У него был молодой бычок.
Ленсманша Гейердаль сдержала слово: она взяла к себе Варвару. И на пароходе она заботилась о ней, не давала ей зябнуть или голодать, не позволяла и болтать с бергенским штурманом. Когда это случилось в первый раз, ленсманша ничего не сказала, только позвала Варвару к себе. Но смотрите-ка, Варвара опять стоит и болтает с штурманом, и выгибает головку на бочок, и говорит на бергенском наречии, и улыбается. Тогда ленсманша подозвала ее и сказала:
– Я думаю, тебе не следует сейчас стоять с мужчинами и вести с ними разговоры, Варвара. Вспомни, что ты только что пережила и от чего спаслась.
– Я только услыхала, что он из Бергена, оттого с ним и заговорила, – ответила Варвара.
Аксель с ней не разговаривал. Он заметил, что она похудела и побледнела, а зубы у нее стали хорошие. Ни одного его кольца на ней не было…
И вот Аксель идет по равнине. Ветрено и льет дождь, но он рад и весел. Он видел на пристани косилку и борону для целины. Вот так Гейслер! И ведь ни слова не сказал в городе об этом огромном подарке. Что за мудреный барин.
Глава VI
Акселю недолго пришлось отдохнуть дома: с осенними бурями начались новые заботы и неприятности, которые он сам навязал себе: телеграф на его стенке извещал, что на линии беспорядок.
Это за то, что он пожадничал на деньги, принимая эту должность. И с самого начала это было неприятно, Бреде Ольсен прямо грозил ему; когда он пришел и за телеграфным имуществом и аппаратом, тот сказал:
– Не очень-то ты помнишь, что я спас тебе жизнь зимой.
– Мне спасла жизнь Олина, – отвечает Аксель.
– Так, а разве я не тащил тебя домой на своей несчастной спине? А за это ты подстроил так, чтоб купить у меня в летнюю пору хутор и выкинуть на улицу, на зиму глядя! – Бреде был оскорблен до глубины души, он сказал: – Но сделай одолжение, забирай и телеграф и весь этот хлам. Я переезжаю с семьей в село и примусь за одно дело, что это за дело – тебе и не снилось, а будет у меня гостиница и такое место, куда люди смогут приходить пить кофей. Ты думаешь, мы не справимся? Жена моя будет продавать всякие угощения, а сам я стану разъезжать по делам, и заработаю гораздо больше тебя. Но только вот что я тебе, Аксель, скажу: я могу наделать тебе много каверз, я ведь до тонкости знаком с телеграфом, я могу повалить столбы, порвать проволоку.
Вот тебе и придется отрываться в рабочую пору. Только это я и хотел тебе сказать, а ты постарайся запомнить…
И вот Аксель мог бы привезти с пристани машины – о, они были такие раззолоченые и цветистые, словно вывески, он мог бы привезти их сегодня, любоваться ими и поучиться, как ими действовать, – а теперь им приходится стоять. Обидно откладывать необходимую работу и бегать по телеграфной линии.
Но, ведь, вот деньги.
На вершине скалы он встречает Аронсена. Торговец Аронсен стоит и смотрит куда-то в бурю, сам он точно призрак. Чего ему здесь надо? Должно быть, не находит покоя, его тянет на скалу самому осмотреть рудник. Да, торговец Аронсен полон беспокойства за себя и за судьбу своей семьи. И вот он стоит перед полным разорением и опустошением на покинутой скале: машины валяются и ржавеют, материалы, повозки, многое под открытым небом, все без призора, в отчаянном виде. Кое-где на стенах бараков прибиты рукописные плакаты, запрещающие уносить или портить инструменты, экипажи и строения, принадлежащие обществу.
Аксель останавливается поболтать с помешанным лавочником и спрашивает:
– Уж не на охоту ли вы собрались?
– Да, мне непременно надо добыть его! – отвечает Аронсен.
– Кого вам надо добыть?
– Кого? Того, кто разоряет, и меня и всех остальных в округе. Кто не захотел продать свою скалу, прекратил движение и отнял у людей торговлю и деньги.
– Вы говорите про Гейслера?
– Именно про него. Его следовало бы расстрелять! Аксель смеется и говорит:
– А ведь Гейслер был на днях в городе, вы могли бы его там встретить.
Только, по моему слабому разумению, не думаю я, чтоб вам стоило связываться с этим человеком.
– Почему это? – резко спрашивает Аронсен.
– Я боюсь, что он окажется для вас чересчур непонятен и высокопоставлен.
Они заспорили и Аронсен все больше и больше сердился. Под конец Аксель спросил, шутки ради:
– Ведь вы не собираетесь оставить нас здесь совсем не при чем, и не уедете от нас?
– Уж не воображаешь ли ты, что я стану гнить в ваших болотах, когда я не могу заработать даже на табак для трубки? – злобно вскричал Аронсен. – Если ты достанешь мне покупателя – непременно продам!
