Шведа тут же услужливо подняли и усадили на скамейку.
– Очень, очень хорошо! – воскликнул предводитель, когда закончилась возня с Винбланом. – Счастливый день! Иного, друзья, не ждал от вас, понеже правым делом Бог руководит! Цесаревичу Павлу вечное здравие!
И тут же рев полсотни глоток заходил под потолком бревенчатым. С восторгом осознавая заслугу свою, грянули здравицу великому князю казаки и артельщики, кидали вверх к потолку малахаи свои и колпаки суконные – не поймать не страшились, потому что знали, что разживутся скоро лучшими шапками, и не только ими, но и нарядной теплой одеждой, а еще хлебом и водкой, новыми ружьями и даже избами.
– Никуда отсель не уходить, ребята! – сказал Беньёвский, когда шум поутих. – Теперь зачнем заслуги ваши личные награждать от имени цесаревича. Господ прожектеров акции мятежной со мной прошу пройти.
Хрущов, Винблан, Панов, Батурин и Степанов пошли вслед за Беньёвским в судейскую камору, где уже стояли откупоренными два бочонка с водкой, миска огромная с нарезанным хлебом, а подле ящика с денежной казной сидел Ивашка Рюмин, уже очухавшийся после злой дороги, весело крутивший носом-рыльцем, пьяненький изрядно.
– Господа, – сказал предводитель, – желательно мне мужиков за их вспомоществованье наградить примерно. Како мыслите?
– Да не много ль чести? – нахмурился Хрущов, аппетитно глядя на бочонки.
– А чего тебе, Петя, жалко? – заметил Панов. – Побалуем, не свое же.
– Предприятие наше лишь наполовину устроилось, – заявил Беньёвский, – а через ласку сию крепче к нам мужик привяжется.
– Ну, делай как знаешь, – махнул рукой Хрущов, – токмо ты нас вперед награди, чтоб чужое усердие виднее стало.
– С превеликим удовольствием! Ей, Ивашка! – весело крикнул Беньёвский Рюмину. – Кто есть Ганимед, ответствуй!
– Ганимед? – озадаченно пожал плечами Рюмин. – Так сие и младенец ведает – виночерпий Юпитеров. Русская нация вся из Ганимедов составлена, ибо мы попеременно друг у дружки в виночерпиях с охотой служим.
– Правда твоя, – согласился Беньёвский, – ну так сперва господам зачерпни, а после мужикам поочередно наливать станешь. Понял?
– Понял, ваша милость. Ремесло нехитрое!
Господа шумно выпили за победу и стали вызывать мужиков по одному, тут же определяли степень заслуги каждого: этот-де смело ратоборствовал, а другой – похуже, на задах стоял, по тылам хаживал. Тот вперед рвался, из фузеи беспрестанно палил, а этот неизвестно где пропадал. Первого, понятно, потчевали водкой и награждали деньгами щедро, второму хоть и наливали чарку от мягкосердечия великокняжеского, но денег не давали и выпроваживали быстренько за дверь. Выпившие же водки и принявшие награду отдавали господам земной поклон, а потом подходили к руке Беньёвского.
– Не я, – говорил он наставительно, – а сам великий князь награду тебе дарует и десницу свою для лобызания простирает!
Мужики с умилительным восторгом целовали белую руку Беньёвского и выходили.
Иван Устюжинов появился в судейской каморе совсем неожиданно для предводителя. Беньёвский осклабился широкой улыбкой и встал из-за стола, заваленного деньгами наградными.
– Ну а сего казака великую заслугу мы чем наградим, государи милостивые?
– Не надо мне награды! – твердо и угрюмо вымолвил Иван. – Не за тем я пришел!
– Отчего же не надо? – улыбался Беньёвский. – Разве ты не ближайшим моим помощником был? Не ты мужиков подговаривал?
Все знали об их приятельстве, поэтому, потупясь, молчали. Но Хрущов, тряхнув копной волос кудрявых, с пьяной решимостью сказал:
– Мориц-Август, твоя воля, можешь сего молодчика хоть от маковки до самых пят серебром осыпать, да токмо я тебе прямо скажу: послал ты его в Винблановой команде на цейхгауз, однако ж не видели мы его в оном деле. Где пропадал – неведомо. Может, пока мы там под пулями стояли, кровью обливаясь, он с девкой своей на сеновале воевал. Знаю, просидел он всю баталию, как мышь под веником, ввиду будущего снисходительства твоего! А ну-ка, спроси у него, Мориц-Август, сам спроси!
Беньёвскому, похоже, совсем не хотелось спрашивать об этом Ивана, но не спросить он не мог:
– Ваня... не пошел ты к цейхгаузу?
– Не пошел.
Хрущов недобро рассмеялся:
– Вот видишь! Петр Хрущов напраслину возводить не станет!
– Так ведь тебе, Петр Лексеич, – сказал предводитель, – наверно, неизвестно, что я туда Ивану сам идти не велел.
– Как же так? – удивился Хрущов. – Я слышал.
