– Нет? Кстати, как у нас сейчас насчет предчувствий?
– Я не могу объяснить этого, – Шелученко нервозно схватился за сигареты. – Я чувствую что-то… ну, как будто сквозь меня ток пропускают. Нет, словами не передать, я знаю только, что завтра будет жаркий денек. Непростой…
– Здесь все деньки жаркие, – хмыкнула Вероника.
Алик бросил недокуренную сигарету, раздавил каблуком и пошел в палатку.
– Ненавижу пустыню, – заявил он проснувшемуся Павлу.
… А я всегда ненавидел зиму.
Едва начнет припорашивать стылую землю, как мне уже и на улицу-то выходить не хочется. Снег лишает меня мужества, тотально умолкают мысли. Все запорошит, заметет мелкий снежок, омерзительная сладкая пудра зимы, мириадами ледяных, тонких иголок бьющая в лицо и затылок.
Я ненавижу детей, которые назло зиме лепят огромных снеговиков и находят удовольствие в битвах снежками. Я ненавижу снежки, что нарочно и ненарочно летят в окна моей комнаты в коммуналке, и я ненавижу замерзшее по утрам ветровое стекло моего «жигуленка».
Густая пелена снега повергает меня в шоковое состояние. Кристаллики льда плавятся под жаром кожи.
Наверное, это оттого, что я родился девятого декабря, когда небо заволакивает серым, а с лиц людей смывает счастливое, живое выражение, и дефицит света и эндорфина повергает их в зимнюю депрессию.
Когда я, баюкаемый матерью, впервые бросил взгляд в окно, я понял всю безутешность зимы. И тогда я подумал: как же ужасен тот мир за стеклом… Мир, скучающий по ярким краскам, мир, которому официант Время не может предложить ничего, кроме серо-белого отчаяния, мокрых улиц с изуродованными солью сугробами и холода.
Я замерзал. Годами… Наверное, поэтому Африка стала моей заветной мечтой, а снег – профессией. Я спасал людей от снега.
…В кармане задергался поставленный на виброзвонок мобильник. Павел вздрогнул. Вот дурак, позабыл о телефоне! Давно бы уже в лагере были. Мобильник дергался. Мысль, ударившая в эти мгновения в уставший мозг, была иррациональна, даже безумна. «Санька, – подумал он. – Это Санька! А кто ж еще? Никто. Никто!» Павел решительно помотал головой. Какой-то дурак перепутал номер, только и всего. «Отвечай же!» – возможно, думала сейчас Санька. Сколько ж энергии ей стоило связаться с этим миром? Если бы это была она, что она сказала бы? Светло ли сейчас на иной стороне? А может, темно? И холодно, холодно, холодно, как зимой?
Павел судорожно глотнул раскаленный воздух пустыни и поднес трубку к уху.
– Алло?
Проклятье, батарейка «сдохла»! И он не узнает, о чем с ним хотела поговорить Санька…
…Они появились приблизительно в два часа ночи. Бесшумные, подобные теням… двадцать человек, почти великанов в облегающих тело, черных, странно прошитых кожаных одеяниях. Казалось, что на них наросла чешуя.
Сначала они бросились к громко храпевшему Нага Мибубу, слегка сдавили ему горло и отнесли в ночь. Потом повернулись к палатке и бесшумно вошли в нее.
Глава 2
ТАИНСТВЕННЫЙ НАРОД ПУСТЫНИ
Вероника Розова всегда спала очень чутко, а сегодня так и вообще никак не могла заснуть – никак не выходили из головы странные намеки и пророчества Шелученко. Она лишь сдавленно ахнула, когда в палатку вошли чешуйчатые незнакомцы. Вероника хотела закричать, хотя в кромешной темноте по большому счету ничего не было видно. Какая разница, что темно хоть глаз выколи и даже собственную руку не разглядишь? Она же чуяла, нутром чуяла близкое дыхание опасности. Но крикнуть так и не успела. Теплая рука легла Веронике на голову и слегка сжала виски. Нет, больно ей не было, нет, убивать ее вроде бы тоже никто не собирался. Этот жест был скорее предупреждением: все, птаха, попалась, так хоть веди себя благоразумно. Вероника замерла. Все тело налилось отвратительным свинцовым страхом… Розова сидела, задыхаясь от застрявшего в горле крика.
– Тихо, – раздался над ее ухом жаркий шепот. Кто-то обращался к девушке на ломаном английском. Вероника насторожилась – ясное дело, этот человек по-английски не каждый день говорит, но он, очевидно, не суданец. Такого акцента она еще ни разу не слышала и тем не менее прекрасно понимала каждое слово. – Не бойся…
– Кто… кто вы? – всхлипнула Вероника. Каждое слово давалось ей мучительно, паника саднила горло, словно кусочек наждачной бумаги проглотила.
Савельев и Алик тоже проснулись. Их беспардонно трясли за плечи, и горе-путешественники спросонья только и могли, что вертеть головами, силясь понять хоть что-нибудь.
