Багульник пахучий, будь он неладен, все запахи отбил, ничего не разберешь.
– Может, медведь искал съедобные корешки?
Развели огонь, испекли щуку, что Энки днем поймал в озерке. Стемнело. Костер освещал ближние деревья и подножие скалы. Вдруг земля, где вскопано было, зашевелилась, поднялась бугром, и между комьев что-то забелело. А потом из-под земли вылезла голова. На голом черепе – лохмотья бурой, сухой кожи. Зубы мелкие, острые, торчат вперед. Хуже всего – глаза. Мутные, студенистые. Полужидкая гниль. Казалось, вот-вот выльются из глазниц. Энки вскочил.
– Ну, брат, теперь я свое обещание выполню, – и с копьем бросился на упыря. Было до него всего шагов двадцать, а не успел добежать. Упырь выпростал из-под земли обе руки, уперся и выполз весь, как червь из норы – скользкий, жирный. Увернулся от копья и хвать зубами за древко – только щепки полетели. В руках у Энки осталась одна короткая палка. Упырь прыгнул, повалил Энки и впился в горло.
Орми тоже не зевал. Выхватил из костра головню и ткнул со всей силы упырю в бок. Зашипело, завоняло, повалил едкий дым. Упырь выпустил добычу, пискляво взвыл и кинулся наутек. Из прожженного бока вывалилась какая-то дрянь, зацепилась за кусты. Орми догнал его, замахнулся головней – тут упырь нагнулся и стал землю рыть. Мох, корни и песок с камнями полетели Орми в лицо. Он замешкался на миг, а когда протер глаза, упыря уже и след простыл. Только рыхлая земля еще чуть вздрагивала.
– Быстро, гад, закапывается!
Орми повернулся к брату. Тот сидел на камне, держась за горло, а из-под пальцев сочилась кровь.
– Гляди-ка, отбились от упыря. Теперь будем знать, чего они боятся. Огнем их жечь надо, тварей смрадных!
Энки поднял глаза и сказал хрипло:
– Ты, брат, ничего странного не заметил?
– Нет, а что?
– А то, что у него на шее было ожерелье из гадючьих зубов. Слепой ты, дурень. Он же из наших – ядозуб. Значит, верно говорят, что людоеды после смерти в упырей превращаются. Может, и мы скоро такими станем.
Рана у Энки зажила быстро. На другой день братья свалили лося. Сплели короба, набили мясом, повесили на спины и полезли снова в горы. Лосиную шкуру тоже прихватили – спать на снегу. День идут, другой, третий. Карабкаются на скалы, перелезают трещины, обходят пропасти. А небо все ближе. На шестой день в расщелинах стал попадаться снег. Тогда братья вместо мяса, что съели, положили в короба сухих сучьев. Выше дров не найдешь.
На девятый день помутнел взгляд у Энки.
– Орми, слышь… Неладно со мной. Я башку почесал – горсть волос осталась в руке, а на черепе плешь. Во рту ломит, словно все зубы хотят из челюстей вырваться.
Орми посмотрел на брата – видит, и впрямь дело плохо. Лицо бледное, глаза из серых стали бурыми, смотрят безумно.
– Держись, Энки. Это, наверное, упыриный яд попал тебе в рану. До неба уже близко, увидим Имира – он нас спасет, научит, что делать.
На двенадцатый день добрались наконец до неба. Братьев окутал серый туман. На пять шагов ничего не видать. Шли теперь совсем медленно. Вечером, как Энки заснул, Орми пригляделся к брату и увидел: на правой руке у Энки выросли белые когти. Изо рта высунулись острые зубы. И смрад от него – не сильно пока, но заметно. Орми все понял. Взял нож, нарезал ремней из лосиной шкуры и быстро связал брату руки и ноги, тот и опомниться не успел.
– Ты что, тварь, делаешь? – Энки говорил теперь с присвистом, голоса не узнать.
