На кровохлебов пойдем! Сегодня же ночью поведу вас в поход. Побьем кровохлебов, человечины нажремся, Улле напоим горячей кровью!
Народ взревел.
А ночь пришла – ядозубы собрались, вооружились ножами и копьями и двинулись в путь. Все мужики пошли, да и бабы, что поздоровей. Почему не пойти? Верно Кулу говорил: либо брюхо набьешь, либо смерть благую найдешь. Так и так – любо.
Энки и Орми шагали впереди, рядом с вождем. Энки был добрый воин – хоть и однорукий, а пары двуруких стоит. Орми молодой, шустрый. Одно в братьях плохо: в темноте почти не видят.
Шли до утра по глубокому снегу. А как засерела на востоке небесная мгла, увидели селение кровохлебов. Было там домов тридцать, все из мамонтовых костей и шкур. Над грудой гнилья и костей стоял деревянный Улле, кругом него – шесты с головами. Из домов валил дым. Кровохлебы грелись. Наружу в такую рань никто носа не сунет.
Ядозубы столпились на опушке. Кулу сказал:
– Ну, братья, судьба нынче либо кровохлебам кровью своей захлебнуться, либо нашим головам вот на этих колах торчать.
И повел в бой. К первому дому подкрались тихо. Выдернули из-под стен мамонтовые черепа, что поддерживали бивнями крышу. Обрушили дом на спящих и всех, кто там был, перекололи в кутерьме среди шкур и костей.
И второй дом взяли. Тут кровохлебы стали выбегать из домов, собираться в кучки. Да только мало кто из них осмелился принять бой. Ядозубы-то уже почуяли кровь, ярость в них вошла. После первой же стычки кровохлебы увидели: не с ними сегодня удача. Бросились бежать.
Ядозубы недолго их преследовали. Похватали детей и девок молодых, связали им руки и погнали в свое селение. Мужиков, кого поймали, пожалели – сразу убили. Мертвых оставили – не тащить же на горбу мертвечину, если горячего и свежего взяли сколько хотели.
Вернулись, когда стемнело, привязали пленных к деревьям и сразу повалились спать.
Наутро Энки разбудил брата:
– Вставай, Орми. Скоро людей жрать начнут и нас заставят смотреть. Пойдем в лес. Поохотимся, глядишь, и себе еды добудем.
Но не вышло уйти: заметил их Кулу.
– Стойте! – крикнул. – Как же мы без вас-то? Забыли, что нынче праздник? Сыты вы, что ли?
Вернулись.
Все ядозубы скоро собрались на священной поляне. Посреди нее стоял Улле – идолище из палок, костей и человечьих голов. Во все стороны торчали из него рога, когти и мамонтовые бивни.
Привели пленных, и началась потеха. Отвели ядозубы душу за все голодные дни. Чего только не выдумывали. Девкам-кровохлебкам уши пообрывали, напоили врагов их же кровью, детишек глодали живьем. Не забыли и свою любимую забаву: вспороть брюхо, кишку к идолищу привязать и водить кругом, пока все потроха не намотаются Улле на шею. Пленные же за ночь так окоченели – или от страха им мозги отшибло, – что вроде и нипочем им было все это. Почти не кричали.
Орми и Энки стояли в стороне, отводили глаза. Благо никому до них не было дела. Под конец только подошла к сыновьям Ильг, утерла кровь с губ и сказала:
– Что стоите, словно сами на вражий пир попали?
– Ничего, мать, – отвечает Энки. – Просто так стоим. Отдыхаем.
Ильг усмехнулась:
– Меня-то не обманешь. Знаю, не по сердцу вам наша лютая жизнь. Уходить вам надо. Лес велик, найдете себе место. Чужие вы здесь.
И пошла в землянку спать. Набитое брюхо голову в сон клонит.
Вскоре и другие разбрелись по своим норам. Один Улле остался на поляне. Стоял, поскрипывал, весь обвешанный потрохами.
