по вечерам он веселил и забавлял всех, играл на губной гармонике, а кроме того, помогал женщинам носить тяжелые ведра с реки и на реку; но теперь он собирается ехать. Нет, столярная работа не по нем, говорит он. Похоже, как будто, он во что бы то ни стало хочет уехать.
– Остался бы до завтра, – просит Ингер.
Нет, работы для него здесь больше нету, а вдобавок до пограничных скал будут попутчики, последние рудокопы.
– Кто-то теперь поможет мне носить ведра? – говорит Ингер и печально улыбается.
На это у проворного Густава сейчас же готов ответ: он называет Яльмара. А Яльмар – это младший из двух каменщиков, но ни один из них не был так молод, как Густав, и ни один не похож на него.
– Ну, Яльмар! – презрительно отзывается Ингер. Но вдруг спохватывается и, желая раззадорить Густава, говорит: – Да, да, Яльмар не так плох. И как он славно поет за работой.
– Ищейка! – заявляет Густав, не раззадориваясь.
– Неужто не можешь остаться до утра? Нет. Попутчики уйдут тогда без него.
Да, должно быть, Густаву все это уже прискучило. Чудесно было выхватить ее из-под носа у всех товарищей и побаловаться с ней две недели, что он прожил здесь; но теперь ему пора уходить, к другим рабочим, может, к невесте на родине, перед ним раскрывались новые планы. Неужели ему торчать здесь ради Ингер. У него были настолько веские причины к разрыву, что она и сама должна бы понять его; но она стала так смела, так беззастенчива, ни на что не обращала внимания. Любовь их продолжалась не очень долго, нет, но она продолжалась до конца каменных работ.
Ингер печальна, она так безумно искренна в своем увлечении, что горюет.
Ей приходится плохо, она без притворства и без жеманства влюблена. И она этого не стыдится, Ингер сильная женщина, полная слабости, она повинуется окружающей ее природе, у нее осенний пыл. Она собирает Густаву провизию, а грудь ее ходит ходуном от волнения. Она не думает о том, имеет ли на это право, и есть ли в этом опасность, а просто отдается своим чувствам, она стала жадной на лакомое, на наслаждение. Исаак мог бы еще раз подкинуть ее к потолку и швырнуть на пол – ну что ж, она и не защищается.
Она выходит с узелком и отдает его.
Она приготовила у лестницы лоханку, не снесет ли ее Густав с нею в последний раз на реку. Может быть, она хочет сказать ему что-то, сунуть что – нибудь в руку, золотое кольцо, Бог знает, она сейчас на все способна. Но когда-нибудь да надо же положить конец, Густав благодарит за узелок, прощается и уходит. Уходит.
А она стоит.
– Яльмар! – зовет она громко, ах, совсем излишне громко. Словно радуется на зло – или мечется в отчаянии.
Густав уходит… Осенью по всей равнине, вплоть до села происходит обычная работа, копают картошку, свозят ячмень, крупный скот выпущен на поля. Восемь хуторов, и всюду спешка, в торговом же местечке «Великом» нет скота и нет зеленых полей, там только сад; торговли, впрочем, теперь тоже нет, никто там и не торопится.
В Селланро посадили новый корнеплод, который называется турнепс, он стоит огромный и зеленый на своей полосе и колышет листьями, но невозможно отогнать от него коров, они ломают все загородки и с ревом несутся туда.
Леопольдине и маленькой Ревекке приходится стеречь турнепсовое поле, и Ревекка расхаживает с огромной хворостиной, старательно отгоняя коров. Отец работает неподалеку, изредка подходит к ней, пробует ей руки и ноги и спрашивает, не озябла ли она. А Леопольдина, которая скоро будет совсем взрослой, тоже ходит за пастуха, а сама тем временем вяжет чулки и варежки на зиму. Она родилась в Тронгейме и приехала в Селланро пяти лет, воспоминание о большом городе с множеством людей и о долгом путешествии на пароходе отходит все дальше и дальше, она дитя полей и не знает никакого иного света, кроме села, где несколько раз бывала в церкви и где в прошлом году конфирмовалась…
Потом подвертываются случайные дела, например, дорога внизу в двух местах стала почти непроезжей. Однажды, пока земля еще не замерзла, Исаак и Сиверт отправляются чинить дорогу. Там два болотца, их надо осушить.
Аксель Стрем обещал принять участие в этой работе, потому что он тоже обзавелся лошадью и пользуется дорогой, но Акселю понадобилось непременно поехать в город – неизвестно зачем, он только сказал, по очень важному делу.
Но он прислал вместо себя своего брата из Брейдаблика. Зовут его Фредрик.
