– Отличный квас, – сказала Людмила и хотела подняться, чтобы поставить пустой стакан на стол, но Прохоров опередил ее – взял стакан и сам отнес его на место. После этого он сел и пожаловался:
– Жарко, а, Людмила Петровна, до того, понимаете, жарко, что… Во! Посмотрите на человека, который не способен придумать мало-мальски приличного сравнения… Сказать, что в Сосновке жарко, как в Сахаре, – банально, как в бане – неэстетично…
Огорченно почесав затылок, Прохоров просительно прижал руки к груди.
– Людмила Петровна, – жалобно произнес он, – а вы не обидитесь, если я вас задержу на минуточку?
Она посмотрела на него удивленно.
– Да что вы, Александр Матвеевич, – сказала Людмила. – Я вовсе никуда не тороплюсь… Я ведь всегда опаздываю… Серьезно! И в кино опаздываю, и в школу опаздывала… Выйду, кажется, вовремя, а все равно опоздаю… Серьезно…
Не слушая девушку, Прохоров думал о том, что, оказывается, Людмила Гасилова не умеет сидеть на обыкновенной деревянной табуретке и Андрюшка Лузгин не выдумывал, когда рассказывал, что Людмила в школе подкладывала на сиденье парты подушечку, набитую конским волосом. Да и сам Прохоров вспомнил, что в тот день, когда он вместе с Людмилой попал в особняк Петра Петровича, девушка ни одной минуты не сидела – она то полулежала на диване, свертываясь уютной кошечкой, то забиралась с ногами в большое удобное кресло.
На простой некрашеной табуретке Людмиле Гасиловой сидеть было до того неудобно и непривычно, что она все время меняла положение рук и ног, едва не опрокидывалась на спину, когда, забывшись, стремилась откинуться на несуществующую спинку; она успокоилась только после того, как поставила локти на колени, а на руки положила подбородок – выражение сладкой безмятежности и естественной правильности всего того, что происходило на белом свете, снова появилось на ее красивом лице.
– Полчаса назад, Людмила Петровна, – легко и просто соврал Прохоров, – на этой самой табуретке сидел Юрий Сергеевич Петухов, ваш будущий муж…
Как он и ожидал, на лице у Людмилы не отразилось ни удивления, ни радости, ни огорчения – абсолютно ничего не было нового на лице девушки, кроме удовлетворения по поводу того, что ей удалось сравнительно хорошо устроиться на неудобной табуретке.
– Да, да, – стараясь держать себя в руках, повторил Прохоров, – полчаса назад здесь сидел Юрий Сергеевич и рассказывал о том, как вы решили пожениться… Знаете, Людмила Петровна, оказалось, что ваш суженый – можно мне его так называть? – никогда не читал Бабеля…
Прохоров открыл стол, вынул небольшую серую книгу, положил ее перед собой. Бабеля он любил, время от времени возвращался к нему в трудные минуты жизни и сейчас боролся с самим собой, понимая, как это кощунственно – Людмила Гасилова на деревянной табуретке и зачитанный серый томик… Прохоров закрыл глаза – где-то сейчас шипел паром и тонко покрикивал на перекатах старенький пассажирский пароход «Пролетарий», в каюте первого класса не могла заснуть от усталости и нервного перенапряжения самая лучшая женщина на всем белом свете, грустная и счастливая одновременно, а здесь…
– Это Женина книга, – вдруг сказала Людмила, поднимая голову. – Он давал мне ее почитать, я ее куда-то дела и еле нашла, когда книга понадобилась Жене. – Она улыбнулась. – Посмотрите, там есть Женин экслибрис… Очень смешной! Серьезно.
Экслибрис был плохонький, художник явно подкачал, но это был тот экслибрис, который должен был принадлежать именно Столетову, – четыре руки сцепились в крепком пожатии, фоном был пучок света от электрического фонарика, а внизу было написано: «Мы будем петь и смеяться, как дети».
– Здорово смешно! – повторила Людмила без улыбки. – Я долго смеялась, когда впервые увидела рисунок… Серьезно!
Прохоров насторожился – что-то новое, совсем незнакомое и неожиданное прозвучало в голосе девушки. Людмила сейчас была грустна и задумчива, былинный овал ее классического русского лица как-то потускнел. «Надо сделать так, – жестоко подумал Прохоров, – чтобы ей было больно. Очень больно, как Столетову, когда он узнал, что она выходит замуж за Петухова…»
– Евгений ошибся, когда считал, что рассказ Бабеля «История одной лошади» кончается словами: «Жизнь нам представлялась лугом, лугом, по которому пасутся женщины и кони», – негромко сказал Прохоров. – У Бабеля не «пасутся», а «ходят»… И знаете, кто в этом виноват, Людмила Петровна?
– Кто? – еле слышно спросила она.
– Вы! – резко сказал Прохоров и поднялся. – Но это не все, далеко не все, Людмила Петровна… Я стопроцентно убежден в том, что Евгений Столетов по-настоящему любил не вас, а Анну Лукьяненок, хотя думал, что любил вас. Да, он женился бы на вас, если бы вы захотели, но этот брак был бы непродолжительным. – Он приблизился к Людмиле, выдержав холодную паузу, сказал: – А вы, Людмила, любили Столетова и всю жизнь будете любить, так как таких людей не разлюбливают…
Вот он и разрушил сладостно-безмятежный мир Людмилы Гасиловой! Раздавленная, пронзенная тоской, понимающая, что прежней радости уже не будет никогда, точно так, как нельзя вернуть к жизни Евгения Столетова, она бледнела, словно была близка к обмороку, и ей было больнее, чем этого хотел Прохоров.
– А теперь, гражданка Гасилова, – садясь на свое место, официальным тоном произнес он, – вы мне расскажете, когда, как и при каких условиях вы дали согласие на брак с Петуховым…
Твердой рукой, по-прежнему не испытывая ни капельки жалости к девушке, Прохоров налил в стакан квас, подойдя к ней, молча вложил стакан в ее дрожащие пальцы.
– Итак, – повторил Прохоров, – когда, как и при каких условиях вы дали согласие на брак с Петуховым?
Людмила теперь на табуретке сидела прямо, бледная, дышала тяжело.
– Прошу отвечать на заданный вопрос.
Дочь Петра и Лидии Гасиловых беззвучно и горько заплакала и, как все плачущие красивые женщины, казалась до того изменившейся, что совсем не походила на саму себя. Плакать Людмила не умела и не привыкла, крупные слезы она вытирала неловко – тыльной стороной ладони, – длинные ресницы слиплись, и от этого она казалась незрячей. Прохоров терпеливо ждал, когда девушка выплачется. «Ничего, ничего, – думал он. – Человек должен отвечать за свои поступки…»
– Вы бы не сидели здесь и не плакали, Гасилова, – сказал Прохоров, – если бы не позволили сделать из себя предмет купли и продажи… Как могло случиться, что Евгения Столетова вы променяли на Петухова? Вы не ребенок, вам двадцать лет…
Людмила прошептала:
– Я сама не знаю, как это произошло…
Она в последний раз вытерла слезы, поежившись, ссутулилась.
– Все решилось первого марта, – сказала Людмила, – хотя папа мне и раньше запрещал встречаться с Женей… А в этот раз… В этот раз в доме с самого утра творилось что-то непонятное…
За два месяца и двадцать два дня до происшествия
…в особняке Гасиловых с самого утра происходило что-то непонятное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129