
Они помолчали, затем Прохоров сочувственно покачал головой.
– Да, такое случается, – сказал он. – Не можешь терпеть человека, а сам не знаешь за что… У меня к вам еще один вопрос, Николай Васильевич… Кого вы везли в машине, когда первый раз в жизни вышли на работу в тапочках?
– Гасилова! – не задумавшись ни на секунду, ответил шофер.
Легкий ветер с юга пронесся над солнечной поляной, Кривая береза зашелестела и сделалась седой, так как ветер перевернул листья наизнанку: поляна была сейчас похожа на взбудораженную реку.
– Николай Васильевич! – попросил Прохоров. – Покажите место, где погиб Евгений Столетов и по какой тропинке любит ходить к Кривой березе сосновская молодежь…
Спиридонов согласно кивнул:
– Идите за мной.
Раздвигая руками высокую густую траву, они вышли на северный край поляны, свернув налево, оказались на довольно широкой, хорошо утоптанной тропинке. Молча показав на нее пальцем, Спиридонов пошел по ней к полотну железной дороги, где тропинка, взобравшись на полотно, перепрыгнула через рельсы и потекла дальше.
– Мы пришли на место, – тихо сказал Спиридонов. – Если вы перейдете через железную дорогу, то попадете на Хутор, если пойдете обратно, то попадете к Кривой березе…
Прохоров медленно двинулся вдоль полотна железной дороги и, конечно, нашел то, что искал, – лежал на высохшей от зноя земле небольшой белый камень, росла вокруг него густая и мягкая трава, полотно было песочным, мягким, и не верилось, что, спрыгнув с поезда, человек мог удариться затылком именно об этот камень. Из миллиона различных вариантов на долю Женьки Столетова выпал самый страшный.
– Хороший был парнишка! – послышался за спиной голос Спиридонова.
Казалось фиолетовым безоблачное небо, головки цветов и травы пошевеливались, в двухстах метрах от железной дороги стоя спал жеребец Рогдай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129