Ведь он нас предупреждал. И как он говорил, так все и вышло. Мы сами выбрали свою судьбу. И погибнем теперь зря.
– Сам же мне доказывал: зря ничего не бывает. И потом… знаешь, я все равно не жалею, что мы ушли. Мне было очень хорошо… эти три дня. За это не жалко и умереть.
Орми помолчал немного, а потом вдруг улыбнулся.
– Как странно. После того как ты это сказала, мне тоже… уже не жалко.
Людоеды все жрали, жрали и жрали. Пришла ночь, и лес погрузился во тьму, а их пиршеству все не было конца. Орми разглядывал своих сородичей, освещенных огнем костра, где среди красных углей торчали скрюченные руки, как будто упыри лезли из-под земли. Ядозубов теперь, после боя, осталось двадцать два человека, из них – три женщины. Ни одного старика или ребенка с ними не было. Все они исхудали, лица их высохли и постарели, лохмы повылезли. Почти все были изранены, и раны у многих гноились.
Наконец съели последний труп. Животы пирующих раздулись до немыслимых размеров. Одна из женщин по имени Хреса без сил повалилась на мох неподалеку от пленников. Орми знал, что обожравшиеся людоеды бывают беззлобны, и решился заговорить с ней.
– Хреса…
– А, Орми, малыш… Жив еще? Молодец. Завтра дойдет и до тебя черед. Ух, как мы давно этого ждали, – Хреса скрипнула зубами и сморщилась; бурчание у нее в животе больше всего походило на рык голодного медведя. – Ублюдок, вонючий сопляк, дерьмо. Нет такой муки, чтобы Улле счел ее достаточной для тебя, червяк ты жеваный.
– Чем же я вас так разгневал? Неужели только тем, что повалил эту дурацкую колоду с костями? Поставили ее на место, и дело с концом.
– Ах, так ты не знаешь… Улле покарал нас. Ведь мы не сумели сберечь его образ. А, будь я проклята, зачем же я тебе рассказываю? Все, заткнись, буду спать. Хороши дела у ядозубов, лучше некуда.
– Ты ошибаешься, Хреса. Ведь я выродок, поэтому мне не принесет радости рассказ о гибели моих сородичей. Мне будет больно слушать об этом. Такие уж мы извращенные люди.
– И все же ты хочешь послушать? – недоверчиво произнесла Хреса.
Орми ненадолго задумался и сказал:
– Вовсе нет. Я же говорю: мне это мучительно. Так что спи.
– Ага… Ну, тогда я расскажу. Тридцать дней прошло, как вы сбежали… и вот зашумели Мертвые земли. Так и раньше бывало, старики помнили… Из камней, из глины рождались серые шары, клыкачьи яйца. Смрад пошел с юга. Земля дрожала. Камни грохотали в горах. От смрада деревья облетели в середине лета. У нас мор начался. Мы тогда всех детей и стариков съели, в жертву Улле их принесли, думали, смилостивится. Да куда там. Поздно. Зашевелились все черные силы Земли, глубочайшие из глубоких, и никто уже их остановить был не в силах.
Первый Клыкач появился неподалеку от селения кровохлебов. Те, счастливчики, первыми благую смерть приняли. А мы-то сдуру решили было Клыкачу дать бой. Собрались с соседями – дерьмоедами и зуболомами, вооружились и пошли ему навстречу. Клыкача, говорят, надо всего-то на миг задержать: если он не сможет одно мгновение убивать, то его ярость обращается на него самого, и он тогда сам себя разрывает. Ну, мы пошли, от нашего стойбища проходим всего милю, и вдруг – все, конец. Лес кончился, дальше – пустыня, камни и вонь, песок пузырится. Какие кровохлебы?! Нет и следа. По краю леса деревья, веришь, так и корчатся. Не только тебе живоглотки ползучие, но и простые сосны. И мчится вдоль этой опушки прямо к нам Клыкач. Мы, как его увидели, сразу забыли про войну. Смешно вспомнить. Да какое там «увидели». Кто увидел, там и остался. А кто-то успел, подыхая, пискнуть: «Клыкач!» Мы – деру.
