– Мы… – Он замолчал, уставившись куда-то в пустоту.
– Бедняжка, – сказала Мелисса, глядя на него. – Больше всего ему хочется убежать и где-нибудь спрятаться.
– Но почему они интервьюировали Шеппарда? – спросил я. – Какое отношение имеет к этому экономист?
– Это его специальность – совать свой палец в любой интеллектуальный пирог, – проворчал Пейменц. – Он заявляет, что экономика – это естественный отбор, а естественный отбор – это экономика. У него есть какая-то небольшая степень в биологии, и этого достаточно, чтобы он мог высказываться, не боясь, что его засмеют.
– Мы… теперь мы перейдем… – Ведущий рылся в бумагах на своем столе, как будто они могли ему пригодиться. – У меня здесь где-то… – Он посмотрел мимо камеры. Его нижняя губа задрожала. На него упала чья-то тень. Он рванулся со своего места, покинув кадр, и изображение на экране растворилось в снегу.
Однако звуковой сигнал еще какое-то время продолжал работать.
– Они! – Судя по всему, это был голос того же ведущего, но он был искажен расстоянием и ужасом. -… Демоны, прямо… моя семья… прошу вас… оставайтесь… Нет!
Затем раздался голос, говоривший на каком-то языке, которого я не смог распознать. Голос был вкрадчивый, мягкий как шелк; но шелковая лента уводила в бесконечные пространства тьмы.
Профессор нырнул вперед, проехавшись животом по кровати по всей ее длине, и ткнул пальцем в кнопку встроенного в телевизор цифрового диктофона, чуть не своротив этим движением сам телевизор.
– Папа! Есть же пульт! – воскликнула Мелисса.
– Тихо, девочка!
Голос бормотал и бормотал сквозь шорох помех и снег на экране на каком-то неизвестном языке, то возвышаясь, то падая в тягостно незнакомых ударениях и ритмах.
Когда шелковый убийственный голос закончил свою проповедь, телевизор окончательно смолк; не было слышно даже шороха статических разрядов.
– Это… это было похоже на… кажется, на греческий? – предположила Мелисса.
– Да нет, не думаю, – промурлыкал профессор, вычесывая короткими толстыми пальцами крошки из бороды. – Если нам сейчас удалось сделать запись, то ее перевод будет входить в планы нашей кампании. – Он осмотрелся вокруг. – Так вот она, комната моей дочери!
– Ты бывал здесь много раз, папа, – сказала она, – врывался в любое время, чтобы сказать мне что-нибудь, что легко могло бы подождать.
– Бывал, но никогда не всматривался по-настоящему, – возразил Пейменц. – Так, как надо.
Вдоль двух стен комнаты громоздились книжные полки из неструганых досок; стойками, поддерживавшими верхние полки, служили стопки книг. В одном углу высился зиккурат старых журналов – полная подборка «Видений». Третья стена была оккупирована тщательно продуманным самодельным алтарем Софии, женского воплощения мудрости: дюжина изображений богини – индусских, греческих и других – окружала Черную Мадонну, африканизированную Деву Марию. Углы комнаты были завешаны пыльными лиловыми и зелеными шарфами, а стол у кровати был покрыт ожогами от упавших палочек благовоний. Напротив алтаря был повешен постер Джейсона Столла, популярного киноактера, которого я возненавидел с того момента, как увидел его на стене у Мелиссы. Он был молод, мускулист, с чувственными глазами, самоуверен и одет с модным минимализмом.
«Каждой женщине нужно что-нибудь в этом роде», – подумал я.
Книги, распиханные повсюду, были по большей части романами и старыми учебниками – она три года обучалась гуманитарным наукам, – а также невразумительными томами, посвященными «забытому знанию», которые давал ей читать отец.
Из коридора донесся чей-то вопль, протяжный и хриплый. Во входную дверь отчаянно забарабанили, затем стук резко оборвался.
До этого момента наши эмоции были заморожены, нависнув над нами, как остановленный кадр репортажа о цунами. Теперь пленка закрутилась вперед, и наши чувства обрушились на нас. Люди могут по-разному реагировать на один и тот же раздражитель. Но мы, все трое, чувствовали одно и то же и знали, что разделяем это чувство. Словно на нас защелкнули стальные цепи, которые до этого хранились где-то в холодильнике, и мы все трое одновременно съежились, почувствовав на себе ледяные оковы.
Мелисса заговорила посреди свернувшегося спиралью молчания:
– Папа… – Ее голос был очень тонким. – Это что-то вроде Армагеддона?
Он колебался лишь мгновение.
– Нет, не думаю.
Я посмотрел на него с удивлением. Он кивнул:
– Да-да, именно так. Я не думаю, что это Армагеддон, библейский или какой-либо еще.
