– Бельгийская армия тоже ни при чем. Вы служите в армии наемников Моиза Чомбе, созданной на авеню Генерала Мулэра в Леопольдвилле. Вы, конечно, помните свою штаб-квартиру в отеле «Мемлинг»? Сколько вам заплатили за военную прогулку в саванне на чужой вам земле?
Ван-Хирн скрипнул зубами: англичанин умен и многое знает. Но пока тебе не всадили пулю в затылок, всегда есть надежда. Смайли тут же отметил просчет Ван-Хирна: надежды не было. Перед ним был не тот Джонсон, который остался на острове. Этот Джонсон уже понюхал пороха и знал, на чьей стороне правда.
– У вас точные сведения, – как можно спокойнее произнес голландец, – но вы забыли, что Чомбе – законный глава государства.
– Какого государства? О каком мечтают бывшие колонизаторы? И для кого законный? Для бельгийской компании «Юнион Миньер»? Мы расходимся с нею во взглядах и не считаем законным правителем человека, продавшего свою страну и народ. Во время Второй мировой войны был такой термин – коллаборационист. Так называли людей, продавших родину. Время покарало их, вы знаете.
– Во время войны я служил в африканском корпусе Роммеля, – сухо сказал Ван-Хирн.
Епископ засмеялся, и Смайли еще раз подумал, что Селеста основательно поработал над ним. Его преосвященство из Гамильтона едва ли бы так метко и точно сумел оценить космополита из Бельгии.
– Что же вы сразу не сказали об этом? – улыбаясь, проговорил он. – Я бы не утруждал вас разговором. Мы никогда не поймем друг друга.
«Вы ошиблись, епископ! – хотел крикнуть Смайли. – Мы отлично понимаем друг друга. Ведь это я, Боб Смайли, а не голландец Ван-Хирн. Неужели вы меня не слышите?»
И епископ услышал. А может быть, он просто вспомнил о Смайли неожиданно и без повода, потому что трудно было заподозрить в профессиональном карателе симпатичного работягу-американца.
– Вам знаком некий Смайли? – спросил Джонсон.
– Нет, – пожал плечами Ван-Хирн.
– Я так и думал. Вы, кажется, сказали – пора окончить спектакль? Вы правы: пора. Но самое любопытное, что это действительно спектакль, в котором режиссер позаботился только о моем участии, – загадочно произнес Джонсон и добавил совсем уже непонятное для Ван-Хирна: – Мне даже казалось, что я знаю название пьесы: «Третья смерть епископа Джонсона».
По тому, с каким удивлением посмотрели на Джонсона до сих пор не сказавшие ни слова французы, Смайли догадался, что и они ничего не поняли в последних словах епископа. Значит, не Рослов и Шпагин. Жаль.
– А кто это епископ Джонсон? – вдруг спросил Ван-Хирн.
– Он перед вами, – сказал епископ и повторил задумчиво: – Третья смерть… так мне казалось. Теперь не кажется.
– Не кажется? – криво усмехнулся голландец. – Протрите глаза, ваше преосвященство. – И он выхватил из потаенного внутреннего кармана миниатюрный револьвер, почти игрушку, не замеченную повстанцами, так и не освоившими искусство молниеносного полицейского обыска.
Но стрелял он громко и точно. Епископ пошатнулся и, наверное, упал бы, если б его не поддержали.
– Селеста все-таки верен себе, – прошептал он.
И вдруг Смайли, с ужасом наблюдавший за этой сценой, почувствовал себя свободным. Личность его смяла личность Ван-Хирна, освободив от опеки Селесты, от участи беспомощного и бессильного зрителя. Он вырвался из цепких рук конвоиров и закричал исступленно, почти не сознавая, что кричит:
– Остановитесь! Я не Ван-Хирн!