– Да как он хоть выглядит, этот Клыкач?
– Тебе интересно – сходи посмотри. Известно как. Ростом до неба. Ног, когтей, клыков – не счесть. Все живое бьет наповал взглядом, помыслом, своим видом одним, запахом, голосом. Так говорят. Сама я его не видала, а от вони у меня вон, гляди, волос на башке почти не осталось. И клыки – во! – выросли вдвое. Я теперь кусачая. Это, червячок, верный признак… Бывает такое от дальнего знакомства с Клыкачом.
И вот бежим мы обратно, мимо нашего стойбища, не останавливаясь, к горам. И все равно понимаем: не успеть. Потому что ясно: Клыкач быстрее весь лес до гор превратит в Мертвую землю, чем мы добежим до ущелья. Но повезло нам. Клыкача какая-то гривка скалистая остановила. Он был еще молод, глуп. Сжег все по одному склону, а на другой не догадался сразу перепрыгнуть – и в какой-то миг не увидел кругом себя ничего живого. Ну и порвал себя в клочья. Как он заревел тогда, я до смерти не забуду. От этого рева у нас человек сорок сразу сдохло, и столько же еще сдохло, помучившись. Мы думали, может, все. Но хватило ума не возвращаться. И мы поднялись на кручу. Это уже пошли предгорья. Глянули вниз, а там…
– Что? – спросил Орми, поскольку Хреса вдруг замолчала.
– А то, что все, кто тогда обернулся, в тот же миг благую смерть приняли. А я вот не оборачивалась, потому и добралась досюда; но зато сказать тебе, что там внизу было, не могу. Ничего хорошего, это точно. Кишели там, наверное, повсюду Клыкачи. Потому что дней через десять, когда мы были высоко в горах, оборачиваться уже было можно. Тогда мы рассмотрели все хорошенько и убедились, что леса больше не стало. К самым горам подошли Мертвые земли. Клыкачей нет, и снова все тихо, а спускаться назад нельзя. В горах корма не найти. Народ стал скулить. Тогда Кулу нас спас. Он сказал: «Кто через горы перейдет, тот выживет. А жрать в пути будем друг друга. Сразимся сейчас племя на племя, и кто погибнет, того на мясо. Так и дойдем». Тут дерьмоеды говорят: вот, нас три племени, как будем биться? Кулу в ответ: «Ваши племена малы, с нами вам сражаться без толку, так вы бейтесь друг с другом, а там видно будет». Стали они биться, и зуболомы взяли верх, но их-то и самих осталось не много. Потом, уже после перевала, мы зуболомов этих по одному стали есть, и только-только хватило спуститься с гор. Но там, наверху, много наших от холода сдохло. Нас ведь зима застала в горах. Ох и хлебнули мы лиха. Так что ты уж не обессудь, змееныш, что мы с тобой не очень-то ласковы будем. Ведь это все из-за тебя.
– Почему же из-за меня?
– Старики говорили: когда Улле в обиде, когда ему кто-то ущерб нанесет, не будет ему поклоняться или по-другому оскорбит, тогда просыпаются Мертвые земли. А ты идола повалил. И отпираться без толку. Все, буду спать, – Хреса зевнула и захрапела, забыв закрыть рот. Комары ей все лицо облепили.
Орми повернулся к Эйле:
– Спишь?
– Нет. Я слушала.
– Представляю, что они завтра учинят над нами. Мало не покажется.
– После того, что они пережили, им бы возненавидеть Улле. А они ему по-прежнему служат.
