Священники, бывшие с нами, присоединились к ней; каждый молился в позе, предписанной его традицией.
Из толпы раздался одиночный винтовочный выстрел – стрелял голый худосочный юнец, он стоял с раскрытым ртом, трясясь всем телом; пуля просвистела у нас над головами. Его пробный выстрел был возвращен гвардейцами – и возвращен решительно. Стрелявшего развернуло вокруг оси дюжиной пуль. Толпа закричала и попятилась еще дальше, оставив упавшего перед собой; большинство людей кидалось на землю или пряталось за стволами деревьев. Несколько человек бросили оружие и подняли руки.
Другие, спрятавшись за древесными стволами, приготовились к стрельбе.
Демоны в небесах подлетели поближе. Придурки подняли кулаки.
Гвардейцы вскинули винтовки; стрелки из толпы вскинули винтовки.
В этот момент небо начало темнеть.
Туч не было. Но в объятой страхом тишине небо начало темнеть само собой. Я посмотрел на солнце – это было не затмение. Скорее можно было сказать, что затмилось само небо – не почернело, но потемнело настолько, что на земле воцарились глубокие сумерки.
А потом из Мелиссы вышло Золото в Чаше.
Золото мерцало и искрилось в воздухе перед ней, а она все продолжала молиться. Шар начал расти – вот он уже тридцать, сорок футов в поперечнике . И по мере того как он рос, становились видны детали. Мне показалось, что я различаю внутри его сияния круговорот лиц – мужчин и женщин всех рас, народов древних и современных, азиатов и европейцев, африканцев и латиноамериканцев. А это кто – Мендель? Мне показалось, что это был он.
Все смотрели на Золото. Оно было здесь самым ярким источником света, поскольку небо потемнело; даже Придурки застыли, терзаемые дурными предчувствиями, уставившись в вихрящееся излучение чистого сознательного бытия.
Голос Мелиссы донесся до нас – он исходил от Золота настолько же, насколько от нее, – и в нем звучал тот самый сверхчеловеческий резонанс, отдававшийся в сердце и голове не меньше, чем в ушах.
– Здесь есть такие, кого держат лишь собственный страх и неуверенность; им я скажу – молитесь о самоосознании, молитесь о том, чтобы увидеть себя такими, какие вы есть, молитесь, чтобы увидеть свою связь с Высшим и увидеть ложь такой, как она есть. Молитесь о том, чтобы увидеть свою укорененность во вселенском сознании, в том «я», которое не является индивидуальным, но радуется вашей индивидуальности; молитесь, чтобы увидеть свою суть; молитесь, чтобы увидеть свой сон; молитесь о пробуждении. Молитесь за убийц и за убиенных. Молитесь за Несомненного; молитесь за демонов и за одержимых демонами; молитесь за своих врагов; и вновь молитесь за себя. Если вы знаете, что не знаете ничего, ваши молитвы о знании будут услышаны. Молитесь о том, чтобы увидеть себя такими, каковы вы есть в действительности.
Многие люди в толпе откликнулись немедленно, отчаяние парадоксально смешивалось в их криках с неожиданной надеждой. На моих глазах почти половина людей опустились на колени. Они молились – молились о том, чтобы увидеть себя такими, каковы они есть в действительности; увидеть плохое вместе с хорошим. Я видел их муку и их облегчение. Я слышал их крики – каждый кричал свое, но все они кричали об одном. Я слышал, как Шеппард, плача, выкрикивал что-то нечленораздельное. Я видел, как Придурки прыгают вверх-вниз от ярости. Я видел, как Зубачи пробираются сзади сквозь толпу, разрывая на куски тех, кто стоял у них на пути… и застывают на месте, готовясь к тому, что собиралось произойти.
А потом я увидел инкуба. Во всяком случае, так я его для себя назвал.
Оно не появилось сразу целиком; оно подползало, нащупывая себе путь пальцами переливающейся черной слизи, перетекая по земле среди мертвых деревьев, струясь от скопища демонов позади толпы. Демоны застыли на местах, словно статуи, а слизь медленно ползла от них блестящими черными вязкими ручейками, чтобы влиться в огромную лужу, скапливавшуюся перед нами – перед Золотом в Чаше.
Подобная ожившей нефтяной луже, вязкая жидкость забурлила и обрела форму – точнее, семь форм.
Перед нами стояло семь черных бесенят. Я вглядывался в них, ожидая увидеть образы, которые соответствовали бы семи кланам. Но они все были одинаковыми – человекоподобными и двуполыми, одновременно носившими черты и мужчины, и женщины; каждый из них был около двух футов ростом. Их покрывала радужная пленка, почти в точности напоминавшая отталкивающие цвета, оставляемые бензином на поверхности воды.