Добежать до крыльца он не успел. В спину ему хлестнула автоматная очередь, за ней другая. Третью он не услышал. А обезумевшие повстанцы все стреляли и стреляли в распростертое на земле тело капитана Ван-Хирна, который умер на несколько секунд раньше Роберта Смайли.
17. ПОСЛЕ СПЕКТАКЛЯ
Снова опустился занавес. Снова актеры сошли со сцены в действительность, в современность, в жизнь не призрачную и не выдуманную, когда можно было бы, не играючи, привычно закурить, махнуть гребенкой по волосам, потянуться на солнцепеке.
– Кажется, это конец.
– А кто его знает?
– Признаться, надоело.
– Что?
– Все. И миражи, и превращения. Даже шутки. Оказывается, умеет шутить, стервец.
– Хороши шуточки! Вроде ковбойских из вестерна. То стреляют над ухом, то в затылок. И жара адовая.
– Здесь тоже.
– Хлебни пивка. Оно в ящике под Андреем.
– Вечер скоро. Пожалуй, домой пора.
– А что? Катер внизу дожидается. Пошли. Вдруг еще на полюс закинет?
– Не закинет, – сказал Рослов, потягиваясь. – Кажется, действительно конец представлению. И режиссер отбыл.
– Он же и драматург.
Смайли высосал всю жестянку с пивом и швырнул банку на белый скат рифа.
– Не сори.
– Все одно волной смоет. – Он, как и Рослов, потянулся с удовольствием.
– Двое суток отсыпаться буду. От приключений и войн. Хорошо все-таки, мальчики, дома, а не в Африке.
– «В Африке гориллы, – сказал Рослов по-русски, – злые крокодилы будут вас кусать, бить и обижать… Не ходите, дети, в Африку гулять».
– Стихи? – зевнул Смайли. – Переведешь или не стоит?
– Пожалуй, не стоит. Ты кем был в этом спектакле?
– А ты не видел?
– Тебя? Нет.
– Я же Ван-Хирном был. Ландскнехтом бывшего катангского владыки Моиза Чомбе. Суперменом из «великолепной семерки». Почти Юлом Бриннером.
– Не клевещи, – сказал Шпагин. – Просто убийцей за бельгийские франки. Дрянцом. Слыхали, ваше преосвященство, оказывается, мы с вами Боба кокнули?
– После того, как он кокнул меня, – поморщился епископ. – Чертовски умирать надоело, джентльмены.
– Вас, епископ, кокнул не я, а Ван-Хирн. На этот раз я не мог ему помешать. Я сидел у него в черепной коробке и мысленно кусал губы. Бесись не бесись, полная беспомощность. Почему-то Селесте понадобились мои «подавленные эмоции».
– Это он сам сказал? – спросил Рослов.
– Сам. Два раза мы с ним поговорили, пока Ван-Хирн постреливал. Ну что стоило Селесте подавить эту пакостную личность? Никаких усилий. Один какой-нибудь импульс, волна или черт его знает, чем он орудует… Так нет – заупрямился. Только в последний момент сжалился – выпустил.
– Когда?
– Сразу же после выстрела в епископа, когда я уже ничего не мог исправить. Помните, как я закричал: «Остановитесь! Я не Ван-Хирн!»
– Значит, убили все-таки вас, а не голландца, – вздохнул епископ. – Жаль. Только объясните мне, пожалуйста, чего добивался Селеста? Ну, у Смайли «подавленные эмоции». У меня трансформация мировоззрения. А что у вас?
Шпагин задумался.
– Боюсь, что не сумею вам ответить. Я был просто сотрудником подпольной газеты «Либерасьон».
– А я – ее редактором, – сказал Рослов. – Позвольте представиться: Гастон Минье, бывший фельетонист парижской «Суар», которого нелегкая занесла в Конго. Кстати, я ни разу не вспомнил о том, что есть на свете некий математик по имени Андрей Рослов.
– И я, – прибавил Шпагин, – ничего не знал ни о Шпагине, ни о Селесте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79