Так было до настоящего момента… до встречи с Кэтрин. С ней Джеймс испытывал чудесную умиротворенность и в то же самое время какое-то непонятное волнение. Совершенно новое, незнакомое и потрясающее беспокойство овладело Джеймсом: сильный, прекрасный порыв прямо сейчас выйти из залива и направиться с Кэтрин в открытый океан.
Джеймс заглянул в освещенные лунным светом сапфировые глаза, пытаясь увидеть в них отражение чувства чрезвычайной умиротворенности и, быть может, такого же волнения, какое испытывал он сам, но затянувшееся молчание хмурой тенью омрачило милое личико Кэт. Она, казалось, с чем-то боролась внутри себя.
— О чем ты думаешь? — ласково спросил Джеймс.
«О том, что не могу придумать, о чем с тобой говорить! Я пытаюсь, но все, что приходит мне в голову, кажется таким глупым и наивным. Если бы только…»
Кэтрин наконец ответила на вопрос Джеймса вопросом, в котором звучала надежда:
— Ты говоришь по-французски?
— Довольно слабо. Я год учил этот язык в колледже и знаю несколько общих фраз, и только. А что?
— Дело в том… Мне кажется, я говорю по-французски более свободно и точно, чем по-английски.
«Быть может, Джеймс, если бы я могла говорить с тобой на французском языке, то казалась бы более умной. Просто умной…» — призналась себе несчастная Кэтрин.
— Ты говоришь на замечательном, чистом английском языке, но как тебе удается говорить по-французски еще чище?
«Потому что это у меня в крови», — мгновенно подумала Кэт, но с той же стремительностью отвергла эту мучительную правду.
— Три последних года в школе я жила в общежитии, где мы говорили исключительно на французском языке. И я думала по-французски до нынешнего лета, поскольку моя курсовая написана на французском.
— Думала по-французски?
— Да. — Кэт немного помолчала, обдумав ситуацию опять же на французском языке, после чего медленно объяснила:
— Когда кто-нибудь говорит мне что-то по-английски, я автоматически — так мне кажется — перевожу слова на французский. И прежде чем что-либо сказать, я всегда сначала думаю об этом по-французски, а потом уже перевожу на английский.
— И то же самое ты сделала сейчас?
— Да, — вздохнула Кэтрин. — Временами я чувствую, как что-то теряю в переводе.
— В самом деле? Я так не считаю, Кэтрин. — Улыбнувшись девушке, Джеймс дождался ответной улыбки — слегка неуверенной, но очень милой, затем, чтобы развеселить ее своим, безусловно, «нечистым» французским и в надежде убедить Кэт, что последующее его предложение не имеет никакого подтекста, спросил:
— Voulez-vous чашку горячего шоколада? Ты обязана ответить: «Oui», — поскольку, отказавшись, не получишь настоящего наслаждения от ночного плавания.
— Alors, oui, merci. — Глаза Кэтрин загорелись, и нерешительная улыбка растаяла. — Я приготовлю?
— Нет. Ты веди яхту.
— Я? Как?
— Иди сюда.
Джеймс уступил ей свое место, и Кэт ухватилась тонкими пальцами за ручки штурвала, еще теплые после больших ладоней этого сильного мужчины.
— А теперь, — наставлял Джеймс, глядя на полосу серебристого света, дрожащую на чернильно-черной поверхности воды, — просто следуй по лунной дорожке.
Предложение выпить горячий шоколад Джеймс намеренно сделал как бы невзначай, хотя и готов был спокойно, но твердо настоять на этом. Ему хотелось заставить Кэтрин принять хотя бы несколько калорий! Весь день Джеймс наблюдал, как Кэтрин, искусно притворяясь, что ест, в сущности, ни к чему не притронулась. Дожидаясь, пока закипит вода, он подумал, не приготовить ли блюдо из фруктов, сыра, копченого лосося и крекеров, имевшихся на борту в расчете на гостей, которые изъявят желание поплавать завтра. Но Джеймс решил не подавать изобильного блюда, дабы не смутить Кэт. Она должна выпить чашку густого, богатого калориями горячего шоколада, и для начала этого будет вполне достаточно.
— Рецепт моей матери, — сообщил Джеймс, вручая чашку Кэтрин. — Я добавил немного корицы.
— Спасибо. — Кэтрин отпустила штурвал и взяла большую горячую чашку. — Твоя мать… твои родители — очень симпатичные, приятные люди.
— Благодарю. Я тоже так считаю.
— Ты очень близок с ними, да?
— Да, очень. А как у тебя с родителями? — Джеймс, разумеется, заранее знал ответ на свой вопрос.