– Выходите. Пожалуйста, – вновь прозвучал все тот же голос. – Вам не причинят зла…
– Господи, ведь я это предчувствовал! – простонал Шелученко. Он дрожал всем телом. – Я так и знал, так и знал.
Они безропотно выбрались из палатки. Незнакомцы зажгли факелы, в их анемичном свете они казались совсем уж жутковатыми – словно существа, сошедшие на землю с другой звезды. «Фильм „Мумия“, черт бы их побрал!» – подумал Савельев, недоверчиво поглядывая на странных жителей пустыни: темнокожие люди, а черты лица напоминают европейские. У каждого классически красивый профиль, точеные ноздри, рты с узкими губами и очень стройные, даже какие-то ломкие тела. «Правда, ростом они повыше нас будут», – мелькнуло в голове у Павла. Из глубин памяти почему-то всплыла восхитительная головка Нефертити, абсурд да и только. Перед ним стояли «родные братья» царицы Древнего Египта. Лица, словно из темно-коричневого стеатита вырубленные.
– Бред! – прошептал Савельев. – Бредятина! – он успокаивающе обнял Веронику за плечи, с замиранием сердца ожидая, что же произойдет дальше, и молча поглядывая на одетых в черные кожи незнакомцев.
Из машины вытащили Ваню Ларина. Заспанный Ванька растерянно вглядывался в стену черной чешуйчатой кожи. Постепенно его глаза привыкли к темноте, с которой было не под силу справиться паре факелов.
– Ничего себе, – испуганно присвистнул он. Оказалось, что даже ночной кошмар не в состоянии заставить его умолкнуть. – Это откуда ж вы взялись, из какого ларца одинаковы с лица? – и тут Ванька вздрогнул, переменился в лице и пальцем ткнул в сторону метавшегося в горячке Филиппса. – Больной, – забормотал он, мешая английские и русские слова. – Человек болеть. Малярия. Откуда… откуда вы все-таки взялись, черт бы вас побрал?
Запас английских слов был безжалостно исчерпан. И Ларин перешел на безупречно литературный русский мат.
Высокий, затянутый в кожаную чешую человек взял его за руку.
– Но он же еще жив! – крикнул Ларин Савельеву в отчаянии. – Филиппс еще жив!
«Атаман» суданской шайки метнул настороженный взгляд в сторону машины. Крикнул что-то на непонятном, слишком уж замысловатом языке, а великан, вцепившийся в руку Ларина, проорал нечто неудобоваримое в ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Я не могу объяснить этого, – Шелученко нервозно схватился за сигареты. – Я чувствую что-то… ну, как будто сквозь меня ток пропускают. Нет, словами не передать, я знаю только, что завтра будет жаркий денек. Непростой…
– Здесь все деньки жаркие, – хмыкнула Вероника.
Алик бросил недокуренную сигарету, раздавил каблуком и пошел в палатку.
– Ненавижу пустыню, – заявил он проснувшемуся Павлу.
… А я всегда ненавидел зиму.
Едва начнет припорашивать стылую землю, как мне уже и на улицу-то выходить не хочется. Снег лишает меня мужества, тотально умолкают мысли. Все запорошит, заметет мелкий снежок, омерзительная сладкая пудра зимы, мириадами ледяных, тонких иголок бьющая в лицо и затылок.
Я ненавижу детей, которые назло зиме лепят огромных снеговиков и находят удовольствие в битвах снежками. Я ненавижу снежки, что нарочно и ненарочно летят в окна моей комнаты в коммуналке, и я ненавижу замерзшее по утрам ветровое стекло моего «жигуленка».
Густая пелена снега повергает меня в шоковое состояние. Кристаллики льда плавятся под жаром кожи.
Наверное, это оттого, что я родился девятого декабря, когда небо заволакивает серым, а с лиц людей смывает счастливое, живое выражение, и дефицит света и эндорфина повергает их в зимнюю депрессию.
Когда я, баюкаемый матерью, впервые бросил взгляд в окно, я понял всю безутешность зимы. И тогда я подумал: как же ужасен тот мир за стеклом… Мир, скучающий по ярким краскам, мир, которому официант Время не может предложить ничего, кроме серо-белого отчаяния, мокрых улиц с изуродованными солью сугробами и холода.
Я замерзал. Годами… Наверное, поэтому Африка стала моей заветной мечтой, а снег – профессией. Я спасал людей от снега.
…В кармане задергался поставленный на виброзвонок мобильник. Павел вздрогнул. Вот дурак, позабыл о телефоне! Давно бы уже в лагере были. Мобильник дергался. Мысль, ударившая в эти мгновения в уставший мозг, была иррациональна, даже безумна. «Санька, – подумал он. – Это Санька! А кто ж еще? Никто. Никто!» Павел решительно помотал головой. Какой-то дурак перепутал номер, только и всего. «Отвечай же!» – возможно, думала сейчас Санька. Сколько ж энергии ей стоило связаться с этим миром? Если бы это была она, что она сказала бы? Светло ли сейчас на иной стороне? А может, темно? И холодно, холодно, холодно, как зимой?
