Может быть, именно это он и сказал.
– Вы выглядите таким усталым, – сказал Ньерца. – Эмоции, которые мы все испытываем, действуют очень опустошающе, не правда ли? Наверху нас ждут закуски. Машину оставьте здесь, я распоряжусь, чтобы кто-нибудь переставил ее в безопасное место. Сюда, прошу вас.
Мы долго шли подлинному коридору. Мы прошли мимо стеклянной двери, за которой я увидел огромную аудиторию, где несколько групп людей раздраженно спорили с человеком на кафедре, выказывая вопиющее неуважение к протоколу. Я не мог разобрать всего, что они говорили, – до меня доносились лишь какие-то куски и обрывки фраз: «… Исламский Фронт заявляет… результаты молитв – да кто мы такие, чтобы говорить, что они не… Пусть каждый ищет своего спасения… возможно, жертвоприношение… коллективное бессознательное… масса живых существ… Мы просто глупцы… Послушайте, давайте соблюдать тишину… Истерика не поможет…»
– Стол накрыт в малом конференц-зале, – говорил Ньерца. – Но я должен вас предостеречь: мы должны будем пройти мимо Зубача. Я только что из университета, где наблюдал за еще одним. Он там вместе со Шлангом.
– Мне кажется, это не очень-то похоже на научные термины, – сказала Мелисса. Ее голос звучал так, словно она заговорила лишь для того, чтобы удостовериться, что еще может что-то произнести.
Ньерца, казалось, действительно был удивлен, услышав, что она заговорила.
– Нет, разумеется – это просто жаргонные словечки, которые уже возникли для обозначения демонов. В донесениях пока что говорится о шести видах, но одно из этих созданий как-то упомянуло, что их должно быть семь. «Семь кланов», так он сказал.
– Вы называете их созданиями, – вмешался Пейменц. – Является ли это оценкой с вашей стороны? Кроме обозначения существ, созданных Господом, слово «создание» также подразумевает…
– … существо, находящееся в рамках традиционной биологии, или, возможно, внеземного происхождения. Следовательно, я употребил это слово неверно. По моему мнению, это воплощенные духи – в данном случае, злые духи.
– Демоны.
– Именно. Итак – предупреждаю, сейчас мы будем проходить мимо Зубача и Шланга, они в этой комнате. Если Затишье внезапно кончится, они могут напасть…
Перед комнатой находились шестеро молодых солдат Национальной Гвардии: трое негров, двое испанцев и один сухопарый кавказец со скошенным подбородком. Судя по всему, они спорили, следует ли им принять возможную смерть, когда кончится Затишье, или спасаться бегством.
Просторный конференц-зал был пуст, не считая видеоэкранов, занимавших одну из стен, и большого овального стола. Окон не было, лампы под потолком бросали на все вокруг тусклый отблеск. Было странно, что стол не проламывался под тяжестью существа, занимавшего большую часть его поверхности. Огромный демон был из клана Шлангов, так же как и тот, которого мы видели посреди газовой заправки; он напоминал вытащенного из воды кита-вожака, но его тело было даже еще более бесформенным. Демон лежал, свернувшись кольцами, как кобра, а на одном из колец расположился Зубач, используя тело более крупного и несообразительного демона в качестве мягкого кресла.
Зубач своей расцветкой напоминал красно-черного муравья; его голова была в точности такой же красной – почти как цветной винил, – а тело в точности таким же черным. Голова сидела на длинной тонкой муравьиной шее, но была снабжена человеческими челюстями, которые, впрочем, были для нее чрезмерно велики, они скрежетали и громко клацали в промежутках между фразами подобно некоему экзотическому металлическому ударному инструменту – и человеческими были также его глаза: это были ярко-голубые глаза кинозвезды. Его членистые руки были слишком длинны, и рук было четыре, и они были кожисто-черными. Когда мы заглянули в комнату, Зубач лениво поднял голову и вдруг заговорил. Он говорил с нами долго и обстоятельно; при его первых словах Ньерца отступил на шаг назад. Мы стояли в проеме двери и слушали то, что говорил нам демон. На его руках не было пальцев, только когти – невероятно цепкие когти, которыми он изящно помахивал в воздухе, как балинезийский танцор пальцами, подчеркивая свои слова. У него был огромный фаллос, бронированный широкими шипастыми чешуями. Помимо этого, я не мог разглядеть нижнюю часть его тела.
– Надо было взять диктофон. Это первый случай, когда он заговорил, – вполголоса сказал Ньерца Пейменцу.
– Я запомню каждое слово, – сказал я и сам понял, насколько хриплым и севшим прозвучал мой голос.