– А после приказ свой отменил.
Заговорил Панов, зло раздувая ноздри:
– А сие что за честь недорослю зеленому пред нами дана? Али ты волен жизни наши по разному градусу мерить? Оному под огонь неприятельский идти, а сему под забором сидеть али в нужнике!
– Ну, стало быть волен! – холодно и строго заявил Беньёвский. – Тебе ж, Иван, в награде откажу, коль на баталии не был. Мы ныне токмо таковых премируем.
– Награды мне вашей не надобно, – молвил Иван спокойно, – говорю, не за тем пришел я. Единственно у вас спросить пришел, зачем вы Нилова жизни лишили? Хоть и препустым он человеком был, так ведь все же человеком. Али без крови сей не обойтись вам было?
Никто не ждал, что Беньёвский разгневается столь сильно, – он мгновенно преобразился, от былой приятности на лице его не осталось и следа, по-собачьи ощерился и закричал на Ивана визгливо, тонко:
– А ты сие не нам, не нам говори, а вот мужикам своим, кои давно уж крови Нилова алкали! Они, они его смерти предали, а не мы, не мы!
– Знаю, что алкали, да токмо вы рады были тому, не противились – пускай себе убивают, соперников не будет! Э-эх, не кровью к правой цели дорогу надо поливать, а потом и слезми!
Беньёвский, уняв свой гнев так же скоро, как и вошел в него, сказал очень тихо и устало:
– О смерти Нилова хоть и не скорблю, но сожалею так же. Поверь, беспомощен я был что-либо предпринять. Пот же и слезы в деле нашем помощники суть не главные. На сих словах беседу с тобой, Иван, кончаю. Не понравился ты мне сегодня. Ступай.
В дверь уже несколько раз совались головы спешащих получить награду мужиков. Иван не стал дожидаться, пока Беньёвский повторит свои слова, и без поклона прочь пошел. Награждали долго, но Беньёвский не имел уже того ликующего вида, каким встречал вначале приходящих за пожалованьем. Он стоял спиной к господам, рьяно спорившим о достоинстве каждого участника, глядел через мутную слюду оконца на дорогу перед канцелярией, запруженную награжденными артельщиками, казаками и другими обывателями, прилипшими к делу неведомо зачем, веселыми, горластыми, едва ль не в стельку пьяными, хваставшими друг перед другом наградами своими. Услышал тут Беньёвский, как надсадисто, гнусаво засвистел принесенный кем-то рожок, увидел, как встрепенулись мужики, услышав резкие, дурашливые звуки его в три лада всего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
– Очень, очень хорошо! – воскликнул предводитель, когда закончилась возня с Винбланом. – Счастливый день! Иного, друзья, не ждал от вас, понеже правым делом Бог руководит! Цесаревичу Павлу вечное здравие!
И тут же рев полсотни глоток заходил под потолком бревенчатым. С восторгом осознавая заслугу свою, грянули здравицу великому князю казаки и артельщики, кидали вверх к потолку малахаи свои и колпаки суконные – не поймать не страшились, потому что знали, что разживутся скоро лучшими шапками, и не только ими, но и нарядной теплой одеждой, а еще хлебом и водкой, новыми ружьями и даже избами.
– Никуда отсель не уходить, ребята! – сказал Беньёвский, когда шум поутих. – Теперь зачнем заслуги ваши личные награждать от имени цесаревича. Господ прожектеров акции мятежной со мной прошу пройти.
Хрущов, Винблан, Панов, Батурин и Степанов пошли вслед за Беньёвским в судейскую камору, где уже стояли откупоренными два бочонка с водкой, миска огромная с нарезанным хлебом, а подле ящика с денежной казной сидел Ивашка Рюмин, уже очухавшийся после злой дороги, весело крутивший носом-рыльцем, пьяненький изрядно.
– Господа, – сказал предводитель, – желательно мне мужиков за их вспомоществованье наградить примерно. Како мыслите?
– Да не много ль чести? – нахмурился Хрущов, аппетитно глядя на бочонки.
– А чего тебе, Петя, жалко? – заметил Панов. – Побалуем, не свое же.
– Предприятие наше лишь наполовину устроилось, – заявил Беньёвский, – а через ласку сию крепче к нам мужик привяжется.
– Ну, делай как знаешь, – махнул рукой Хрущов, – токмо ты нас вперед награди, чтоб чужое усердие виднее стало.
– С превеликим удовольствием! Ей, Ивашка! – весело крикнул Беньёвский Рюмину. – Кто есть Ганимед, ответствуй!
– Ганимед? – озадаченно пожал плечами Рюмин. – Так сие и младенец ведает – виночерпий Юпитеров. Русская нация вся из Ганимедов составлена, ибо мы попеременно друг у дружки в виночерпиях с охотой служим.
– Правда твоя, – согласился Беньёвский, – ну так сперва господам зачерпни, а после мужикам поочередно наливать станешь. Понял?
– Понял, ваша милость. Ремесло нехитрое!
