А чем отвечают люди? Знаете, сколько было мирных лет в истории человечества? Двести девяносто два года из пяти тысяч! Простая арифметика: четыре тысячи семьсот восемь лет человечество раздирали войны, междоусобицы, побоища и распри!
– В том числе и крестовые походы, – насмешливо подсказал Рослов, но епископ не принял вызова.
– Крестовые походы – одна из самых страшных страниц в истории церкви, – согласился он. – Одна из самых жестоких, кровавых и бессмысленных. Хотя, – со вздохом добавил он, – любая война жестока и бессмысленна.
Он прекращал этот затянувшийся спор, но Рослов, как бывало на философских семинарах в Московском университете, не сложив оружия, рвался в атаку.
– Жестока – согласен. Но бессмысленна не всегда. Собственно говоря, всегда осмысленна. Важно только, какой умысел ею движет. А чтобы его понять, надо знать политику, которую проводят люди, войну развязавшие. Основы этой политики заложены в системе экономических отношений, в государственном и общественном строе. Не было войн, не имевших политических, классовых целей, потому что только политика правящих классов определяет цели войны. И ни к чему говорить, что войны бывают разные – справедливые и несправедливые. Даже на нашем коротком веку мы повидали и те и другие.
– Слова, – упрямо не соглашался епископ. – Нет справедливых войн. Я их не знаю.
Рослов встал, медленно прошелся вдоль белой веранды и вдруг, резко обернувшись, спросил:
– Когда кончается ваш домашний арест?
– Думаю, дня через два.
– Отлично. Через два дня мы закончим спор.
– Мы его никогда не закончим.
– Вы сказали, что не знаете справедливых войн?
– Не знаю.
– Тогда и узнаете.
– Не понимаю как.
– Поедем с вами на остров и проделаем опыт с Фомой Неверующим. Поверите, как и он.
«А вдруг Селеста закапризничает и не откликнется? – опасливо думал Рослов, следя за вспененным следом катера. – Вдруг он не согласится поставить заказанный мною спектакль. А ведь это опыт не для епископа – для меня, для науки. Ведь это я хочу проверить, рождаются ли миражи Селесты нашими биотоками. Опыты ставит он, а не наши ли мысли подсказывают ему темы опытов? Мы, так сказать, и лаборанты и кролики, для которых эти опыты не всегда приятны. Смайли до сих пор не может в себя прийти: как вспомнит, так мышцы как у боксера. Или Яна с ее угрызениями совести… Смешно! И все же для ученого любой такой опыт – открытие. Поиск. Озарение. И то, что задумано для епископа, – чудесная находка для мыслителя, для кого хотите – от биолога до историка! Не каждый день приходится участвовать в эксперименте, поставленном в масштабах истории человечества».
Рослов легонько обнял сидевшего впереди епископа:
– Вон, видите на горизонте? Это наш остров. Не правда ли, он похож на клочок мыльной пены на ребристой стиральной доске?
Епископ не ответил, молча всматриваясь в горбик кораллового рифа на горизонте. Островок медленно приближался, постепенно теряя зыбкое очарование отдаленности, пока не превратился в белую скалу, источенную ветрами и волнами.
– Приехали с орехами, – сказал Рослов по-русски.
– Что-что? – не понял Джонсон.
– Ворота открыты, ваше преосвященство. Флаги подняты, и герольды ждут вас.
Смайли и Шпагин помогли епископу взобраться на берег и подвели к палатке. Джонсон озирался с нескрываемым любопытством мальчишки, попавшего в сказочную страну и без страха поджидавшего встречи с чудом.
– Где же оно? – спросил он.
– Не могу обещать вам, что вы его увидите, но услышите наверняка. Будут вам такие доказательства, что «Аве Мария» кричать устанете, – загадочно пообещал Смайли.
– Не кощунствуйте, – поморщился епископ.
– Я не кощунствую, я просто трезво оцениваю возможности нашего хозяина. А возможности у него не ограничены.
– Ограничены, – откликнулось в сознании у каждого.
И хотя Рослов уже почти привык к неожиданному вмешательству Селесты в психику его собеседников, он снова ощутил дремучий мистический страх, когда где-то в глубине мозга, минуя слуховые рецепторы, возник неслышный голос, бесстрастный, однотонный, лишенный живой человеческой интонации.
– Неограниченных возможностей не существует, – продолжал Голос. – Всегда есть предел надежности. У меня тоже. Информация – это только информация, как бы ни был велик ее объем. Мышление Смайли не способно к обобщениям. Отсюда – ошибка.
Рослов взглянул на епископа. Тот, казалось, погрузился в гипнотический транс: тело напряглось, глаза закрылись, хотя непосредственный разговор с Селестой такого транса не вызывал. А может, то было благоговейное восхищение первой встречей с Неведомым. У Смайли эта встреча восхищения не вызвала: замечание о неспособности к обобщениям по-человечески обижало. Он демонстративно сплюнул, сдвинул на затылок полотняную кепку с оранжевой надписью «Бермуды» и сказал раздраженно:
– Моя работа обобщений не требует. А у тебя сегодня есть новый подопытный кролик с повышенным коэффициентом интеллекта, «ай-кью» сто пятьдесят, как аттестуют таких в наших колледжах.
– Ошибочно аттестуют.
– Ты не согласен с «ай-кью» епископа?
– Я не согласен с тестами в американской школе для определения квазикоэффициента умственных способностей. Порочная методология.
– Я только хотел сказать, что епископ умен.
– Я знаю это. Мне достаточно встретиться с человеком, чтобы знать объем и значительность его информации.
Смайли молчал, даже губы его не шевелились, только непроизвольные движения рук выдавали его разговор с Селестой. И все слышали этот разговор, если только термин «слышать» мог быть подходящим определением, и все имели возможность в этом разговоре участвовать. То был откровенный обмен мыслями, привычный уже для всех присутствующих, кроме епископа. А ему почему-то было неловко и стыдно. Он даже с благодарностью подумал об отказе Яны от поездки вместе с ними на остров, не зная, что отказ этот был заранее обусловлен Рословым: мало ли какие сюрпризы мог предложить им Селеста во время опыта. Он ждал этого опыта и потому тотчас же вернул к нему ускользающий в сторону разговор.
– У епископа есть вопросы к тебе, Селеста. Да задавайте же их, наконец! – вслух проговорил он, толкнув пребывающего в трансе епископа.
Тот опять промолчал, а Голос ответил:
– Я знаю эти вопросы.
Джонсон испуганно взглянул на Рослова, тот успокаивающе подмигнул в ответ: «Ничего страшного – обыкновенная телепатия и никакой мистики», а Голос продолжал:
– Я знаю о вашем споре, могу точно воспроизвести его. Служитель церкви рассуждал с позиции христианского гуманизма.
– А разве это не единственно верная позиция в оценке несправедливости человеческой? – откликнулся наконец епископ.
– Нет, – сказал Голос, – ты исходил только из догмы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79