– Еще бы. Кто ж захочет, чтобы такое повторилось. Только вот что странно. Почему Мертвые земли проснулись не сразу, когда я повалил идола, а лишь через тридцать дней?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
– Сам же мне доказывал: зря ничего не бывает. И потом… знаешь, я все равно не жалею, что мы ушли. Мне было очень хорошо… эти три дня. За это не жалко и умереть.
Орми помолчал немного, а потом вдруг улыбнулся.
– Как странно. После того как ты это сказала, мне тоже… уже не жалко.
Людоеды все жрали, жрали и жрали. Пришла ночь, и лес погрузился во тьму, а их пиршеству все не было конца. Орми разглядывал своих сородичей, освещенных огнем костра, где среди красных углей торчали скрюченные руки, как будто упыри лезли из-под земли. Ядозубов теперь, после боя, осталось двадцать два человека, из них – три женщины. Ни одного старика или ребенка с ними не было. Все они исхудали, лица их высохли и постарели, лохмы повылезли. Почти все были изранены, и раны у многих гноились.
Наконец съели последний труп. Животы пирующих раздулись до немыслимых размеров. Одна из женщин по имени Хреса без сил повалилась на мох неподалеку от пленников. Орми знал, что обожравшиеся людоеды бывают беззлобны, и решился заговорить с ней.
– Хреса…
– А, Орми, малыш… Жив еще? Молодец. Завтра дойдет и до тебя черед. Ух, как мы давно этого ждали, – Хреса скрипнула зубами и сморщилась; бурчание у нее в животе больше всего походило на рык голодного медведя. – Ублюдок, вонючий сопляк, дерьмо. Нет такой муки, чтобы Улле счел ее достаточной для тебя, червяк ты жеваный.
– Чем же я вас так разгневал? Неужели только тем, что повалил эту дурацкую колоду с костями? Поставили ее на место, и дело с концом.
– Ах, так ты не знаешь… Улле покарал нас. Ведь мы не сумели сберечь его образ. А, будь я проклята, зачем же я тебе рассказываю? Все, заткнись, буду спать. Хороши дела у ядозубов, лучше некуда.
– Ты ошибаешься, Хреса. Ведь я выродок, поэтому мне не принесет радости рассказ о гибели моих сородичей. Мне будет больно слушать об этом. Такие уж мы извращенные люди.
– И все же ты хочешь послушать? – недоверчиво произнесла Хреса.
Орми ненадолго задумался и сказал:
– Вовсе нет. Я же говорю: мне это мучительно. Так что спи.
– Ага… Ну, тогда я расскажу. Тридцать дней прошло, как вы сбежали… и вот зашумели Мертвые земли. Так и раньше бывало, старики помнили… Из камней, из глины рождались серые шары, клыкачьи яйца. Смрад пошел с юга. Земля дрожала. Камни грохотали в горах. От смрада деревья облетели в середине лета. У нас мор начался. Мы тогда всех детей и стариков съели, в жертву Улле их принесли, думали, смилостивится. Да куда там. Поздно. Зашевелились все черные силы Земли, глубочайшие из глубоких, и никто уже их остановить был не в силах.
Первый Клыкач появился неподалеку от селения кровохлебов. Те, счастливчики, первыми благую смерть приняли. А мы-то сдуру решили было Клыкачу дать бой. Собрались с соседями – дерьмоедами и зуболомами, вооружились и пошли ему навстречу. Клыкача, говорят, надо всего-то на миг задержать: если он не сможет одно мгновение убивать, то его ярость обращается на него самого, и он тогда сам себя разрывает. Ну, мы пошли, от нашего стойбища проходим всего милю, и вдруг – все, конец. Лес кончился, дальше – пустыня, камни и вонь, песок пузырится. Какие кровохлебы?! Нет и следа. По краю леса деревья, веришь, так и корчатся. Не только тебе живоглотки ползучие, но и простые сосны. И мчится вдоль этой опушки прямо к нам Клыкач. Мы, как его увидели, сразу забыли про войну. Смешно вспомнить. Да какое там «увидели». Кто увидел, там и остался. А кто-то успел, подыхая, пискнуть: «Клыкач!» Мы – деру.