Бесенята ринулись навстречу друг другу и заскакали в бешеном хороводе; мы смотрели на них, охваченные удивлением, смешанным с омерзением. Круг все сужался; бесенята принялись карабкаться друг на друга, прижиматься друг к другу, липнуть друг к другу, словно в каком-то тошнотворном подражании акробатам, составляющим башню из человеческих тел. Они стояли друг у друга на головах, слипшись все вместе и образуя форму, синтезированную из суммы их маленьких тел – почти эшеровское формирование большого из маленьких – инкуба семи футов в высоту, состоящего из маслянистых, радужных, безликих бесенят, тесно прижавшихся один к другому. Его собственное лицо имело грубое подобие глаз, носа и рта – топорный, незаконченный набросок. Составлявшие его тело бесенята извивались, дергались вверх и вниз; их очертания были ясно видны внутри гермафродитных форм инкуба.
Он обернул к нам безглазое лицо, и мы ощутили на себе его взгляд, словно скопище вшей.
Один из священников вскрикнул и бросился ничком на землю. Испустив хриплый вопль, Мимбала сделал попытку кинуться к твари. Ньерца удержал его, но Мимбала все же успел выстрелить в инкуба из пистолета. Мы увидели, как его стекловидная поверхность покрылась рябью; пуля вошла внутрь туловища и была поглощена им.
Но Мелисса по-прежнему стояла на коленях и молилась, безмятежная. Золото в Чаше по-прежнему пылало и вращалось в воздухе, непотревоженное. Священники молились; Пейменц молился; Ньерца молился; а я… Мне стыдно об этом писать, но я лишь смотрел на происходящее, парализованный страхом.
Поверхность тела инкуба поблескивала, отражая свет Золота в Чаше. Инкуб сделал шаг по направлению к Золоту и простер к нему руки, и Золото вздрогнуло, то ли пытаясь отодвинуться, то ли от отвращения. Мелисса тоже вздрогнула, на ее лице промелькнула гримаса омерзения, но оно тут же вновь стало безмятежным.
Демоны взвыли от восторга.
Инкуб сделал еще один шаг вперед.
И тут Шеппард, шатаясь, поднялся со своего инвалидного кресла и побрел на нетвердых ногах мимо сияющего шара, заступая инкубу дорогу. Он что-то вызывающе крикнул, поднял кулаки и кинулся на него – и с воплем исчез внутри инкуба, целиком, как прежде исчезла пуля.
«Бессмысленная жертва», – подумал я, задыхаясь от скорби, которой Шеппард, возможно, и не заслужил, – но с другой стороны, для меня Шеппард был воплощением всех несчастных, нуждавшихся в искуплении, и моя скорбь о нем была очень личной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Из толпы раздался одиночный винтовочный выстрел – стрелял голый худосочный юнец, он стоял с раскрытым ртом, трясясь всем телом; пуля просвистела у нас над головами. Его пробный выстрел был возвращен гвардейцами – и возвращен решительно. Стрелявшего развернуло вокруг оси дюжиной пуль. Толпа закричала и попятилась еще дальше, оставив упавшего перед собой; большинство людей кидалось на землю или пряталось за стволами деревьев. Несколько человек бросили оружие и подняли руки.
Другие, спрятавшись за древесными стволами, приготовились к стрельбе.
Демоны в небесах подлетели поближе. Придурки подняли кулаки.
Гвардейцы вскинули винтовки; стрелки из толпы вскинули винтовки.
В этот момент небо начало темнеть.
Туч не было. Но в объятой страхом тишине небо начало темнеть само собой. Я посмотрел на солнце – это было не затмение. Скорее можно было сказать, что затмилось само небо – не почернело, но потемнело настолько, что на земле воцарились глубокие сумерки.
А потом из Мелиссы вышло Золото в Чаше.
Золото мерцало и искрилось в воздухе перед ней, а она все продолжала молиться. Шар начал расти – вот он уже тридцать, сорок футов в поперечнике . И по мере того как он рос, становились видны детали. Мне показалось, что я различаю внутри его сияния круговорот лиц – мужчин и женщин всех рас, народов древних и современных, азиатов и европейцев, африканцев и латиноамериканцев. А это кто – Мендель? Мне показалось, что это был он.
Все смотрели на Золото. Оно было здесь самым ярким источником света, поскольку небо потемнело; даже Придурки застыли, терзаемые дурными предчувствиями, уставившись в вихрящееся излучение чистого сознательного бытия.
Голос Мелиссы донесся до нас – он исходил от Золота настолько же, насколько от нее, – и в нем звучал тот самый сверхчеловеческий резонанс, отдававшийся в сердце и голове не меньше, чем в ушах.
