– Страшатся, что разбежимся, а их милости без команды останутся да без охранителей.
Мужики, распаленные крепчайшей японской водкой, принятой голью, без заедки, на солнцепеке, подобревшие от теплого общения с доброхотными туземцами, вдруг поняли, что их пытались обмануть, совсем забыв про то, что о жестоких законах здешних поведал им спервоначалу Волынкин Гриша. Мужики забалабошили взволнованно:
– А какое такое право господа имеют нас на берег не пущать?
– Али мы не поровну к побегу нашему прикосновение имеем?
– Скрывают от нас, должно быть, что земля сия для жилья нашего удобна может стать!
– Понятно, скрывают!
В разговор вмешался всегда восторженный Михайло Перевалов:
– Братики, ить не могет статься, чтоб край сей, предивным видом своим поражающий и зрение, и воображение наше, имел ко благу нашему свойства вредоносные! На сей земле богоприятной и людишки всякой злобы лишены должны быть. Ой, поглядите, братики, что за рай перед взором нашим лежит, взором, истомившимся видом пустыни морской!
Михаилу поддержал один из братьев-близнецов, угрюмоватый, дубоватый Фрол:
– Да, край предивный здеся. Давайте-ка просить у адмирала, пускай нас ссадит тут – общину ладить будем. Отсель и до земли родной недалече – сердцу милей. А то законопатимся куда-нибудь, откуда нас самому Господу Богу вовек не выколупать.
Мужики на минуту примолкли, будто соображая. Молчание Игнат нарушил:
– С виду ты, Фрол, пентюх пентюхом, а иной раз изречешь толково. А правду говорят, что и колода дубовая раз в десять лет по словечку вымолвит. И на самом деле, робятки, чего нам в дальнее заморье переться? А ну как здеся приживемся? Погода тут, полагаю, не то что на Камчатке – цельный год вёдро. Рыбу ловить станем, деревья посадим плодоносящие, пшеничку, может, посеем. Видали ж сами – растет здесь пшеница!
– Растет! Растет! – грохнули хором мужики.
– Не поплывем дале! Изнурились уж морским походом!
– С япошками жить станем! Они народ смирный, беззлобный!
– Веди нас, Игнат, к адмиралу! Пущай отпускает нас на берег разведаться!
Суета в размышлении серьезном покручивал свой шишковатый нос, думал было сейчас с депутацией к Бейноску двинуть, но кто-то вдруг громко крикнул, что к галиоту от берега правят еще какие-то лодки, и кинулись мужики смотреть. И на самом деле, двигались от берега с десяток японских милых лодок, будто охраняя ту, что в середине находилась.
– Кого нелегкая опять несет? – удивлялись мужики.
– Али снова торговцы?
– Нет, непохоже! Видать, важный барин правит, насчет гвоздей да топоров, поди, договориться хочет.
Доложили адмиралу. Беньёвский поспешил на палубу со свитой, навел на лодки подзорную трубу, смотрел недолго, с треском сложил ее.
– Чурин! – крикнул штурману. – Распорядись-ка мехов достать, да покраше, побогаче, не скупись! – и тут же обратился к мужикам: – Те, кто к оружию определен, наготове будьте, но мушкетонов без моей команды упаси вас Боже трогать!
Скоро лодки японские к самому борту подплыли. Прибывший вельможа грузным, полным был. На палубу взобрался лишь с большим трудом при помощи телохранителей, толкавших его под толстый зад. Вслед за ним и слуги влезли – все с длинными мечами. Японец главный вначале отдышался, потом оправил с помощью прислужников долгополую свою одежду из шелка синего, с рукавами широчайшими, украшенными кисточками, и уж только вслед за туалетом изобразил на круглом своем лице подобие улыбки, и глазки его при этом в жирных складках кожи утонули, так что и ресницы негустые скрылись, и получилось лицо безглазым и смахивающим на небольшую тыкву. На голове его крошечная шапочка красовалась, Бог весть как державшаяся на макушке плоской, лысой. За широким поясом рукоятями вниз торчали два меча. Японец поклонился, из-за пояса веер выхватил, стал обмахиваться им, не двигаясь с места. Беньёвский поклонился тоже, шагнул навстречу вельможе и по-французски спросил:
– Не имею ли я честь видеть правителя этого острова? Мы рады приветствовать вас на борту корабля, британской короне принадлежащего. Я – капитан, барон де Бенёв.
Японец кинул быстрый взгляд на прислужника, державшего над ним раскрытый зонт. Тот, похоже, был у главного за толмача, потому что, наклонившись к уху вельможи, проверещал ему что-то по-японски. Главный, словно осознав честь присутствия на британском судне, взметнул вверх тонкие щипаные брови, значительно кивнул и небрежно бросил переводчику фразу, перетолмаченную тут же:
– Даймиос Фукиру, местный властелин, рад приветствовать славных британских моряков и лично барона де Бенёв близ своей земли. Чем вызван ваш приход?
