– Подарков делать никаких не сметь! – строго приказал Беньёвский. – Довольно с нас того, что господин посланник по легкомыслию полсорока соболей уж роздал. Не тот расклад, ребятушки, чтобы добром кидаться. Земелька наша далеко, взять негде будет. Все наше токмо в обмен идет.
Японцы, худощавые, с покорностью в глазах, неопределенного возраста мужчины, поднимались на галиот и становились у борта, почтительно вначале поклонившись. Были они босыми, в коротких халатах-азямах, с головами, выбритыми до половины, с косицами, завязанными туго-туго и торчавшими на затылке вверх. Кое-кто прикрылся от жаркого солнца зонтиком, другие обмахивались расписными веерами.
– Да, невзрачный народец, – переговаривались меж собою мужики, разглядывая робких гостей.
– Хлипковатый народ. Как таких земля-то носит?
– Не люди, а бабы какие-то, и одеты по-бабьи. Чего врали, будто звери они лютые насчет иноземцев?
– Таким не токмо с нами, но и с женками своими не совладать. Соплей перешибешь, ей-Богу!
Беньёвский с достоинством вышел вперед, попробовал было обратиться к гостям на всех известных ему языках, кроме древнегреческого и еврейского, но те лишь улыбались, щеря свои кривые темно-желтые зубы. К адмиралу тихо откуда-то сбоку Чурин подошел, шепнул:
– А чего балакать с ними, ваша милость? Ты их к товарам допусти, а там я им все по-свойски объясню, поймут. Токмо пущай наперед своему барахлу показ учинят, а то привезли, быть может, дерьма какого, чего мы и в рот посовестимся взять.
Беньёвский, обиженный немного тем, что большие знания его бесполезны оказались, кивнул и прочь пошел, в каюту. Ушли в кают-компанию и офицеры, которые на торг купеческий из гордости своей смотреть не пожелали.
Торг начался. Осмотрели попервой японские товары, придирчиво и щепетильно. Переглядели ячмень, пшеницу, просо. Василий Чурин, нещадно лупя мужиков по рукам, протянутым к товару, пересмотрел все сам, попробовал зерно на зуб, зачем-то нюхал, набирая в горсть, пересыпал с ладони на ладонь. Японцы с боязливым уважением смотрели на него, что-то верещали скоро и тонко на языке, немало забавлявшем мужиков. Штурман зерно одобрил и к покупке приговорил, но от битой птицы отказался наотрез, найдя ее протухшей, чем вызвал сдержанное неудовольствие владельцев. Не взял он и сухие фрукты, обнаружив в них каких-то червяков или жуков. Попробовал на зуб одно из красных мелких яблок, но тут же сморщился и выплюнул нажеванное за борт. Воду Василий Чурин определил пригодной для питья лишь после того, как заставил отпить немного того японца, кто ее привез. У одного из двадцати торговцев сыскалась шелковая материя, которая, как все заметили, самому штурману сильно приглянулась. Чурин немедля развязал кошель из толстой кожи, добыл из него немного серебра, и сделка состоялась тут же. Потом с ухватками заправского алтынщика стал он трясти перед японцами товарами своими: крашениной, каразеей, холстом и топорами, добытыми в лавках у Казаринова. Было видно, что русская мануфактура пришлась островитянам по душе, но штурман, боясь продешевить, назвал за их продукты такую цену, что японцы заверещали на него отчаянно, с угрозой даже, схватили свои корзины и потащили к борту. И Чурин, повздыхав, надбавил: договорили, что за корзину каждую с зерном получат они по пяти аршин холста или каразеи да еще по топору. За воду Чурин рассчитался с продавцами железом ржавым – гвоздями, скобами и иным ломом, которому японцы, впрочем, рады были, и штурман тоже, избавившись от мусора негодного.
Когда зерно и воду в трюм спустили, в борт-камеру, Василий Чурин дозволил мужикам торговлю в розницу. На каждого японского купчишку досталось сразу по два – по три покупщика, на палубе поднялся гам, хохот, говор, брань – торговля шла! У купцов нашлось в запасе немало любопытной всячины: чай, табак, орехи земляные и лесные, коробочки Бог весть под что и для чего, дощечки расписные лаковые, шляпы, веера. Над палубой завис духовитый дым табачный. Мужики менялись весело, легко, обманывали и тут же обманывались сами, приценивались, примерялись, советовались с товарищами, долго думали, пока предмет желанный не перехватывал другой, и затевалась брань. Иные спешили отойти скорей от искушения приобрести что-то очень дорогое, другие, не боясь передать лишнего, с жадной радостью, как дети, увидевшие что-то привлекательное, покупали все, что нравилось, что было мило глазу, без всякого раздумья о дальнейшем применении вещицы купленной. От сердца покупали.
Ходили по палубе уже такие, кто снял с себя не только кафтаны, армяки, штаны, но и рубаху. В шляпах, плетенных из соломки, прижав свои покупки к обнаженной груди, не стесняясь суетившихся тут же баб, ходили они по палубе в одних портках от купца к купцу, приглядывая еще какой-нибудь невиданный товар. Суровый Василий Чурин с презрительной веселостью грозил таким:
– Ну, остолопы, станете парусину у меня на штаны просить, хрена лысого получите, а не парусины! Э-э, бирюлек детских накупили, брылотрясы!
Но те лишь отмахивались от него руками, счастливо смеялись и продолжали шастать от купца к купцу.
Японцы лишились всех своих товаров скоро. Были разобраны мужиками даже не устроившие Чурина сухие фрукты и яблоки, но отпускать их все не хотели. Многие, штурман углядел, вдруг ни с того ни с сего вдруг оказались пьяными – видно, как ни осматривал товары Чурин, а знатную свою водку, свалившую и крепкого Хрущова, японцы все же пронесли на галиот. Низкорослых, плюгавых островитян тискали в объятьях, звонко целовали, братались с ними, тащили с груди нательные кресты, показывали распятого Бога своего, совали к губам японцев, но те отказывались вежливо, смеялись, мотали головами, показывали рукой на берег, а потом ребром ладони били себя по шеям – нельзя, мол.
Наконец, расцелованные на прощанье, увязав себе на спины огромные тюки с успешно наторгованным товаром, они спустились в лодки, откуда махали мужикам руками, после чего, показав на них, а потом на берег, снова стукали себя по шеям ребром ладони и выкрикивали что-то по-птичьи тонко.
– Братцы, – обмахиваясь веером, спросил Ивашка Рюмин, – а за каким же делом, не пойму, они себя по выям-то колотят? Неужто о беде предупреждают?
Но на Рюмина руками замахали:
– Какая там беда? От сего народца вреды, что от старца расслабленного!
– Чай, сам видишь – смирные да ласковые япошки. Ни те злобы, ни ехидства. Живут, видать, небогато – риса и то с гулькин нос привезли, но изрядно сердечны и добролюбивы, – убеждал шельмованного канцеляриста Гундосый Федька, пьяный изрядно. – Все врал нам Иван-попович, стращал, поелику прихвостень господский, а те нас на берег до поры выпущать не желают!
– Сие на правду похоже, – поддержал Гундосого Спиридон Судейкин, смекалистый и хитроватый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96