– Здесь есть такие, кого держат лишь собственный страх и неуверенность; им я скажу – молитесь о самоосознании, молитесь о том, чтобы увидеть себя такими, какие вы есть, молитесь, чтобы увидеть свою связь с Высшим и увидеть ложь такой, как она есть. Молитесь о том, чтобы увидеть свою укорененность во вселенском сознании, в том «я», которое не является индивидуальным, но радуется вашей индивидуальности; молитесь, чтобы увидеть свою суть; молитесь, чтобы увидеть свой сон; молитесь о пробуждении. Молитесь за убийц и за убиенных. Молитесь за Несомненного; молитесь за демонов и за одержимых демонами; молитесь за своих врагов; и вновь молитесь за себя. Если вы знаете, что не знаете ничего, ваши молитвы о знании будут услышаны. Молитесь о том, чтобы увидеть себя такими, каковы вы есть в действительности.
Многие люди в толпе откликнулись немедленно, отчаяние парадоксально смешивалось в их криках с неожиданной надеждой. На моих глазах почти половина людей опустились на колени. Они молились – молились о том, чтобы увидеть себя такими, каковы они есть в действительности; увидеть плохое вместе с хорошим. Я видел их муку и их облегчение. Я слышал их крики – каждый кричал свое, но все они кричали об одном. Я слышал, как Шеппард, плача, выкрикивал что-то нечленораздельное. Я видел, как Придурки прыгают вверх-вниз от ярости. Я видел, как Зубачи пробираются сзади сквозь толпу, разрывая на куски тех, кто стоял у них на пути… и застывают на месте, готовясь к тому, что собиралось произойти.
А потом я увидел инкуба. Во всяком случае, так я его для себя назвал.
Оно не появилось сразу целиком; оно подползало, нащупывая себе путь пальцами переливающейся черной слизи, перетекая по земле среди мертвых деревьев, струясь от скопища демонов позади толпы. Демоны застыли на местах, словно статуи, а слизь медленно ползла от них блестящими черными вязкими ручейками, чтобы влиться в огромную лужу, скапливавшуюся перед нами – перед Золотом в Чаше.
Подобная ожившей нефтяной луже, вязкая жидкость забурлила и обрела форму – точнее, семь форм.
Перед нами стояло семь черных бесенят. Я вглядывался в них, ожидая увидеть образы, которые соответствовали бы семи кланам. Но они все были одинаковыми – человекоподобными и двуполыми, одновременно носившими черты и мужчины, и женщины; каждый из них был около двух футов ростом. Их покрывала радужная пленка, почти в точности напоминавшая отталкивающие цвета, оставляемые бензином на поверхности воды.
Бесенята ринулись навстречу друг другу и заскакали в бешеном хороводе; мы смотрели на них, охваченные удивлением, смешанным с омерзением. Круг все сужался; бесенята принялись карабкаться друг на друга, прижиматься друг к другу, липнуть друг к другу, словно в каком-то тошнотворном подражании акробатам, составляющим башню из человеческих тел. Они стояли друг у друга на головах, слипшись все вместе и образуя форму, синтезированную из суммы их маленьких тел – почти эшеровское формирование большого из маленьких – инкуба семи футов в высоту, состоящего из маслянистых, радужных, безликих бесенят, тесно прижавшихся один к другому. Его собственное лицо имело грубое подобие глаз, носа и рта – топорный, незаконченный набросок. Составлявшие его тело бесенята извивались, дергались вверх и вниз; их очертания были ясно видны внутри гермафродитных форм инкуба.
Он обернул к нам безглазое лицо, и мы ощутили на себе его взгляд, словно скопище вшей.
Один из священников вскрикнул и бросился ничком на землю. Испустив хриплый вопль, Мимбала сделал попытку кинуться к твари. Ньерца удержал его, но Мимбала все же успел выстрелить в инкуба из пистолета. Мы увидели, как его стекловидная поверхность покрылась рябью; пуля вошла внутрь туловища и была поглощена им.
Но Мелисса по-прежнему стояла на коленях и молилась, безмятежная. Золото в Чаше по-прежнему пылало и вращалось в воздухе, непотревоженное. Священники молились; Пейменц молился; Ньерца молился; а я… Мне стыдно об этом писать, но я лишь смотрел на происходящее, парализованный страхом.
Поверхность тела инкуба поблескивала, отражая свет Золота в Чаше. Инкуб сделал шаг по направлению к Золоту и простер к нему руки, и Золото вздрогнуло, то ли пытаясь отодвинуться, то ли от отвращения. Мелисса тоже вздрогнула, на ее лице промелькнула гримаса омерзения, но оно тут же вновь стало безмятежным.
Демоны взвыли от восторга.
Инкуб сделал еще один шаг вперед.
И тут Шеппард, шатаясь, поднялся со своего инвалидного кресла и побрел на нетвердых ногах мимо сияющего шара, заступая инкубу дорогу. Он что-то вызывающе крикнул, поднял кулаки и кинулся на него – и с воплем исчез внутри инкуба, целиком, как прежде исчезла пуля.
«Бессмысленная жертва», – подумал я, задыхаясь от скорби, которой Шеппард, возможно, и не заслужил, – но с другой стороны, для меня Шеппард был воплощением всех несчастных, нуждавшихся в искуплении, и моя скорбь о нем была очень личной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101