Из рассказов Алексы ему было известно о близких отношениях между скромными, талантливыми родителями и скромной, талантливой дочерью. Алекса поделилась с Джеймсом самыми сокровенными секретами своего сердца — секретами, которые поклялась никогда не открывать, особенно и прежде всего — Кэтрин. Его вопрос о родителях ничем не выдавал тайну Алексы; он задал его умышленно, поскольку считал, что о родителях Кэтрин может говорить проста, весело, со светящимися счастьем глазами. Но когда Кэт задумалась над вопросом, Стерлинг вдруг увидел лишь печаль и глубокую, очень глубокую боль.
— Кэтрин?
— Мы с родителями были очень близки, — тихо призналась Кэт.
— Но что-то случилось?
— Да. Что-то случилось. А потом я уехала в Нью-Йорк, и… — Со дня своего совершеннолетия она еще ни разу не говорила с Джейн и Александром. Кэт, естественно, писала, так как не хотела, чтобы они беспокоились. Но ее письма теперь были коротки, суховаты, без красочных описаний, словно излишняя многословность могла отнять у родителей время, а Кэтрин более не имела на это права.
— И ты скучаешь по ним.
— Да. Я очень скучаю.
— А родители об этом знают?
— Не уверена. Я думала позвонить и сказать им, но как-то…
— Полагаю, тебе следует как можно скорее позвонить родителям, Кэтрин. Мне кажется, им бы очень хотелось услышать это самое твое «скучаю».
Они плавали до полуночи. После того как Джеймс пришвартовал «Ночной ветер» к причалу и объяснил Кэтрин, как завязываются морские узлы, потому что ее это очень заинтересовало, они начали долгий подъем к дому.
«Ты можешь это сделать», — приказывала Кэтрин своему телу. Но, измученное ею, оно ответило предательством. Это был сокрушительный бунт: все изголодавшиеся мятежные клеточки организма закричали и запротестовали одновременно.
Легкие Кэт задыхались без воздуха, его катастрофически не хватало! Бешено колотящееся сердце готово было вырваться из груди и улететь, унося за собой поплывшее в тумане сознание.
— Кэтрин! — Сильные руки Джеймса подхватили покачнувшуюся Кэтрин.
Он крепко прижал девушку к себе… настолько крепко, что ощутил стук ее сердца — испуганная птица, пытающаяся вырваться из грудной клетки, — и холод ее кожи, и трепет ослабевшего тела, оказавшегося таким пугающе легким и худым. Джеймс прижал Кэтрин к себе, словно его горячее сильное тело могло передать свою энергию, жизненно необходимую девушке. Но этого не произошло. Джеймс чувствовал, что Кэтрин слабеет. Губы его коснулись ее волос, когда Джеймс заговорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Джеймс заглянул в освещенные лунным светом сапфировые глаза, пытаясь увидеть в них отражение чувства чрезвычайной умиротворенности и, быть может, такого же волнения, какое испытывал он сам, но затянувшееся молчание хмурой тенью омрачило милое личико Кэт. Она, казалось, с чем-то боролась внутри себя.
— О чем ты думаешь? — ласково спросил Джеймс.
«О том, что не могу придумать, о чем с тобой говорить! Я пытаюсь, но все, что приходит мне в голову, кажется таким глупым и наивным. Если бы только…»
Кэтрин наконец ответила на вопрос Джеймса вопросом, в котором звучала надежда:
— Ты говоришь по-французски?
— Довольно слабо. Я год учил этот язык в колледже и знаю несколько общих фраз, и только. А что?
— Дело в том… Мне кажется, я говорю по-французски более свободно и точно, чем по-английски.
«Быть может, Джеймс, если бы я могла говорить с тобой на французском языке, то казалась бы более умной. Просто умной…» — призналась себе несчастная Кэтрин.
— Ты говоришь на замечательном, чистом английском языке, но как тебе удается говорить по-французски еще чище?
«Потому что это у меня в крови», — мгновенно подумала Кэт, но с той же стремительностью отвергла эту мучительную правду.
— Три последних года в школе я жила в общежитии, где мы говорили исключительно на французском языке. И я думала по-французски до нынешнего лета, поскольку моя курсовая написана на французском.
— Думала по-французски?
— Да. — Кэт немного помолчала, обдумав ситуацию опять же на французском языке, после чего медленно объяснила:
— Когда кто-нибудь говорит мне что-то по-английски, я автоматически — так мне кажется — перевожу слова на французский. И прежде чем что-либо сказать, я всегда сначала думаю об этом по-французски, а потом уже перевожу на английский.
— И то же самое ты сделала сейчас?
— Да, — вздохнула Кэтрин. — Временами я чувствую, как что-то теряю в переводе.