– У Аиры фотографическая память, – буркнул Пейменц. Демон рокотал:
– Я в восторге от того, что вижу вас! Глядя на вас, я чувствую этот восторг как фиолетовое пламя, обнимающее мое небо, – и я замираю, поскольку узнаю это чувство. Его голос звучал ленивым мурлыканьем, но каждое слово оставалось, отпечатанное, как на неоновом рекламном щите, на проекционном экране внутри моего черепа.
– О радость возвращения домой! Как долго мы ждали, позабытые дети в позабытой детской, рыдая и жаждая вернуться к тем, кто оставил нас вызревать во тьме внешней, чьи патентованные полимеризованные члены заронили семя в почву промежуточного пространства! О мой драгоценнейшие, как же мы жаждали ощутить вкус вашего света, той искорки, которую каждый из вас носит в себе и которой каждый из вас чудовищно отвергает нам подобных; о, как вы лелеете свои маленькие искорки – ее упавшие искорки – ее, не ваши, дорогие мои, но для вас ведь кто нашел, тот и хозяин! – и на какое-то мгновение, когда мы возвращаемся к истоку нашего потока, и извлекаем коренья, и пожинаем плоды, и пожираем урожай одним сладостным глотком, или самое большее двумя, мы ощущаем вкус этой искорки, и тогда эта искорка находится в нас. О, лишь на мгновение! – прежде чем она угаснет… прежде чем она угаснет, схлопнется, как короткий жалобный всхлип. И прежде чем исчезнуть, эта искорка вашего внутреннего света согревает бесконечный холод наших внутренностей; на какое-то мгновение сосущая пустота рассасывается, и мы можем представить себе, что мы тоже творения, а не отбросы творения, и наше путешествие достигает цели; а затем искорка гаснет, исчезает, и мы должны вновь искать себе нового кусочка. И – как там поется в песенке?
Пока он молчал, размышляя, прежде чем процитировать нечто вроде стихотворения, я подумал: «Это глупо; я должен бежать, скрываться, и единственная причина, по которой я не делаю этого, это то, что Мелисса здесь и смотрит на меня. А она не побежит со мной; она намного храбрее меня!»
Существо, казалось, некоторое время смаковало всхлипы, доносившиеся со стороны одного из солдат Национальной Гвардии; затем, театрально откашлявшись, оно продолжило:
– Вот, послушайте:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
– Вы выглядите таким усталым, – сказал Ньерца. – Эмоции, которые мы все испытываем, действуют очень опустошающе, не правда ли? Наверху нас ждут закуски. Машину оставьте здесь, я распоряжусь, чтобы кто-нибудь переставил ее в безопасное место. Сюда, прошу вас.
Мы долго шли подлинному коридору. Мы прошли мимо стеклянной двери, за которой я увидел огромную аудиторию, где несколько групп людей раздраженно спорили с человеком на кафедре, выказывая вопиющее неуважение к протоколу. Я не мог разобрать всего, что они говорили, – до меня доносились лишь какие-то куски и обрывки фраз: «… Исламский Фронт заявляет… результаты молитв – да кто мы такие, чтобы говорить, что они не… Пусть каждый ищет своего спасения… возможно, жертвоприношение… коллективное бессознательное… масса живых существ… Мы просто глупцы… Послушайте, давайте соблюдать тишину… Истерика не поможет…»
– Стол накрыт в малом конференц-зале, – говорил Ньерца. – Но я должен вас предостеречь: мы должны будем пройти мимо Зубача. Я только что из университета, где наблюдал за еще одним. Он там вместе со Шлангом.
– Мне кажется, это не очень-то похоже на научные термины, – сказала Мелисса. Ее голос звучал так, словно она заговорила лишь для того, чтобы удостовериться, что еще может что-то произнести.
Ньерца, казалось, действительно был удивлен, услышав, что она заговорила.
– Нет, разумеется – это просто жаргонные словечки, которые уже возникли для обозначения демонов. В донесениях пока что говорится о шести видах, но одно из этих созданий как-то упомянуло, что их должно быть семь. «Семь кланов», так он сказал.
– Вы называете их созданиями, – вмешался Пейменц. – Является ли это оценкой с вашей стороны? Кроме обозначения существ, созданных Господом, слово «создание» также подразумевает…
– … существо, находящееся в рамках традиционной биологии, или, возможно, внеземного происхождения. Следовательно, я употребил это слово неверно. По моему мнению, это воплощенные духи – в данном случае, злые духи.
– Демоны.