– Необходимостью починки судна, – отвечал Беньёвский, – и желанием пополнить запасы питьевой воды.
Толмач мгновенно перевел, и жирное лицо даймиоса Фукиру стало едва не вдвое шире от улыбки. Он ответил быстро:
– Вам предоставят сколько угодно чистейшей, как слеза, питьевой воды и необходимые материалы для починки судна. Фукиру гостеприимен.
Беньёвский был доволен и снова поклонился:
– О вашем приеме милостивом я по прибытии в Лондон тотчас доложу своему правительству. Сейчас же по закону гостеприимства я буду счастлив вручить вам эти скромные дары, – и он махнул рукой Чурину, который неуклюже поднес японцу связку отборных собольих шкурок, не поленившись перед этим пригладить, причесать густой, блестящий мех.
– Доброго здоровьичка вашей милости желаем, – добавил с хмурым лицом Василий Чурин, не замечая, как побледнел от бешенства Беньёвский. – Сгодится в стужу брюхо-то прикрыть.
Фукиру шкурки принял почти бесстрастно, передал их тут же слугам, но было видно, что подарком даймиос доволен. Потом, желая, видно, судно осмотреть, пошел по палубе и вдруг уставился на пушку. Посмотрел на берег, на пушку снова, наклонился, приглядываясь к чему-то на бронзовом ее стволе, похлопал по ней пухленькой своей ладошкой и всем на удивленье вымолвил с масленой улыбкой:
– Карашо!
Но улыбка слетела с обрюзгшего его лица так же быстро, как и появилась на нем, даймиос приблизился к Беньёвскому, и толмач заговорил:
– Их светлость, даймиос Фукиру, выражает свою великую, ни с чем не сравнимую признательность барону де Бенёв и славной головой Будды клянется в том, что наполнит весь его корабль прозрачной, как алмаз, питьевой водой, но заклинает британских моряков не выходить на берег и даже приближаться к нему на лодке. В противном случае их светлость будет вынужден всех, кто нарушит его приказ, лишить права на существование посредством отделения головы от тела, как того требуют древние законы Империи восходящего солнца. На прощанье их светлость желает британским морякам счастливого, тихого отдыха близ прекрасной японской земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Мужики, распаленные крепчайшей японской водкой, принятой голью, без заедки, на солнцепеке, подобревшие от теплого общения с доброхотными туземцами, вдруг поняли, что их пытались обмануть, совсем забыв про то, что о жестоких законах здешних поведал им спервоначалу Волынкин Гриша. Мужики забалабошили взволнованно:
– А какое такое право господа имеют нас на берег не пущать?
– Али мы не поровну к побегу нашему прикосновение имеем?
– Скрывают от нас, должно быть, что земля сия для жилья нашего удобна может стать!
– Понятно, скрывают!
В разговор вмешался всегда восторженный Михайло Перевалов:
– Братики, ить не могет статься, чтоб край сей, предивным видом своим поражающий и зрение, и воображение наше, имел ко благу нашему свойства вредоносные! На сей земле богоприятной и людишки всякой злобы лишены должны быть. Ой, поглядите, братики, что за рай перед взором нашим лежит, взором, истомившимся видом пустыни морской!
Михаилу поддержал один из братьев-близнецов, угрюмоватый, дубоватый Фрол:
– Да, край предивный здеся. Давайте-ка просить у адмирала, пускай нас ссадит тут – общину ладить будем. Отсель и до земли родной недалече – сердцу милей. А то законопатимся куда-нибудь, откуда нас самому Господу Богу вовек не выколупать.
Мужики на минуту примолкли, будто соображая. Молчание Игнат нарушил:
– С виду ты, Фрол, пентюх пентюхом, а иной раз изречешь толково. А правду говорят, что и колода дубовая раз в десять лет по словечку вымолвит. И на самом деле, робятки, чего нам в дальнее заморье переться? А ну как здеся приживемся? Погода тут, полагаю, не то что на Камчатке – цельный год вёдро. Рыбу ловить станем, деревья посадим плодоносящие, пшеничку, может, посеем. Видали ж сами – растет здесь пшеница!
– Растет! Растет! – грохнули хором мужики.
– Не поплывем дале! Изнурились уж морским походом!
– С япошками жить станем! Они народ смирный, беззлобный!
– Веди нас, Игнат, к адмиралу! Пущай отпускает нас на берег разведаться!