– Но, – спросил я, – что нам тогда делать? Я хочу сказать, если мы не собираемся просто сидеть и ждать, пока…
Пейменц протянул руку к стопке книг, вытащил «Новую оксфордскую аннотированную библию» и привычно перелистал, ища нужное ему место. Он прочел его вслух:
– Книга Иова, глава пятая, стихи семнадцатый и восемнадцатый: «Блажен человек, которого вразумляет Бог, и потому наказания Вседержителя не отвергай. Ибо Он причиняет раны и Сам обвязывает их; Он поражает, и Его же руки врачуют».
Положив книгу на кровать, он задумчиво накрыл ее ладонью.
– Следует исходить из предположения, что все, что происходит сейчас, происходит по какой-то причине. Что бы ни происходило, у человека на это всегда есть соответствующий отклик. Вполне оправданный отклик, наряду с естественными реакциями – страх, гнев, любая эмоция. Даже во времена ужаснейшего геноцида у людей находился соответствующий отклик, хотя физическое сопротивление и было невозможно. Даже тогда, видя, как отбирают и убивают их детей, люди находили ответ, психологически уместный в этой ситуации. Порой тяжело дойти до такого состояния, где возникает подобный ответ, но это возможно. Мы найдем такой ответ, который будет согласоваться с нашей ситуацией.
– А прямо сейчас? – спросил я.
– Сейчас? Сейчас подобающим ответом будут поиски такого ответа. Что означает исследование. Знание – наш меч.
Я не поверил ни единому его слову, но был рад слышать, как он это говорит.
– Но есть и более насущные вопросы, – сказала Мелисса.
– А именно? – спросил Пейменц, переводя на нее взгляд.
– Должны ли мы попытаться помочь тем, кого убивают там, снаружи?
Мы все повернулись и посмотрели на дверь.
Мы прошли в кухню. Я взобрался на раковину и выглянул из нижнего угла кухонного окна, ожидая, что мохнатая паучья лапа проломится сквозь стекло, как только моя голова окажется в поле зрения демона, представляя, как крючковатый коготь погружается в мой глаз, докапываясь до мозга. Однако твари на балконе оставались неподвижными; возможно, они дремали.
Город внизу дрожал и шатался. Я вспомнил виденный как-то мною репортаж о бомбежке в Кабуле в 2007-м: сумрачные, затянутые дымом трещины улиц, освещенные только случайными кострами, пылающими машинами и кое-где горящими фасадами магазинов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
– Бедняжка, – сказала Мелисса, глядя на него. – Больше всего ему хочется убежать и где-нибудь спрятаться.
– Но почему они интервьюировали Шеппарда? – спросил я. – Какое отношение имеет к этому экономист?
– Это его специальность – совать свой палец в любой интеллектуальный пирог, – проворчал Пейменц. – Он заявляет, что экономика – это естественный отбор, а естественный отбор – это экономика. У него есть какая-то небольшая степень в биологии, и этого достаточно, чтобы он мог высказываться, не боясь, что его засмеют.
– Мы… теперь мы перейдем… – Ведущий рылся в бумагах на своем столе, как будто они могли ему пригодиться. – У меня здесь где-то… – Он посмотрел мимо камеры. Его нижняя губа задрожала. На него упала чья-то тень. Он рванулся со своего места, покинув кадр, и изображение на экране растворилось в снегу.
Однако звуковой сигнал еще какое-то время продолжал работать.
– Они! – Судя по всему, это был голос того же ведущего, но он был искажен расстоянием и ужасом. -… Демоны, прямо… моя семья… прошу вас… оставайтесь… Нет!
Затем раздался голос, говоривший на каком-то языке, которого я не смог распознать. Голос был вкрадчивый, мягкий как шелк; но шелковая лента уводила в бесконечные пространства тьмы.
Профессор нырнул вперед, проехавшись животом по кровати по всей ее длине, и ткнул пальцем в кнопку встроенного в телевизор цифрового диктофона, чуть не своротив этим движением сам телевизор.
– Папа! Есть же пульт! – воскликнула Мелисса.
– Тихо, девочка!
Голос бормотал и бормотал сквозь шорох помех и снег на экране на каком-то неизвестном языке, то возвышаясь, то падая в тягостно незнакомых ударениях и ритмах.
Когда шелковый убийственный голос закончил свою проповедь, телевизор окончательно смолк; не было слышно даже шороха статических разрядов.
– Это… это было похоже на… кажется, на греческий? – предположила Мелисса.
– Да нет, не думаю, – промурлыкал профессор, вычесывая короткими толстыми пальцами крошки из бороды. – Если нам сейчас удалось сделать запись, то ее перевод будет входить в планы нашей кампании. – Он осмотрелся вокруг. – Так вот она, комната моей дочери!