— В самом деле? Я так не считаю, Кэтрин. — Улыбнувшись девушке, Джеймс дождался ответной улыбки — слегка неуверенной, но очень милой, затем, чтобы развеселить ее своим, безусловно, «нечистым» французским и в надежде убедить Кэт, что последующее его предложение не имеет никакого подтекста, спросил:
— Voulez-vous чашку горячего шоколада? Ты обязана ответить: «Oui», — поскольку, отказавшись, не получишь настоящего наслаждения от ночного плавания.
— Alors, oui, merci. — Глаза Кэтрин загорелись, и нерешительная улыбка растаяла. — Я приготовлю?
— Нет. Ты веди яхту.
— Я? Как?
— Иди сюда.
Джеймс уступил ей свое место, и Кэт ухватилась тонкими пальцами за ручки штурвала, еще теплые после больших ладоней этого сильного мужчины.
— А теперь, — наставлял Джеймс, глядя на полосу серебристого света, дрожащую на чернильно-черной поверхности воды, — просто следуй по лунной дорожке.
Предложение выпить горячий шоколад Джеймс намеренно сделал как бы невзначай, хотя и готов был спокойно, но твердо настоять на этом. Ему хотелось заставить Кэтрин принять хотя бы несколько калорий! Весь день Джеймс наблюдал, как Кэтрин, искусно притворяясь, что ест, в сущности, ни к чему не притронулась. Дожидаясь, пока закипит вода, он подумал, не приготовить ли блюдо из фруктов, сыра, копченого лосося и крекеров, имевшихся на борту в расчете на гостей, которые изъявят желание поплавать завтра. Но Джеймс решил не подавать изобильного блюда, дабы не смутить Кэт. Она должна выпить чашку густого, богатого калориями горячего шоколада, и для начала этого будет вполне достаточно.
— Рецепт моей матери, — сообщил Джеймс, вручая чашку Кэтрин. — Я добавил немного корицы.
— Спасибо. — Кэтрин отпустила штурвал и взяла большую горячую чашку. — Твоя мать… твои родители — очень симпатичные, приятные люди.
— Благодарю. Я тоже так считаю.
— Ты очень близок с ними, да?
— Да, очень. А как у тебя с родителями? — Джеймс, разумеется, заранее знал ответ на свой вопрос.
Из рассказов Алексы ему было известно о близких отношениях между скромными, талантливыми родителями и скромной, талантливой дочерью. Алекса поделилась с Джеймсом самыми сокровенными секретами своего сердца — секретами, которые поклялась никогда не открывать, особенно и прежде всего — Кэтрин. Его вопрос о родителях ничем не выдавал тайну Алексы; он задал его умышленно, поскольку считал, что о родителях Кэтрин может говорить проста, весело, со светящимися счастьем глазами. Но когда Кэт задумалась над вопросом, Стерлинг вдруг увидел лишь печаль и глубокую, очень глубокую боль.
— Кэтрин?
— Мы с родителями были очень близки, — тихо призналась Кэт.
— Но что-то случилось?
— Да. Что-то случилось. А потом я уехала в Нью-Йорк, и… — Со дня своего совершеннолетия она еще ни разу не говорила с Джейн и Александром. Кэт, естественно, писала, так как не хотела, чтобы они беспокоились. Но ее письма теперь были коротки, суховаты, без красочных описаний, словно излишняя многословность могла отнять у родителей время, а Кэтрин более не имела на это права.
— И ты скучаешь по ним.
— Да. Я очень скучаю.
— А родители об этом знают?
— Не уверена. Я думала позвонить и сказать им, но как-то…
— Полагаю, тебе следует как можно скорее позвонить родителям, Кэтрин. Мне кажется, им бы очень хотелось услышать это самое твое «скучаю».
Они плавали до полуночи. После того как Джеймс пришвартовал «Ночной ветер» к причалу и объяснил Кэтрин, как завязываются морские узлы, потому что ее это очень заинтересовало, они начали долгий подъем к дому.
«Ты можешь это сделать», — приказывала Кэтрин своему телу. Но, измученное ею, оно ответило предательством. Это был сокрушительный бунт: все изголодавшиеся мятежные клеточки организма закричали и запротестовали одновременно.
Легкие Кэт задыхались без воздуха, его катастрофически не хватало! Бешено колотящееся сердце готово было вырваться из груди и улететь, унося за собой поплывшее в тумане сознание.
— Кэтрин! — Сильные руки Джеймса подхватили покачнувшуюся Кэтрин.
Он крепко прижал девушку к себе… настолько крепко, что ощутил стук ее сердца — испуганная птица, пытающаяся вырваться из грудной клетки, — и холод ее кожи, и трепет ослабевшего тела, оказавшегося таким пугающе легким и худым. Джеймс прижал Кэтрин к себе, словно его горячее сильное тело могло передать свою энергию, жизненно необходимую девушке. Но этого не произошло. Джеймс чувствовал, что Кэтрин слабеет. Губы его коснулись ее волос, когда Джеймс заговорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111