– Улле велел нам всех ненавидеть, – сказал Орми брату. – А я ненавижу его самого! Тварь смрадная! Ненасытный червь! Пусть уши свои сожрет!
Энки рассмеялся.
– Смотри, накажет он тебя за такие слова!
– Да пропади он! Не боюсь его.
Тут показалось братьям: идол зашевелился, заскрипел, приоткрыл костяную пасть.
– Все равно не боюсь! – крикнул Орми.
– Тихо ты! – цыкнул Энки на брата. – Еще услышит кто. Пойдем, что ли, на охоту. Все поели, одни мы голодные остались.
Взяли они луки, пошли в лес. Бредут по колено в снегу, высматривают звериные следы. Энки говорит:
– Вот ты сказал: Хозяина ненавидишь. Ну а людей, что ему служат, – тоже?
Орми задумался.
– Нет. Надо бы и людей ненавидеть, но – нет. Я их… это… слово забыл. Или нет такого слова?
Энки улыбнулся.
– Слова нет. А ведь было, наверное, когда-то. Шли долго. Наконец повезло братьям: Энки подстрелил зайца. Высекли огонь, развели костер, зажарили добычу. Орми у костра разомлел и разговорился:
– Разве плохо? Что бы всем людям так не жить? Не скажешь? Отчего все друг друга жрут? Как самим-то не тошно?
– А что, – сказал Энки, – может, правы-то они, а мы – выродки, вот нам и кажется, что все не так.
– Думал я об этом. Неправда. Ты на зверей погляди. Кто из них своих детенышей жрет? А если б могли они говорить, кто из них назвал бы свою жизнь «страданием», а смерть – «благом»?
Энки долго молчал, смотрел на брата. Наконец сказал:
– Вырос ты, Орми. Пора тебе одну вещь показать.
– Что за вещь? Покажи.
– Вот что: давай шкурами поменяемся.
Орми поглядел на брата с сомнением.
– Твоя-то шкура незавидная. Гляди, вся шерсть вылезла. А у меня новая совсем.
– Врешь, добрая шкура. Не замерзнешь. Старая только. Да дело не в шерсти! Вот, гляди.
Энки снял шкуру, бросил на снег мехом вниз. А с изнанки вся она была в черных пятнышках.
– Тьфу! Ты что, блох на ней давил?
– Дурак ты! Рассмотри получше.
Орми пригляделся. Пятнышки и впрямь были занятные. Маленькие, а все разные. Где вроде как и в самом деле блошка раздавленная, где комарик, где паучок, где травинка прилипла. От этих черточек и точек рябило в глазах.
– Ну, давай одевайся, холодно так сидеть-то. А с метинками потом разберешься.
Переоделись.
– Что хоть это такое? – спросил Орми. Энки огляделся, словно их могли подслушать, и сказал чуть слышно:
– Это, брат, знаки.
– Чего?
– Ну, знаки. Вот если упыриный след на снегу увидишь, что сможешь сказать?
– Упырь прошел. Ну, еще скажу, когда прошел и куда, торопился ли, нес ли кого, голоден или сыт.
– Все верно. Так вот эти пятна – как следы. По ним много чего сказать можно. Они вроде как сами говорят.
– Ты-то откуда знаешь?
– А я на них долго смотрел, разбирал, думал. Сначала ничего не выходило, а потом вдруг как ожили знаки. Заговорили. И рассказали мне кое-что.
– Что же они рассказали?
– Не скажу, брат. Ты уж сам. Я ведь из этого рассказа почти ничего и не понял. Может, тебе больше повезет.
Орми подумал, помолчал.
– Ну, ладно. А где ты взял эту шкуру? Или тоже секрет?
– Мне ее отец дал.
– Кто-о?
– Не веришь? Ладно, слушай. Иду я раз по болоту. Вдруг из-за камня – человек. Старый, ребра торчат. Я на него копьем замахнулся, а он спрашивает: «Тебя Энки звать?» – «Верно», – говорю и думаю: «Откуда он может меня знать? Сам-то не из наших». Он тогда говорит: «Я – твой отец».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Народ взревел.
