«Раз он до сих пор не добился никакого признания, – твердил он ей про поэта-перестарка Перси Мэннеринга, – не добьется и впредь. Дура ты, Лиза, что поишь его джином и позволяешь истязать свой слух его виршами».
По проходу пронесли гроб, и почти восьмидесятилетний Перси Мэннеринг подался к нему, ссутулившись, как тощее пугало. Годфри сурово разглядывал иссеченные малиновыми прожилками скосы щек поэта и его хищный нос. Он думал: «Видать, тоскует, что конец его прибыткам. Все соки выпили из бедной Лизы...» На самом же " деле поэт был до крайности взволнован. Смерть Лизы привела его в благоговейный трепет, ибо хотя он знал общее правило смерти для всех, однако же каждый данный случай повергал его в восторг и недоумение и обогащал свежими ощущениями. Во время службы он вдруг понял, что вот через несколько минут Лизин гроб соскользнет в огненную печь, и в ярком видении представилось ему, как рыжие, пламенные волосы полыхнут обычным огнем, а оттуда прянет огонь другой, и два огня схватятся. Он по-волчьи осклабился и пролил человеческие слезы, словно он был полузверь-получеловек, а не получеловек-полупоэт. Годфри, глядя на него, подумал: «Наверняка одряхлел. Способности-то небось вышли из подчинения».
Гроб начал свое тихое скольжение к провалу в стене, а орган тем временем заполнял уши чем-то сладко-религиозным. Годфри в бога не верил, но был глубоко тронут процедурой, и раз навсегда решил кремироваться, когда придет его очередь.
«Вот и нет Лизы Брук», – сказал он сам себе, провожая глазами уплывающий гроб. «Со вздернутым носом нырнула вперед, – подумал поэт, – и капитан на борту...» Нет, это плоско, сама Лиза и есть корабль, так вернее. Годфри пропускал его мимо глаз и думал: «Десять лет, не меньше, она прожила бы еще, да уж куда с этой пьянкой и с этими кровососами?» Он оглядывался с такой яростью, что кто-то, поймав его взгляд, поперхнулся.
Толстенькая дама Летти подкатилась к брату в проходе, когда он вместе с прочими шествовал к паперти.
– Ты что, Годфри, в чем с тобой дело? – выдохнула она.
В дверях священник скорбно пожимал руки всем и каждому. Протянув свою, Годфри бросил Летти через плечо:
– Со мной в чем дело? В чем со мной может быть дело? Это с тобой дело в чем?
Летти, промакивая глаза платочком, шепнула:
– Потише, пожалуйста. И не глазей так по сторонам. Все на тебя смотрят.
На камнях просторной паперти были разложены цветочные приношения: большей частью со вкусом подобранные букеты, один или два старомодных венка. Их осматривала Лизина родня – пожилой племянник с женою, старшая сестра пергаментного вида, Джанет Джопабоком, бывшая миссионерша в бывшей Индии, брат ее Рональд Джопабоком, коммерсант из Сити, давно удалившийся от дел, и его жена-австралийка, получившая при крещении имя Цунами. Годфри не сразу понял, что это они, ибо глазам его поначалу предстал лишь строй ягодиц: их обладатели склонились, изучая карточки, приложенные к памятным дарам.
– Смотри, Рональд, правда, как мило? Крохотный букетик фиалок – ах, вот карточка: «Спасибо тебе, дорогая Лиза, за каждый незабвенный раз, с любовью от Тони».
– Как это странно звучит. Ты уверенна...
– Интересно, что это за Тони.
– Видишь, Джанет, вот громадный венок из желтых роз – это от миссис Петтигру. Должно быть, стоил бешенных денег.
– Как ты сказала? – переспросила туговатая на ухо Джанет.
– Да вот, венок от миссис Петтигру. За бешеные, должно быть, деньги.
– Ш-ш-ш, – предупредила Джанет, оглянувшись. И действительно, миссис Петтигру, с очень давних пор Лизина экономка, приближалась к ним – обычной уверенной поступью, безукоризненно одетая. Согбенная над цветами Джанет мучительно выпрямилась и обернулась навстречу миссис Петтигру. Пусть уж ее, ладно, пожмет руку.
– Благодарю вас за все, что вы сделали для моей сестры, – строго сказала Джанет.
– Я делала это с радостью, – проговорила миссис Петтигру изумительно мягким голосом. Понятно было, что Джанет намекает на завещание. – Я ее, миссис Брук, бедняжку любила.
Джанет милостиво наклонила голову, жестко высвободила руку и грубо повернулась спиной.
– А как бы увидеть пепел? – во всеуслышание вопросил Перси Мэннеринг, выходя из церкви. – Можно его как-нибудь увидеть?
Он так галдел, что племянник Лизы и его жена встрепенулись и огляделись.