Фредрик молод и недавно женился, веселый малый, умеет пошутить и не полезет за словом в карман; они с Сивертом похожи друг на друга. Утром, по дороге сюда, Фредрик заходил к своему ближайшему соседу Аронсену в «Великое» и сейчас поглощен тем, что торговец ему говорил. Началось с того, что Фредрик спросил у него пачку табаку.
– Я подарю тебе пачку табаку, когда у меня будет, – сказал Аронсен.
– Как, разве у вас нет табаку?
– Нет, и не будет, некому его покупать. Сколько, по-твоему, я зарабатываю на одной пачке табаку?
Аронсен был в скверном настроении, он считал, что шведская компания прямо– таки его обманула: он поселился в деревне, чтоб торговать, а они взяли да и прекратили разработку.
Фредрик потешается над Аронсеном и не очень-то лестно о нем отзывается:
– Да, ведь он к своей земле и не притронулся! – говорит он, – у него нет даже корма для скотины, он его покупает! Он и у меня хотел купить сена, но только нет, у меня продажного сена не имеется. – Как, тебе не нужно денег? – сказал Аронсен. Он думает, что деньги – это все, выложил на прилавок бумажку в сто крон и говорит: – Деньги! – Да, деньги – штука хорошая! – говорю я. Это «бум констант!» – говорит он. Он аккурат, словно бы немножко помешался, а жена его и по будням ходит при часах – Бог ее знает, какие такие часы ей непременно надо помнить.
Сиверт спрашивает: – А не говорил Аронсен об одном человеке по имени Гейслер?
– Как же. Это тот, что не захотел продать свою скалу, сказал он. Аронсен страсть, как злился: выгнанный ленсман, говорит, может у него за душой нет и пяти крон, его, говорит, надо пристрелить! – А вы подождите немножко, говорю я, – может, он потом продаст. – Нет, – говорит Аронсен, – и не думай этого. Я то ведь купец, и понимаю, что когда одна сторона запрашивает двести пятьдесят тысяч, а другая дает двадцать пять, так тут расстояние слишком велико, и никакой сделки не может выйти. Ну, да скатертью дорожка! – сказал Аронсен, – я рад был бы, если б ноги моей никогда не бывало в этой проклятой дыре! – Но вы ведь не собираетесь продавать? – спрашиваю я. – Да, ответил он, как раз это я и собираюсь сделать. Ох, уж это мне болото, эта дыра и эта пустыня! Я не выручаю за день и одной кроны, – сказал он.
Они смеялись над Аронсеном и нисколько его не жалели.
– Ты думаешь, он продаст? – спросил Исаак.
– Да, он так говорил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– Остался бы до завтра, – просит Ингер.
Нет, работы для него здесь больше нету, а вдобавок до пограничных скал будут попутчики, последние рудокопы.
– Кто-то теперь поможет мне носить ведра? – говорит Ингер и печально улыбается.
На это у проворного Густава сейчас же готов ответ: он называет Яльмара. А Яльмар – это младший из двух каменщиков, но ни один из них не был так молод, как Густав, и ни один не похож на него.
– Ну, Яльмар! – презрительно отзывается Ингер. Но вдруг спохватывается и, желая раззадорить Густава, говорит: – Да, да, Яльмар не так плох. И как он славно поет за работой.
– Ищейка! – заявляет Густав, не раззадориваясь.
– Неужто не можешь остаться до утра? Нет. Попутчики уйдут тогда без него.
Да, должно быть, Густаву все это уже прискучило. Чудесно было выхватить ее из-под носа у всех товарищей и побаловаться с ней две недели, что он прожил здесь; но теперь ему пора уходить, к другим рабочим, может, к невесте на родине, перед ним раскрывались новые планы. Неужели ему торчать здесь ради Ингер. У него были настолько веские причины к разрыву, что она и сама должна бы понять его; но она стала так смела, так беззастенчива, ни на что не обращала внимания. Любовь их продолжалась не очень долго, нет, но она продолжалась до конца каменных работ.
Ингер печальна, она так безумно искренна в своем увлечении, что горюет.
Ей приходится плохо, она без притворства и без жеманства влюблена. И она этого не стыдится, Ингер сильная женщина, полная слабости, она повинуется окружающей ее природе, у нее осенний пыл. Она собирает Густаву провизию, а грудь ее ходит ходуном от волнения. Она не думает о том, имеет ли на это право, и есть ли в этом опасность, а просто отдается своим чувствам, она стала жадной на лакомое, на наслаждение. Исаак мог бы еще раз подкинуть ее к потолку и швырнуть на пол – ну что ж, она и не защищается.
Она выходит с узелком и отдает его.
Она приготовила у лестницы лоханку, не снесет ли ее Густав с нею в последний раз на реку. Может быть, она хочет сказать ему что-то, сунуть что – нибудь в руку, золотое кольцо, Бог знает, она сейчас на все способна. Но когда-нибудь да надо же положить конец, Густав благодарит за узелок, прощается и уходит. Уходит.