Господа шумно выпили за победу и стали вызывать мужиков по одному, тут же определяли степень заслуги каждого: этот-де смело ратоборствовал, а другой – похуже, на задах стоял, по тылам хаживал. Тот вперед рвался, из фузеи беспрестанно палил, а этот неизвестно где пропадал. Первого, понятно, потчевали водкой и награждали деньгами щедро, второму хоть и наливали чарку от мягкосердечия великокняжеского, но денег не давали и выпроваживали быстренько за дверь. Выпившие же водки и принявшие награду отдавали господам земной поклон, а потом подходили к руке Беньёвского.
– Не я, – говорил он наставительно, – а сам великий князь награду тебе дарует и десницу свою для лобызания простирает!
Мужики с умилительным восторгом целовали белую руку Беньёвского и выходили.
Иван Устюжинов появился в судейской каморе совсем неожиданно для предводителя. Беньёвский осклабился широкой улыбкой и встал из-за стола, заваленного деньгами наградными.
– Ну а сего казака великую заслугу мы чем наградим, государи милостивые?
– Не надо мне награды! – твердо и угрюмо вымолвил Иван. – Не за тем я пришел!
– Отчего же не надо? – улыбался Беньёвский. – Разве ты не ближайшим моим помощником был? Не ты мужиков подговаривал?
Все знали об их приятельстве, поэтому, потупясь, молчали. Но Хрущов, тряхнув копной волос кудрявых, с пьяной решимостью сказал:
– Мориц-Август, твоя воля, можешь сего молодчика хоть от маковки до самых пят серебром осыпать, да токмо я тебе прямо скажу: послал ты его в Винблановой команде на цейхгауз, однако ж не видели мы его в оном деле. Где пропадал – неведомо. Может, пока мы там под пулями стояли, кровью обливаясь, он с девкой своей на сеновале воевал. Знаю, просидел он всю баталию, как мышь под веником, ввиду будущего снисходительства твоего! А ну-ка, спроси у него, Мориц-Август, сам спроси!
Беньёвскому, похоже, совсем не хотелось спрашивать об этом Ивана, но не спросить он не мог:
– Ваня... не пошел ты к цейхгаузу?
– Не пошел.
Хрущов недобро рассмеялся:
– Вот видишь! Петр Хрущов напраслину возводить не станет!
– Так ведь тебе, Петр Лексеич, – сказал предводитель, – наверно, неизвестно, что я туда Ивану сам идти не велел.
– Как же так? – удивился Хрущов. – Я слышал.
– А после приказ свой отменил.
Заговорил Панов, зло раздувая ноздри:
– А сие что за честь недорослю зеленому пред нами дана? Али ты волен жизни наши по разному градусу мерить? Оному под огонь неприятельский идти, а сему под забором сидеть али в нужнике!
– Ну, стало быть волен! – холодно и строго заявил Беньёвский. – Тебе ж, Иван, в награде откажу, коль на баталии не был. Мы ныне токмо таковых премируем.
– Награды мне вашей не надобно, – молвил Иван спокойно, – говорю, не за тем пришел я. Единственно у вас спросить пришел, зачем вы Нилова жизни лишили? Хоть и препустым он человеком был, так ведь все же человеком. Али без крови сей не обойтись вам было?
Никто не ждал, что Беньёвский разгневается столь сильно, – он мгновенно преобразился, от былой приятности на лице его не осталось и следа, по-собачьи ощерился и закричал на Ивана визгливо, тонко:
– А ты сие не нам, не нам говори, а вот мужикам своим, кои давно уж крови Нилова алкали! Они, они его смерти предали, а не мы, не мы!
– Знаю, что алкали, да токмо вы рады были тому, не противились – пускай себе убивают, соперников не будет! Э-эх, не кровью к правой цели дорогу надо поливать, а потом и слезми!
Беньёвский, уняв свой гнев так же скоро, как и вошел в него, сказал очень тихо и устало:
– О смерти Нилова хоть и не скорблю, но сожалею так же. Поверь, беспомощен я был что-либо предпринять. Пот же и слезы в деле нашем помощники суть не главные. На сих словах беседу с тобой, Иван, кончаю. Не понравился ты мне сегодня. Ступай.
В дверь уже несколько раз совались головы спешащих получить награду мужиков. Иван не стал дожидаться, пока Беньёвский повторит свои слова, и без поклона прочь пошел. Награждали долго, но Беньёвский не имел уже того ликующего вида, каким встречал вначале приходящих за пожалованьем. Он стоял спиной к господам, рьяно спорившим о достоинстве каждого участника, глядел через мутную слюду оконца на дорогу перед канцелярией, запруженную награжденными артельщиками, казаками и другими обывателями, прилипшими к делу неведомо зачем, веселыми, горластыми, едва ль не в стельку пьяными, хваставшими друг перед другом наградами своими. Услышал тут Беньёвский, как надсадисто, гнусаво засвистел принесенный кем-то рожок, увидел, как встрепенулись мужики, услышав резкие, дурашливые звуки его в три лада всего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96