Суета в размышлении серьезном покручивал свой шишковатый нос, думал было сейчас с депутацией к Бейноску двинуть, но кто-то вдруг громко крикнул, что к галиоту от берега правят еще какие-то лодки, и кинулись мужики смотреть. И на самом деле, двигались от берега с десяток японских милых лодок, будто охраняя ту, что в середине находилась.
– Кого нелегкая опять несет? – удивлялись мужики.
– Али снова торговцы?
– Нет, непохоже! Видать, важный барин правит, насчет гвоздей да топоров, поди, договориться хочет.
Доложили адмиралу. Беньёвский поспешил на палубу со свитой, навел на лодки подзорную трубу, смотрел недолго, с треском сложил ее.
– Чурин! – крикнул штурману. – Распорядись-ка мехов достать, да покраше, побогаче, не скупись! – и тут же обратился к мужикам: – Те, кто к оружию определен, наготове будьте, но мушкетонов без моей команды упаси вас Боже трогать!
Скоро лодки японские к самому борту подплыли. Прибывший вельможа грузным, полным был. На палубу взобрался лишь с большим трудом при помощи телохранителей, толкавших его под толстый зад. Вслед за ним и слуги влезли – все с длинными мечами. Японец главный вначале отдышался, потом оправил с помощью прислужников долгополую свою одежду из шелка синего, с рукавами широчайшими, украшенными кисточками, и уж только вслед за туалетом изобразил на круглом своем лице подобие улыбки, и глазки его при этом в жирных складках кожи утонули, так что и ресницы негустые скрылись, и получилось лицо безглазым и смахивающим на небольшую тыкву. На голове его крошечная шапочка красовалась, Бог весть как державшаяся на макушке плоской, лысой. За широким поясом рукоятями вниз торчали два меча. Японец поклонился, из-за пояса веер выхватил, стал обмахиваться им, не двигаясь с места. Беньёвский поклонился тоже, шагнул навстречу вельможе и по-французски спросил:
– Не имею ли я честь видеть правителя этого острова? Мы рады приветствовать вас на борту корабля, британской короне принадлежащего. Я – капитан, барон де Бенёв.
Японец кинул быстрый взгляд на прислужника, державшего над ним раскрытый зонт. Тот, похоже, был у главного за толмача, потому что, наклонившись к уху вельможи, проверещал ему что-то по-японски. Главный, словно осознав честь присутствия на британском судне, взметнул вверх тонкие щипаные брови, значительно кивнул и небрежно бросил переводчику фразу, перетолмаченную тут же:
– Даймиос Фукиру, местный властелин, рад приветствовать славных британских моряков и лично барона де Бенёв близ своей земли. Чем вызван ваш приход?
– Необходимостью починки судна, – отвечал Беньёвский, – и желанием пополнить запасы питьевой воды.
Толмач мгновенно перевел, и жирное лицо даймиоса Фукиру стало едва не вдвое шире от улыбки. Он ответил быстро:
– Вам предоставят сколько угодно чистейшей, как слеза, питьевой воды и необходимые материалы для починки судна. Фукиру гостеприимен.
Беньёвский был доволен и снова поклонился:
– О вашем приеме милостивом я по прибытии в Лондон тотчас доложу своему правительству. Сейчас же по закону гостеприимства я буду счастлив вручить вам эти скромные дары, – и он махнул рукой Чурину, который неуклюже поднес японцу связку отборных собольих шкурок, не поленившись перед этим пригладить, причесать густой, блестящий мех.
– Доброго здоровьичка вашей милости желаем, – добавил с хмурым лицом Василий Чурин, не замечая, как побледнел от бешенства Беньёвский. – Сгодится в стужу брюхо-то прикрыть.
Фукиру шкурки принял почти бесстрастно, передал их тут же слугам, но было видно, что подарком даймиос доволен. Потом, желая, видно, судно осмотреть, пошел по палубе и вдруг уставился на пушку. Посмотрел на берег, на пушку снова, наклонился, приглядываясь к чему-то на бронзовом ее стволе, похлопал по ней пухленькой своей ладошкой и всем на удивленье вымолвил с масленой улыбкой:
– Карашо!
Но улыбка слетела с обрюзгшего его лица так же быстро, как и появилась на нем, даймиос приблизился к Беньёвскому, и толмач заговорил:
– Их светлость, даймиос Фукиру, выражает свою великую, ни с чем не сравнимую признательность барону де Бенёв и славной головой Будды клянется в том, что наполнит весь его корабль прозрачной, как алмаз, питьевой водой, но заклинает британских моряков не выходить на берег и даже приближаться к нему на лодке. В противном случае их светлость будет вынужден всех, кто нарушит его приказ, лишить права на существование посредством отделения головы от тела, как того требуют древние законы Империи восходящего солнца. На прощанье их светлость желает британским морякам счастливого, тихого отдыха близ прекрасной японской земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96