А ночь пришла – ядозубы собрались, вооружились ножами и копьями и двинулись в путь. Все мужики пошли, да и бабы, что поздоровей. Почему не пойти? Верно Кулу говорил: либо брюхо набьешь, либо смерть благую найдешь. Так и так – любо.
Энки и Орми шагали впереди, рядом с вождем. Энки был добрый воин – хоть и однорукий, а пары двуруких стоит. Орми молодой, шустрый. Одно в братьях плохо: в темноте почти не видят.
Шли до утра по глубокому снегу. А как засерела на востоке небесная мгла, увидели селение кровохлебов. Было там домов тридцать, все из мамонтовых костей и шкур. Над грудой гнилья и костей стоял деревянный Улле, кругом него – шесты с головами. Из домов валил дым. Кровохлебы грелись. Наружу в такую рань никто носа не сунет.
Ядозубы столпились на опушке. Кулу сказал:
– Ну, братья, судьба нынче либо кровохлебам кровью своей захлебнуться, либо нашим головам вот на этих колах торчать.
И повел в бой. К первому дому подкрались тихо. Выдернули из-под стен мамонтовые черепа, что поддерживали бивнями крышу. Обрушили дом на спящих и всех, кто там был, перекололи в кутерьме среди шкур и костей.
И второй дом взяли. Тут кровохлебы стали выбегать из домов, собираться в кучки. Да только мало кто из них осмелился принять бой. Ядозубы-то уже почуяли кровь, ярость в них вошла. После первой же стычки кровохлебы увидели: не с ними сегодня удача. Бросились бежать.
Ядозубы недолго их преследовали. Похватали детей и девок молодых, связали им руки и погнали в свое селение. Мужиков, кого поймали, пожалели – сразу убили. Мертвых оставили – не тащить же на горбу мертвечину, если горячего и свежего взяли сколько хотели.
Вернулись, когда стемнело, привязали пленных к деревьям и сразу повалились спать.
Наутро Энки разбудил брата:
– Вставай, Орми. Скоро людей жрать начнут и нас заставят смотреть. Пойдем в лес. Поохотимся, глядишь, и себе еды добудем.
Но не вышло уйти: заметил их Кулу.
– Стойте! – крикнул. – Как же мы без вас-то? Забыли, что нынче праздник? Сыты вы, что ли?
Вернулись.
Все ядозубы скоро собрались на священной поляне. Посреди нее стоял Улле – идолище из палок, костей и человечьих голов. Во все стороны торчали из него рога, когти и мамонтовые бивни.
Привели пленных, и началась потеха. Отвели ядозубы душу за все голодные дни. Чего только не выдумывали. Девкам-кровохлебкам уши пообрывали, напоили врагов их же кровью, детишек глодали живьем. Не забыли и свою любимую забаву: вспороть брюхо, кишку к идолищу привязать и водить кругом, пока все потроха не намотаются Улле на шею. Пленные же за ночь так окоченели – или от страха им мозги отшибло, – что вроде и нипочем им было все это. Почти не кричали.
Орми и Энки стояли в стороне, отводили глаза. Благо никому до них не было дела. Под конец только подошла к сыновьям Ильг, утерла кровь с губ и сказала:
– Что стоите, словно сами на вражий пир попали?
– Ничего, мать, – отвечает Энки. – Просто так стоим. Отдыхаем.
Ильг усмехнулась:
– Меня-то не обманешь. Знаю, не по сердцу вам наша лютая жизнь. Уходить вам надо. Лес велик, найдете себе место. Чужие вы здесь.
И пошла в землянку спать. Набитое брюхо голову в сон клонит.
Вскоре и другие разбрелись по своим норам. Один Улле остался на поляне. Стоял, поскрипывал, весь обвешанный потрохами.
– Улле велел нам всех ненавидеть, – сказал Орми брату. – А я ненавижу его самого! Тварь смрадная! Ненасытный червь! Пусть уши свои сожрет!