– Хочу видеть ее пепел, если это возможно. – Поэт прижал к стене даму Летти, как бы от нее требуя немедленного исполнения своих желаний. Дама Летти чувствовала, что этот мужчина какой-то не такой. Она ускользнула от его хватки.
– Он из этих – из Лизиных поэтов-живописцев, – шепнула она Джону Джопабокому, отнюдь не ожидая, что тот скажет «А-а», поклонится Перси и приподнимет шляпу.
Годфри сделал шаг назад и наступил на россыпь красных гвоздик.
– Ах, извините, – сказал он гвоздикам, спешно выбравшись из них, рассердился собственной глупости и, удостоверившись, что никто его, во всяком случае, не видел, отошел он потоптанных цветов.
– За каким чертом этому типу пепел? – спросил он у Летти.
– Ну как – хочет на него посмотреть. Убедиться, что он действительно стал серый. Вообще гадкий человек.
– Конечно, серый, а как же. Он, по-видимому, утратил все свои физические способности. Если только они у него были.
– Насчет способностей не знаю, – сказала Летти. – Но вот чувств у него никогда никаких не было.
Цунами Джопабоком, увенчанная высокой сиреневой прической, затянутая в корсет, произнесла так, что слова ее раскатились по Поминальному саду:
– Для некоторых нет ничего святого.
– Мадам, – сказал Перси, осклабив зеленые останки былых зубов – если для меня есть что святое, так это пепел Лизы Брук. И я желаю видеть его. Желаю приложиться к нему губами, если он достаточно остыл. Куда подевался этот клерикал? Пепел наверняка у него.
– Видишь, вон там – Лизина экономка? – спросила Летти у Годфри.
– Да, да, я как раз думал...
– Вот и я как раз подумала, – сказала Летти, которая думала, что если миссис Петтигру ищет место, то не возьмется ли она присматривать за Чармиан.
– Но, по-моему, нам бы нужна такая женщина помоложе. Эта все-таки, сколько я помню, на восьмом десятке, – сказал Годфри.
– Миссис Петтигру крепче лошади, – сказала дама Летти, окидывая взглядом лошадника стати миссис Петтигру. – И по нынешним временам вряд ли возможно нанять молодую.
– А способности все при ней?
– Разумеется. Лиза у нее ходила по струнке.
– Да, но Чармиан будет против...
– С Чармиан нужна строгость. Ей нужна твердая рука. Да она просто-напросто распадется на части, если ты ее не возьмешь в руки. Нет, Чармиан нужна твердая рука. Иного выхода нет.
– Но как же все-таки миссис Энтони? – колебался Годфри. – Эта голубушка может не поладить с миссис Энтони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
По проходу пронесли гроб, и почти восьмидесятилетний Перси Мэннеринг подался к нему, ссутулившись, как тощее пугало. Годфри сурово разглядывал иссеченные малиновыми прожилками скосы щек поэта и его хищный нос. Он думал: «Видать, тоскует, что конец его прибыткам. Все соки выпили из бедной Лизы...» На самом же " деле поэт был до крайности взволнован. Смерть Лизы привела его в благоговейный трепет, ибо хотя он знал общее правило смерти для всех, однако же каждый данный случай повергал его в восторг и недоумение и обогащал свежими ощущениями. Во время службы он вдруг понял, что вот через несколько минут Лизин гроб соскользнет в огненную печь, и в ярком видении представилось ему, как рыжие, пламенные волосы полыхнут обычным огнем, а оттуда прянет огонь другой, и два огня схватятся. Он по-волчьи осклабился и пролил человеческие слезы, словно он был полузверь-получеловек, а не получеловек-полупоэт. Годфри, глядя на него, подумал: «Наверняка одряхлел. Способности-то небось вышли из подчинения».
Гроб начал свое тихое скольжение к провалу в стене, а орган тем временем заполнял уши чем-то сладко-религиозным. Годфри в бога не верил, но был глубоко тронут процедурой, и раз навсегда решил кремироваться, когда придет его очередь.
«Вот и нет Лизы Брук», – сказал он сам себе, провожая глазами уплывающий гроб. «Со вздернутым носом нырнула вперед, – подумал поэт, – и капитан на борту...» Нет, это плоско, сама Лиза и есть корабль, так вернее. Годфри пропускал его мимо глаз и думал: «Десять лет, не меньше, она прожила бы еще, да уж куда с этой пьянкой и с этими кровососами?» Он оглядывался с такой яростью, что кто-то, поймав его взгляд, поперхнулся.
Толстенькая дама Летти подкатилась к брату в проходе, когда он вместе с прочими шествовал к паперти.
– Ты что, Годфри, в чем с тобой дело? – выдохнула она.
В дверях священник скорбно пожимал руки всем и каждому. Протянув свою, Годфри бросил Летти через плечо:
– Со мной в чем дело? В чем со мной может быть дело? Это с тобой дело в чем?
Летти, промакивая глаза платочком, шепнула:
– Потише, пожалуйста. И не глазей так по сторонам. Все на тебя смотрят.