– Именно. Итак – предупреждаю, сейчас мы будем проходить мимо Зубача и Шланга, они в этой комнате. Если Затишье внезапно кончится, они могут напасть…
Перед комнатой находились шестеро молодых солдат Национальной Гвардии: трое негров, двое испанцев и один сухопарый кавказец со скошенным подбородком. Судя по всему, они спорили, следует ли им принять возможную смерть, когда кончится Затишье, или спасаться бегством.
Просторный конференц-зал был пуст, не считая видеоэкранов, занимавших одну из стен, и большого овального стола. Окон не было, лампы под потолком бросали на все вокруг тусклый отблеск. Было странно, что стол не проламывался под тяжестью существа, занимавшего большую часть его поверхности. Огромный демон был из клана Шлангов, так же как и тот, которого мы видели посреди газовой заправки; он напоминал вытащенного из воды кита-вожака, но его тело было даже еще более бесформенным. Демон лежал, свернувшись кольцами, как кобра, а на одном из колец расположился Зубач, используя тело более крупного и несообразительного демона в качестве мягкого кресла.
Зубач своей расцветкой напоминал красно-черного муравья; его голова была в точности такой же красной – почти как цветной винил, – а тело в точности таким же черным. Голова сидела на длинной тонкой муравьиной шее, но была снабжена человеческими челюстями, которые, впрочем, были для нее чрезмерно велики, они скрежетали и громко клацали в промежутках между фразами подобно некоему экзотическому металлическому ударному инструменту – и человеческими были также его глаза: это были ярко-голубые глаза кинозвезды. Его членистые руки были слишком длинны, и рук было четыре, и они были кожисто-черными. Когда мы заглянули в комнату, Зубач лениво поднял голову и вдруг заговорил. Он говорил с нами долго и обстоятельно; при его первых словах Ньерца отступил на шаг назад. Мы стояли в проеме двери и слушали то, что говорил нам демон. На его руках не было пальцев, только когти – невероятно цепкие когти, которыми он изящно помахивал в воздухе, как балинезийский танцор пальцами, подчеркивая свои слова. У него был огромный фаллос, бронированный широкими шипастыми чешуями. Помимо этого, я не мог разглядеть нижнюю часть его тела.
– Надо было взять диктофон. Это первый случай, когда он заговорил, – вполголоса сказал Ньерца Пейменцу.
– Я запомню каждое слово, – сказал я и сам понял, насколько хриплым и севшим прозвучал мой голос.
– У Аиры фотографическая память, – буркнул Пейменц. Демон рокотал:
– Я в восторге от того, что вижу вас! Глядя на вас, я чувствую этот восторг как фиолетовое пламя, обнимающее мое небо, – и я замираю, поскольку узнаю это чувство. Его голос звучал ленивым мурлыканьем, но каждое слово оставалось, отпечатанное, как на неоновом рекламном щите, на проекционном экране внутри моего черепа.
– О радость возвращения домой! Как долго мы ждали, позабытые дети в позабытой детской, рыдая и жаждая вернуться к тем, кто оставил нас вызревать во тьме внешней, чьи патентованные полимеризованные члены заронили семя в почву промежуточного пространства! О мой драгоценнейшие, как же мы жаждали ощутить вкус вашего света, той искорки, которую каждый из вас носит в себе и которой каждый из вас чудовищно отвергает нам подобных; о, как вы лелеете свои маленькие искорки – ее упавшие искорки – ее, не ваши, дорогие мои, но для вас ведь кто нашел, тот и хозяин! – и на какое-то мгновение, когда мы возвращаемся к истоку нашего потока, и извлекаем коренья, и пожинаем плоды, и пожираем урожай одним сладостным глотком, или самое большее двумя, мы ощущаем вкус этой искорки, и тогда эта искорка находится в нас. О, лишь на мгновение! – прежде чем она угаснет… прежде чем она угаснет, схлопнется, как короткий жалобный всхлип. И прежде чем исчезнуть, эта искорка вашего внутреннего света согревает бесконечный холод наших внутренностей; на какое-то мгновение сосущая пустота рассасывается, и мы можем представить себе, что мы тоже творения, а не отбросы творения, и наше путешествие достигает цели; а затем искорка гаснет, исчезает, и мы должны вновь искать себе нового кусочка. И – как там поется в песенке?
Пока он молчал, размышляя, прежде чем процитировать нечто вроде стихотворения, я подумал: «Это глупо; я должен бежать, скрываться, и единственная причина, по которой я не делаю этого, это то, что Мелисса здесь и смотрит на меня. А она не побежит со мной; она намного храбрее меня!»
Существо, казалось, некоторое время смаковало всхлипы, доносившиеся со стороны одного из солдат Национальной Гвардии; затем, театрально откашлявшись, оно продолжило:
– Вот, послушайте:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101