Энки рассмеялся.
– Смотри, накажет он тебя за такие слова!
– Да пропади он! Не боюсь его.
Тут показалось братьям: идол зашевелился, заскрипел, приоткрыл костяную пасть.
– Все равно не боюсь! – крикнул Орми.
– Тихо ты! – цыкнул Энки на брата. – Еще услышит кто. Пойдем, что ли, на охоту. Все поели, одни мы голодные остались.
Взяли они луки, пошли в лес. Бредут по колено в снегу, высматривают звериные следы. Энки говорит:
– Вот ты сказал: Хозяина ненавидишь. Ну а людей, что ему служат, – тоже?
Орми задумался.
– Нет. Надо бы и людей ненавидеть, но – нет. Я их… это… слово забыл. Или нет такого слова?
Энки улыбнулся.
– Слова нет. А ведь было, наверное, когда-то. Шли долго. Наконец повезло братьям: Энки подстрелил зайца. Высекли огонь, развели костер, зажарили добычу. Орми у костра разомлел и разговорился:
– Разве плохо? Что бы всем людям так не жить? Не скажешь? Отчего все друг друга жрут? Как самим-то не тошно?
– А что, – сказал Энки, – может, правы-то они, а мы – выродки, вот нам и кажется, что все не так.
– Думал я об этом. Неправда. Ты на зверей погляди. Кто из них своих детенышей жрет? А если б могли они говорить, кто из них назвал бы свою жизнь «страданием», а смерть – «благом»?
Энки долго молчал, смотрел на брата. Наконец сказал:
– Вырос ты, Орми. Пора тебе одну вещь показать.
– Что за вещь? Покажи.
– Вот что: давай шкурами поменяемся.
Орми поглядел на брата с сомнением.
– Твоя-то шкура незавидная. Гляди, вся шерсть вылезла. А у меня новая совсем.
– Врешь, добрая шкура. Не замерзнешь. Старая только. Да дело не в шерсти! Вот, гляди.
Энки снял шкуру, бросил на снег мехом вниз. А с изнанки вся она была в черных пятнышках.
– Тьфу! Ты что, блох на ней давил?
– Дурак ты! Рассмотри получше.
Орми пригляделся. Пятнышки и впрямь были занятные. Маленькие, а все разные. Где вроде как и в самом деле блошка раздавленная, где комарик, где паучок, где травинка прилипла. От этих черточек и точек рябило в глазах.
– Ну, давай одевайся, холодно так сидеть-то. А с метинками потом разберешься.
Переоделись.
– Что хоть это такое? – спросил Орми. Энки огляделся, словно их могли подслушать, и сказал чуть слышно:
– Это, брат, знаки.
– Чего?
– Ну, знаки. Вот если упыриный след на снегу увидишь, что сможешь сказать?
– Упырь прошел. Ну, еще скажу, когда прошел и куда, торопился ли, нес ли кого, голоден или сыт.
– Все верно. Так вот эти пятна – как следы. По ним много чего сказать можно. Они вроде как сами говорят.
– Ты-то откуда знаешь?
– А я на них долго смотрел, разбирал, думал. Сначала ничего не выходило, а потом вдруг как ожили знаки. Заговорили. И рассказали мне кое-что.
– Что же они рассказали?
– Не скажу, брат. Ты уж сам. Я ведь из этого рассказа почти ничего и не понял. Может, тебе больше повезет.
Орми подумал, помолчал.
– Ну, ладно. А где ты взял эту шкуру? Или тоже секрет?
– Мне ее отец дал.
– Кто-о?
– Не веришь? Ладно, слушай. Иду я раз по болоту. Вдруг из-за камня – человек. Старый, ребра торчат. Я на него копьем замахнулся, а он спрашивает: «Тебя Энки звать?» – «Верно», – говорю и думаю: «Откуда он может меня знать? Сам-то не из наших». Он тогда говорит: «Я – твой отец».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86