– Ты бывал здесь много раз, папа, – сказала она, – врывался в любое время, чтобы сказать мне что-нибудь, что легко могло бы подождать.
– Бывал, но никогда не всматривался по-настоящему, – возразил Пейменц. – Так, как надо.
Вдоль двух стен комнаты громоздились книжные полки из неструганых досок; стойками, поддерживавшими верхние полки, служили стопки книг. В одном углу высился зиккурат старых журналов – полная подборка «Видений». Третья стена была оккупирована тщательно продуманным самодельным алтарем Софии, женского воплощения мудрости: дюжина изображений богини – индусских, греческих и других – окружала Черную Мадонну, африканизированную Деву Марию. Углы комнаты были завешаны пыльными лиловыми и зелеными шарфами, а стол у кровати был покрыт ожогами от упавших палочек благовоний. Напротив алтаря был повешен постер Джейсона Столла, популярного киноактера, которого я возненавидел с того момента, как увидел его на стене у Мелиссы. Он был молод, мускулист, с чувственными глазами, самоуверен и одет с модным минимализмом.
«Каждой женщине нужно что-нибудь в этом роде», – подумал я.
Книги, распиханные повсюду, были по большей части романами и старыми учебниками – она три года обучалась гуманитарным наукам, – а также невразумительными томами, посвященными «забытому знанию», которые давал ей читать отец.
Из коридора донесся чей-то вопль, протяжный и хриплый. Во входную дверь отчаянно забарабанили, затем стук резко оборвался.
До этого момента наши эмоции были заморожены, нависнув над нами, как остановленный кадр репортажа о цунами. Теперь пленка закрутилась вперед, и наши чувства обрушились на нас. Люди могут по-разному реагировать на один и тот же раздражитель. Но мы, все трое, чувствовали одно и то же и знали, что разделяем это чувство. Словно на нас защелкнули стальные цепи, которые до этого хранились где-то в холодильнике, и мы все трое одновременно съежились, почувствовав на себе ледяные оковы.
Мелисса заговорила посреди свернувшегося спиралью молчания:
– Папа… – Ее голос был очень тонким. – Это что-то вроде Армагеддона?
Он колебался лишь мгновение.
– Нет, не думаю.
Я посмотрел на него с удивлением. Он кивнул:
– Да-да, именно так. Я не думаю, что это Армагеддон, библейский или какой-либо еще.
– Но, – спросил я, – что нам тогда делать? Я хочу сказать, если мы не собираемся просто сидеть и ждать, пока…
Пейменц протянул руку к стопке книг, вытащил «Новую оксфордскую аннотированную библию» и привычно перелистал, ища нужное ему место. Он прочел его вслух:
– Книга Иова, глава пятая, стихи семнадцатый и восемнадцатый: «Блажен человек, которого вразумляет Бог, и потому наказания Вседержителя не отвергай. Ибо Он причиняет раны и Сам обвязывает их; Он поражает, и Его же руки врачуют».
Положив книгу на кровать, он задумчиво накрыл ее ладонью.
– Следует исходить из предположения, что все, что происходит сейчас, происходит по какой-то причине. Что бы ни происходило, у человека на это всегда есть соответствующий отклик. Вполне оправданный отклик, наряду с естественными реакциями – страх, гнев, любая эмоция. Даже во времена ужаснейшего геноцида у людей находился соответствующий отклик, хотя физическое сопротивление и было невозможно. Даже тогда, видя, как отбирают и убивают их детей, люди находили ответ, психологически уместный в этой ситуации. Порой тяжело дойти до такого состояния, где возникает подобный ответ, но это возможно. Мы найдем такой ответ, который будет согласоваться с нашей ситуацией.
– А прямо сейчас? – спросил я.
– Сейчас? Сейчас подобающим ответом будут поиски такого ответа. Что означает исследование. Знание – наш меч.
Я не поверил ни единому его слову, но был рад слышать, как он это говорит.
– Но есть и более насущные вопросы, – сказала Мелисса.
– А именно? – спросил Пейменц, переводя на нее взгляд.
– Должны ли мы попытаться помочь тем, кого убивают там, снаружи?
Мы все повернулись и посмотрели на дверь.
Мы прошли в кухню. Я взобрался на раковину и выглянул из нижнего угла кухонного окна, ожидая, что мохнатая паучья лапа проломится сквозь стекло, как только моя голова окажется в поле зрения демона, представляя, как крючковатый коготь погружается в мой глаз, докапываясь до мозга. Однако твари на балконе оставались неподвижными; возможно, они дремали.
Город внизу дрожал и шатался. Я вспомнил виденный как-то мною репортаж о бомбежке в Кабуле в 2007-м: сумрачные, затянутые дымом трещины улиц, освещенные только случайными кострами, пылающими машинами и кое-где горящими фасадами магазинов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101