– Покупателя? – спросил Аксель. – У нас хорошая земля, если б вы занялись ею, как следует; на таком участке, как ваш, смело можно прокормиться.
– Ты же слышишь, что я не желаю в ней копаться! – опять закричал Аронсен прямо в бурю. – Я могу найти занятие получше!
Аксель сказал, что может достать ему покупателя, но Аронсен язвительно засмеялся над подобной мыслью:
– Здесь в округе нет ни одного человека, который мог бы купить мой участок.
– Нет, как раз здесь. Но могут найтись и другие.
– Здесь только дрянь и нищие, – с бешенством продолжал Аронсен.
– Уж какие есть. А только Исаак из Селланро может купить ваш участок в любой день, – обиженно сказал Аксель.
– Не думаю, – сказал Аронсен.
– Мне все равно, что вы думаете, – отвечал Аксель и повернулся уходить.
Аронсен крикнул ему вслед:
– Подожди немножко! По твоему, Исаак мог бы избавить меня от «Великого», так, что ли?
– Да, – отвечал Аксель, – и от пяти таких «Великих», если говорить о средствах и деньгах!
Идя на рудник, Аронсен прошел мимо Селланро стороной, ему не хотелось, чтоб его видели; на обратном пути он зашел на усадьбу и имел беседу с Исааком.
– Нет, – сказал Исаак и только покачал головой, – я об этом не думал и не собираюсь.
Но когда к Рождеству приехал домой Елисей, Исаак стал уже не так несговорчив. Правда, он никогда не слыхал ничего глупее, как покупать «Великое», во всяком случае, фантазия эта исходила не от него; но если Елисей находит, что лавка – дело для него подходящее, – надо об этом подумать.
Сам Елисей относился к этому так себе, середка на половинке, совсем не против, но и не равнодушен. Если он оснуется здесь, дома, то ему, до известной степени, конец: деревня не город. Осенью, когда в городе происходила регистрация жителей их местности, он избегал показываться, не желая встречаться с земляками, они принадлежали к другому миру. Неужели теперь ему самому предстоит вернуться в этот мир?
Мать его настаивала на покупке, Сиверт тоже, они уговаривали Елисея, и однажды все втроем поехали в «Великое» осмотреть «поместье».
Но, очутившись пред перспективой лишиться участка, Аронсен вдруг стал точно другим человеком: ему нет надобности продавать!
Если он уедет, участок может оставаться и без него, это бумконстантный участок, роскошный участок, он всегда успеет его продать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Ленсманша Гейердаль сдержала слово: она взяла к себе Варвару. И на пароходе она заботилась о ней, не давала ей зябнуть или голодать, не позволяла и болтать с бергенским штурманом. Когда это случилось в первый раз, ленсманша ничего не сказала, только позвала Варвару к себе. Но смотрите-ка, Варвара опять стоит и болтает с штурманом, и выгибает головку на бочок, и говорит на бергенском наречии, и улыбается. Тогда ленсманша подозвала ее и сказала:
– Я думаю, тебе не следует сейчас стоять с мужчинами и вести с ними разговоры, Варвара. Вспомни, что ты только что пережила и от чего спаслась.
– Я только услыхала, что он из Бергена, оттого с ним и заговорила, – ответила Варвара.
Аксель с ней не разговаривал. Он заметил, что она похудела и побледнела, а зубы у нее стали хорошие. Ни одного его кольца на ней не было…
И вот Аксель идет по равнине. Ветрено и льет дождь, но он рад и весел. Он видел на пристани косилку и борону для целины. Вот так Гейслер! И ведь ни слова не сказал в городе об этом огромном подарке. Что за мудреный барин.
Глава VI
Акселю недолго пришлось отдохнуть дома: с осенними бурями начались новые заботы и неприятности, которые он сам навязал себе: телеграф на его стенке извещал, что на линии беспорядок.
Это за то, что он пожадничал на деньги, принимая эту должность. И с самого начала это было неприятно, Бреде Ольсен прямо грозил ему; когда он пришел и за телеграфным имуществом и аппаратом, тот сказал:
– Не очень-то ты помнишь, что я спас тебе жизнь зимой.
– Мне спасла жизнь Олина, – отвечает Аксель.
– Так, а разве я не тащил тебя домой на своей несчастной спине? А за это ты подстроил так, чтоб купить у меня в летнюю пору хутор и выкинуть на улицу, на зиму глядя! – Бреде был оскорблен до глубины души, он сказал: – Но сделай одолжение, забирай и телеграф и весь этот хлам. Я переезжаю с семьей в село и примусь за одно дело, что это за дело – тебе и не снилось, а будет у меня гостиница и такое место, куда люди смогут приходить пить кофей. Ты думаешь, мы не справимся? Жена моя будет продавать всякие угощения, а сам я стану разъезжать по делам, и заработаю гораздо больше тебя. Но только вот что я тебе, Аксель, скажу: я могу наделать тебе много каверз, я ведь до тонкости знаком с телеграфом, я могу повалить столбы, порвать проволоку.