На камнях просторной паперти были разложены цветочные приношения: большей частью со вкусом подобранные букеты, один или два старомодных венка. Их осматривала Лизина родня – пожилой племянник с женою, старшая сестра пергаментного вида, Джанет Джопабоком, бывшая миссионерша в бывшей Индии, брат ее Рональд Джопабоком, коммерсант из Сити, давно удалившийся от дел, и его жена-австралийка, получившая при крещении имя Цунами. Годфри не сразу понял, что это они, ибо глазам его поначалу предстал лишь строй ягодиц: их обладатели склонились, изучая карточки, приложенные к памятным дарам.
– Смотри, Рональд, правда, как мило? Крохотный букетик фиалок – ах, вот карточка: «Спасибо тебе, дорогая Лиза, за каждый незабвенный раз, с любовью от Тони».
– Как это странно звучит. Ты уверенна...
– Интересно, что это за Тони.
– Видишь, Джанет, вот громадный венок из желтых роз – это от миссис Петтигру. Должно быть, стоил бешенных денег.
– Как ты сказала? – переспросила туговатая на ухо Джанет.
– Да вот, венок от миссис Петтигру. За бешеные, должно быть, деньги.
– Ш-ш-ш, – предупредила Джанет, оглянувшись. И действительно, миссис Петтигру, с очень давних пор Лизина экономка, приближалась к ним – обычной уверенной поступью, безукоризненно одетая. Согбенная над цветами Джанет мучительно выпрямилась и обернулась навстречу миссис Петтигру. Пусть уж ее, ладно, пожмет руку.
– Благодарю вас за все, что вы сделали для моей сестры, – строго сказала Джанет.
– Я делала это с радостью, – проговорила миссис Петтигру изумительно мягким голосом. Понятно было, что Джанет намекает на завещание. – Я ее, миссис Брук, бедняжку любила.
Джанет милостиво наклонила голову, жестко высвободила руку и грубо повернулась спиной.
– А как бы увидеть пепел? – во всеуслышание вопросил Перси Мэннеринг, выходя из церкви. – Можно его как-нибудь увидеть?
Он так галдел, что племянник Лизы и его жена встрепенулись и огляделись.
– Хочу видеть ее пепел, если это возможно. – Поэт прижал к стене даму Летти, как бы от нее требуя немедленного исполнения своих желаний. Дама Летти чувствовала, что этот мужчина какой-то не такой. Она ускользнула от его хватки.
– Он из этих – из Лизиных поэтов-живописцев, – шепнула она Джону Джопабокому, отнюдь не ожидая, что тот скажет «А-а», поклонится Перси и приподнимет шляпу.
Годфри сделал шаг назад и наступил на россыпь красных гвоздик.
– Ах, извините, – сказал он гвоздикам, спешно выбравшись из них, рассердился собственной глупости и, удостоверившись, что никто его, во всяком случае, не видел, отошел он потоптанных цветов.
– За каким чертом этому типу пепел? – спросил он у Летти.
– Ну как – хочет на него посмотреть. Убедиться, что он действительно стал серый. Вообще гадкий человек.
– Конечно, серый, а как же. Он, по-видимому, утратил все свои физические способности. Если только они у него были.
– Насчет способностей не знаю, – сказала Летти. – Но вот чувств у него никогда никаких не было.
Цунами Джопабоком, увенчанная высокой сиреневой прической, затянутая в корсет, произнесла так, что слова ее раскатились по Поминальному саду:
– Для некоторых нет ничего святого.
– Мадам, – сказал Перси, осклабив зеленые останки былых зубов – если для меня есть что святое, так это пепел Лизы Брук. И я желаю видеть его. Желаю приложиться к нему губами, если он достаточно остыл. Куда подевался этот клерикал? Пепел наверняка у него.
– Видишь, вон там – Лизина экономка? – спросила Летти у Годфри.
– Да, да, я как раз думал...
– Вот и я как раз подумала, – сказала Летти, которая думала, что если миссис Петтигру ищет место, то не возьмется ли она присматривать за Чармиан.
– Но, по-моему, нам бы нужна такая женщина помоложе. Эта все-таки, сколько я помню, на восьмом десятке, – сказал Годфри.
– Миссис Петтигру крепче лошади, – сказала дама Летти, окидывая взглядом лошадника стати миссис Петтигру. – И по нынешним временам вряд ли возможно нанять молодую.
– А способности все при ней?
– Разумеется. Лиза у нее ходила по струнке.
– Да, но Чармиан будет против...
– С Чармиан нужна строгость. Ей нужна твердая рука. Да она просто-напросто распадется на части, если ты ее не возьмешь в руки. Нет, Чармиан нужна твердая рука. Иного выхода нет.
– Но как же все-таки миссис Энтони? – колебался Годфри. – Эта голубушка может не поладить с миссис Энтони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53