– Слушай меня, Энки. Я тебе зла не хочу. Ты от упыриного укуса сам начал превращаться в упыря. Пощупай зубы языком, если не веришь. Я тебя потащу на спине. А ты, пока я буду тебя нести, врагу не сдавайся. Призывай Имира, гони Улле из мыслей.
Поволок Орми брата на спине. Мясо почти все пришлось бросить, а дрова и подавно. Энки теперь мяса есть не мог. Шипел, плевался, просил крови.
Под ногами был только снег – скользкий, плотный. Ветер дул день и ночь. А мгла над головой и вокруг с каждым днем становилась светлее.
Энки, лежа на спине у брата, стал щелкать зубами, вертеть головой, тянуться к шее. Пришлось заткнуть ему рот обрывком шкуры и завязать ремнем. А смердело уже вовсю. У Орми от вони голова шла кругом, спотыкался на каждом шагу.
И вдруг – вершина. Голый камень торчит из снега. И куда ни пойти – везде путь только вниз. А туман, хоть и стал совсем прозрачным и видно в нем далеко, так и не кончился. Орми опустил брата на камень, сам без сил упал рядом.
– Где же ты, Имир? Не добраться до тебя! Нет пути на ту сторону неба! Отзовись! Не дай детям своим погибнуть!
Но Имир молчал. Улле зато отозвался. Снова у Орми в голове зазвучал холодный голос:
– Бхратарлык, грагугун.
Орми вскочил, взмахнул ножом и заорал во всю глотку:
– Выходи, червь трусливый! Где ты? Сразись со мной, падаль! Кишки тебе выпущу, гу оторву!
Голос смолк. Стих и ветер. И вокруг все посветлело. Орми посмотрел вверх и увидел в белесой мгле над головой светлый, огненный круг.
– Имир! Разгони тучу, дай увидеть твое лицо! – сказал и сразу понял: не разгонит Имир тучу, не он на земле хозяин. Орми бросился к брату, повернул его лицом к светлому кругу. – Смотри, Энки! Смотри, упырь проклятый! Имир над небом! Услышал нас, пришел! Да смотри же!
Энки открыл глаза, посмотрел на сияние. И тут же его облик стал преображаться. Зубы втянулись на место, на щеках появился слабый румянец, глаза посветлели. Орми развязал ему рот. А у Энки на глазах слезы.
– Как же ты, братец… Меня, поганого упыря, волок на спине, не убил, не бросил…
Орми разрезал ремни на ногах и руках. Энки тряхнул правой рукой – и когти с нее осыпались. На левой-то руке у него кисти не было.
Стоят братья рядом на вершине, смотрят на огненный круг. Энки спохватился первым:
– Шкура! Шкуру снимай! Сейчас знаки прочтем, пока сияние не погасло!
Орми сбросил с плеч шкуру, расстелил на камне. Оба уткнулись в нее носами. Свет от огненного круга упал на знаки. И они ожили! Запели все разом, зазвенели на двадцать пять голосов. Чудо длилось всего один миг, но голоса всех знаков навек остались в памяти братьев. И тут же снова подул холодный ветер, мгла сгустилась, сияние исчезло.
– Орми! Ты слышал, как знаки заговорили?
– Слышал! Запомнил! Теперь все смогу прочесть!
– И я смогу!
– Ты, брат, погоди. Спешить больше некуда. Отдохнем немного, поедим. Ты ж дней пять или шесть не ел.
Спустились до первого ущелья. А спускаться со снежной горы – не вверх карабкаться, сел и катись. Спрятались от ветра, съели остатки мяса, отдышались. Потом расстелили шкуру и стали читать. Были на шкуре такие слова:
«Имя мое Веор. Смерть близка, и некому мне передать знание дедов. Потому я пишу все, что узнал от отца, на этой волчьей шкуре соком ягоды нэр. Спрячу ее здесь, в пещере, в последнем моем пристанище. Долго скрывалась наша семья – последняя семья детей Имира, ныне называемых выродками, – в болотах и ущельях страны Мару, в Окраинных землях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86