– Да как он хоть выглядит, этот Клыкач?
– Тебе интересно – сходи посмотри. Известно как. Ростом до неба. Ног, когтей, клыков – не счесть. Все живое бьет наповал взглядом, помыслом, своим видом одним, запахом, голосом. Так говорят. Сама я его не видала, а от вони у меня вон, гляди, волос на башке почти не осталось. И клыки – во! – выросли вдвое. Я теперь кусачая. Это, червячок, верный признак… Бывает такое от дальнего знакомства с Клыкачом.
И вот бежим мы обратно, мимо нашего стойбища, не останавливаясь, к горам. И все равно понимаем: не успеть. Потому что ясно: Клыкач быстрее весь лес до гор превратит в Мертвую землю, чем мы добежим до ущелья. Но повезло нам. Клыкача какая-то гривка скалистая остановила. Он был еще молод, глуп. Сжег все по одному склону, а на другой не догадался сразу перепрыгнуть – и в какой-то миг не увидел кругом себя ничего живого. Ну и порвал себя в клочья. Как он заревел тогда, я до смерти не забуду. От этого рева у нас человек сорок сразу сдохло, и столько же еще сдохло, помучившись. Мы думали, может, все. Но хватило ума не возвращаться. И мы поднялись на кручу. Это уже пошли предгорья. Глянули вниз, а там…
– Что? – спросил Орми, поскольку Хреса вдруг замолчала.
– А то, что все, кто тогда обернулся, в тот же миг благую смерть приняли. А я вот не оборачивалась, потому и добралась досюда; но зато сказать тебе, что там внизу было, не могу. Ничего хорошего, это точно. Кишели там, наверное, повсюду Клыкачи. Потому что дней через десять, когда мы были высоко в горах, оборачиваться уже было можно. Тогда мы рассмотрели все хорошенько и убедились, что леса больше не стало. К самым горам подошли Мертвые земли. Клыкачей нет, и снова все тихо, а спускаться назад нельзя. В горах корма не найти. Народ стал скулить. Тогда Кулу нас спас. Он сказал: «Кто через горы перейдет, тот выживет. А жрать в пути будем друг друга. Сразимся сейчас племя на племя, и кто погибнет, того на мясо. Так и дойдем». Тут дерьмоеды говорят: вот, нас три племени, как будем биться? Кулу в ответ: «Ваши племена малы, с нами вам сражаться без толку, так вы бейтесь друг с другом, а там видно будет». Стали они биться, и зуболомы взяли верх, но их-то и самих осталось не много. Потом, уже после перевала, мы зуболомов этих по одному стали есть, и только-только хватило спуститься с гор. Но там, наверху, много наших от холода сдохло. Нас ведь зима застала в горах. Ох и хлебнули мы лиха. Так что ты уж не обессудь, змееныш, что мы с тобой не очень-то ласковы будем. Ведь это все из-за тебя.
– Почему же из-за меня?
– Старики говорили: когда Улле в обиде, когда ему кто-то ущерб нанесет, не будет ему поклоняться или по-другому оскорбит, тогда просыпаются Мертвые земли. А ты идола повалил. И отпираться без толку. Все, буду спать, – Хреса зевнула и захрапела, забыв закрыть рот. Комары ей все лицо облепили.
Орми повернулся к Эйле:
– Спишь?
– Нет. Я слушала.
– Представляю, что они завтра учинят над нами. Мало не покажется.
– После того, что они пережили, им бы возненавидеть Улле. А они ему по-прежнему служат.
– Еще бы. Кто ж захочет, чтобы такое повторилось. Только вот что странно. Почему Мертвые земли проснулись не сразу, когда я повалил идола, а лишь через тридцать дней?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86