Вот тебе и придется отрываться в рабочую пору. Только это я и хотел тебе сказать, а ты постарайся запомнить…
И вот Аксель мог бы привезти с пристани машины – о, они были такие раззолоченые и цветистые, словно вывески, он мог бы привезти их сегодня, любоваться ими и поучиться, как ими действовать, – а теперь им приходится стоять. Обидно откладывать необходимую работу и бегать по телеграфной линии.
Но, ведь, вот деньги.
На вершине скалы он встречает Аронсена. Торговец Аронсен стоит и смотрит куда-то в бурю, сам он точно призрак. Чего ему здесь надо? Должно быть, не находит покоя, его тянет на скалу самому осмотреть рудник. Да, торговец Аронсен полон беспокойства за себя и за судьбу своей семьи. И вот он стоит перед полным разорением и опустошением на покинутой скале: машины валяются и ржавеют, материалы, повозки, многое под открытым небом, все без призора, в отчаянном виде. Кое-где на стенах бараков прибиты рукописные плакаты, запрещающие уносить или портить инструменты, экипажи и строения, принадлежащие обществу.
Аксель останавливается поболтать с помешанным лавочником и спрашивает:
– Уж не на охоту ли вы собрались?
– Да, мне непременно надо добыть его! – отвечает Аронсен.
– Кого вам надо добыть?
– Кого? Того, кто разоряет, и меня и всех остальных в округе. Кто не захотел продать свою скалу, прекратил движение и отнял у людей торговлю и деньги.
– Вы говорите про Гейслера?
– Именно про него. Его следовало бы расстрелять! Аксель смеется и говорит:
– А ведь Гейслер был на днях в городе, вы могли бы его там встретить.
Только, по моему слабому разумению, не думаю я, чтоб вам стоило связываться с этим человеком.
– Почему это? – резко спрашивает Аронсен.
– Я боюсь, что он окажется для вас чересчур непонятен и высокопоставлен.
Они заспорили и Аронсен все больше и больше сердился. Под конец Аксель спросил, шутки ради:
– Ведь вы не собираетесь оставить нас здесь совсем не при чем, и не уедете от нас?
– Уж не воображаешь ли ты, что я стану гнить в ваших болотах, когда я не могу заработать даже на табак для трубки? – злобно вскричал Аронсен. – Если ты достанешь мне покупателя – непременно продам!
– Покупателя? – спросил Аксель. – У нас хорошая земля, если б вы занялись ею, как следует; на таком участке, как ваш, смело можно прокормиться.
– Ты же слышишь, что я не желаю в ней копаться! – опять закричал Аронсен прямо в бурю. – Я могу найти занятие получше!
Аксель сказал, что может достать ему покупателя, но Аронсен язвительно засмеялся над подобной мыслью:
– Здесь в округе нет ни одного человека, который мог бы купить мой участок.
– Нет, как раз здесь. Но могут найтись и другие.
– Здесь только дрянь и нищие, – с бешенством продолжал Аронсен.
– Уж какие есть. А только Исаак из Селланро может купить ваш участок в любой день, – обиженно сказал Аксель.
– Не думаю, – сказал Аронсен.
– Мне все равно, что вы думаете, – отвечал Аксель и повернулся уходить.
Аронсен крикнул ему вслед:
– Подожди немножко! По твоему, Исаак мог бы избавить меня от «Великого», так, что ли?
– Да, – отвечал Аксель, – и от пяти таких «Великих», если говорить о средствах и деньгах!
Идя на рудник, Аронсен прошел мимо Селланро стороной, ему не хотелось, чтоб его видели; на обратном пути он зашел на усадьбу и имел беседу с Исааком.
– Нет, – сказал Исаак и только покачал головой, – я об этом не думал и не собираюсь.
Но когда к Рождеству приехал домой Елисей, Исаак стал уже не так несговорчив. Правда, он никогда не слыхал ничего глупее, как покупать «Великое», во всяком случае, фантазия эта исходила не от него; но если Елисей находит, что лавка – дело для него подходящее, – надо об этом подумать.
Сам Елисей относился к этому так себе, середка на половинке, совсем не против, но и не равнодушен. Если он оснуется здесь, дома, то ему, до известной степени, конец: деревня не город. Осенью, когда в городе происходила регистрация жителей их местности, он избегал показываться, не желая встречаться с земляками, они принадлежали к другому миру. Неужели теперь ему самому предстоит вернуться в этот мир?
Мать его настаивала на покупке, Сиверт тоже, они уговаривали Елисея, и однажды все втроем поехали в «Великое» осмотреть «поместье».
Но, очутившись пред перспективой лишиться участка, Аронсен вдруг стал точно другим человеком: ему нет надобности продавать!
Если он уедет, участок может оставаться и без него, это бумконстантный участок, роскошный участок, он всегда успеет его продать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97