Павел судорожно глотнул раскаленный воздух пустыни и поднес трубку к уху.
– Алло?
Проклятье, батарейка «сдохла»! И он не узнает, о чем с ним хотела поговорить Санька…
…Они появились приблизительно в два часа ночи. Бесшумные, подобные теням… двадцать человек, почти великанов в облегающих тело, черных, странно прошитых кожаных одеяниях. Казалось, что на них наросла чешуя.
Сначала они бросились к громко храпевшему Нага Мибубу, слегка сдавили ему горло и отнесли в ночь. Потом повернулись к палатке и бесшумно вошли в нее.
Глава 2
ТАИНСТВЕННЫЙ НАРОД ПУСТЫНИ
Вероника Розова всегда спала очень чутко, а сегодня так и вообще никак не могла заснуть – никак не выходили из головы странные намеки и пророчества Шелученко. Она лишь сдавленно ахнула, когда в палатку вошли чешуйчатые незнакомцы. Вероника хотела закричать, хотя в кромешной темноте по большому счету ничего не было видно. Какая разница, что темно хоть глаз выколи и даже собственную руку не разглядишь? Она же чуяла, нутром чуяла близкое дыхание опасности. Но крикнуть так и не успела. Теплая рука легла Веронике на голову и слегка сжала виски. Нет, больно ей не было, нет, убивать ее вроде бы тоже никто не собирался. Этот жест был скорее предупреждением: все, птаха, попалась, так хоть веди себя благоразумно. Вероника замерла. Все тело налилось отвратительным свинцовым страхом… Розова сидела, задыхаясь от застрявшего в горле крика.
– Тихо, – раздался над ее ухом жаркий шепот. Кто-то обращался к девушке на ломаном английском. Вероника насторожилась – ясное дело, этот человек по-английски не каждый день говорит, но он, очевидно, не суданец. Такого акцента она еще ни разу не слышала и тем не менее прекрасно понимала каждое слово. – Не бойся…
– Кто… кто вы? – всхлипнула Вероника. Каждое слово давалось ей мучительно, паника саднила горло, словно кусочек наждачной бумаги проглотила.
Савельев и Алик тоже проснулись. Их беспардонно трясли за плечи, и горе-путешественники спросонья только и могли, что вертеть головами, силясь понять хоть что-нибудь.
– Выходите. Пожалуйста, – вновь прозвучал все тот же голос. – Вам не причинят зла…
– Господи, ведь я это предчувствовал! – простонал Шелученко. Он дрожал всем телом. – Я так и знал, так и знал.
Они безропотно выбрались из палатки. Незнакомцы зажгли факелы, в их анемичном свете они казались совсем уж жутковатыми – словно существа, сошедшие на землю с другой звезды. «Фильм „Мумия“, черт бы их побрал!» – подумал Савельев, недоверчиво поглядывая на странных жителей пустыни: темнокожие люди, а черты лица напоминают европейские. У каждого классически красивый профиль, точеные ноздри, рты с узкими губами и очень стройные, даже какие-то ломкие тела. «Правда, ростом они повыше нас будут», – мелькнуло в голове у Павла. Из глубин памяти почему-то всплыла восхитительная головка Нефертити, абсурд да и только. Перед ним стояли «родные братья» царицы Древнего Египта. Лица, словно из темно-коричневого стеатита вырубленные.
– Бред! – прошептал Савельев. – Бредятина! – он успокаивающе обнял Веронику за плечи, с замиранием сердца ожидая, что же произойдет дальше, и молча поглядывая на одетых в черные кожи незнакомцев.
Из машины вытащили Ваню Ларина. Заспанный Ванька растерянно вглядывался в стену черной чешуйчатой кожи. Постепенно его глаза привыкли к темноте, с которой было не под силу справиться паре факелов.
– Ничего себе, – испуганно присвистнул он. Оказалось, что даже ночной кошмар не в состоянии заставить его умолкнуть. – Это откуда ж вы взялись, из какого ларца одинаковы с лица? – и тут Ванька вздрогнул, переменился в лице и пальцем ткнул в сторону метавшегося в горячке Филиппса. – Больной, – забормотал он, мешая английские и русские слова. – Человек болеть. Малярия. Откуда… откуда вы все-таки взялись, черт бы вас побрал?
Запас английских слов был безжалостно исчерпан. И Ларин перешел на безупречно литературный русский мат.
Высокий, затянутый в кожаную чешую человек взял его за руку.
– Но он же еще жив! – крикнул Ларин Савельеву в отчаянии. – Филиппс еще жив!
«Атаман» суданской шайки метнул настороженный взгляд в сторону машины. Крикнул что-то на непонятном, слишком уж замысловатом языке, а великан, вцепившийся в руку Ларина, проорал нечто неудобоваримое в ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58