А она стоит.
– Яльмар! – зовет она громко, ах, совсем излишне громко. Словно радуется на зло – или мечется в отчаянии.
Густав уходит… Осенью по всей равнине, вплоть до села происходит обычная работа, копают картошку, свозят ячмень, крупный скот выпущен на поля. Восемь хуторов, и всюду спешка, в торговом же местечке «Великом» нет скота и нет зеленых полей, там только сад; торговли, впрочем, теперь тоже нет, никто там и не торопится.
В Селланро посадили новый корнеплод, который называется турнепс, он стоит огромный и зеленый на своей полосе и колышет листьями, но невозможно отогнать от него коров, они ломают все загородки и с ревом несутся туда.
Леопольдине и маленькой Ревекке приходится стеречь турнепсовое поле, и Ревекка расхаживает с огромной хворостиной, старательно отгоняя коров. Отец работает неподалеку, изредка подходит к ней, пробует ей руки и ноги и спрашивает, не озябла ли она. А Леопольдина, которая скоро будет совсем взрослой, тоже ходит за пастуха, а сама тем временем вяжет чулки и варежки на зиму. Она родилась в Тронгейме и приехала в Селланро пяти лет, воспоминание о большом городе с множеством людей и о долгом путешествии на пароходе отходит все дальше и дальше, она дитя полей и не знает никакого иного света, кроме села, где несколько раз бывала в церкви и где в прошлом году конфирмовалась…
Потом подвертываются случайные дела, например, дорога внизу в двух местах стала почти непроезжей. Однажды, пока земля еще не замерзла, Исаак и Сиверт отправляются чинить дорогу. Там два болотца, их надо осушить.
Аксель Стрем обещал принять участие в этой работе, потому что он тоже обзавелся лошадью и пользуется дорогой, но Акселю понадобилось непременно поехать в город – неизвестно зачем, он только сказал, по очень важному делу.
Но он прислал вместо себя своего брата из Брейдаблика. Зовут его Фредрик.
Фредрик молод и недавно женился, веселый малый, умеет пошутить и не полезет за словом в карман; они с Сивертом похожи друг на друга. Утром, по дороге сюда, Фредрик заходил к своему ближайшему соседу Аронсену в «Великое» и сейчас поглощен тем, что торговец ему говорил. Началось с того, что Фредрик спросил у него пачку табаку.
– Я подарю тебе пачку табаку, когда у меня будет, – сказал Аронсен.
– Как, разве у вас нет табаку?
– Нет, и не будет, некому его покупать. Сколько, по-твоему, я зарабатываю на одной пачке табаку?
Аронсен был в скверном настроении, он считал, что шведская компания прямо– таки его обманула: он поселился в деревне, чтоб торговать, а они взяли да и прекратили разработку.
Фредрик потешается над Аронсеном и не очень-то лестно о нем отзывается:
– Да, ведь он к своей земле и не притронулся! – говорит он, – у него нет даже корма для скотины, он его покупает! Он и у меня хотел купить сена, но только нет, у меня продажного сена не имеется. – Как, тебе не нужно денег? – сказал Аронсен. Он думает, что деньги – это все, выложил на прилавок бумажку в сто крон и говорит: – Деньги! – Да, деньги – штука хорошая! – говорю я. Это «бум констант!» – говорит он. Он аккурат, словно бы немножко помешался, а жена его и по будням ходит при часах – Бог ее знает, какие такие часы ей непременно надо помнить.
Сиверт спрашивает: – А не говорил Аронсен об одном человеке по имени Гейслер?
– Как же. Это тот, что не захотел продать свою скалу, сказал он. Аронсен страсть, как злился: выгнанный ленсман, говорит, может у него за душой нет и пяти крон, его, говорит, надо пристрелить! – А вы подождите немножко, говорю я, – может, он потом продаст. – Нет, – говорит Аронсен, – и не думай этого. Я то ведь купец, и понимаю, что когда одна сторона запрашивает двести пятьдесят тысяч, а другая дает двадцать пять, так тут расстояние слишком велико, и никакой сделки не может выйти. Ну, да скатертью дорожка! – сказал Аронсен, – я рад был бы, если б ноги моей никогда не бывало в этой проклятой дыре! – Но вы ведь не собираетесь продавать? – спрашиваю я. – Да, ответил он, как раз это я и собираюсь сделать. Ох, уж это мне болото, эта дыра и эта пустыня! Я не выручаю за день и одной кроны, – сказал он.
Они смеялись над Аронсеном и нисколько его не жалели.
– Ты думаешь, он продаст? – спросил Исаак.
– Да, он так говорил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97