Из всего, что я вообще когда-нибудь видел. Они претендуют на абсолютную истину, они и есть абсолютная истина. Как будто последним искушением Христа был фотоаппарат – и он не устоял. Меня охватывает почти религиозный восторг, кажется, еще мгновение, и я пойму высший смысл человеческого существования.
Мне не хватает воздуха. Это не пугает, скорее – успокаивает, укутывает, как укутывает метель замерзающего путника. И я готов замерзнуть, провалиться в блаженное небытие, мне плевать, что будет потом, когда две сучки найдут меня, замерзшего…
Две сучки.
Мысль о них приводит меня в чувство.
И еще одна мысль, гораздо менее захватывающая. О человеке, сделавшем фотографии. Это не любительские потуги Макса Ларина в 27 килобайт. По странному совпадению тех телефонных снимков тоже пять, но сделаны они были крадучись, исподтишка. Здесь же совсем другое. Не то чтобы Тинатин откровенно позировала фотографу – она ему доверяла. Или делала вид, что доверяет, я бы согласился и на меньшую жертву с ее стороны. Конечно, видеть тело еще не означает обладать им, но ревность уже плющит меня, бьет в виски, наполняет рот горькой слюной.
И.М.
Надпись в правом нижнем углу каждой из фотографий. Скорее всего, это инициалы фотографа, авторский знак, ничего общего с инициалами Иисуса Христа.
«Илья. Письма».
Скачанные из электронного почтового ящика и сохраненные послания, если судить по ярлыкам: их не так много, десять-пятнадцать штук, наугад я открываю одно:
«Август, малыш, что-то потерялись мы в этой жизни. Получила ли ты мои последние снимки? Те, которые я отправил тебе из Самарканда? Что скажешь?..»
Не то, совсем не то!
«…видел твоих голожопых ковбоев на сайте у Джима. Растешь, мать. И здорово поработала со светом… Мои фильтры пригодились?..
…предложили отснять серию для путеводителя по Греции. Нужно что-нибудь нетривиальное. Ты ведь там была, может, подскажешь пару мест…
…есть возможность поучаствовать в одном симпатичном дублинском проекте, рабочее название «Русское ню», сообщи, свободен ли у тебя конец сентября текущего года. Или свяжись с Вадиком, он курирует это начинание с нашей стороны…
…И кстати, как твоя новая любовь? Уже затянула ее в койку?..»
Ничего, что подпадает под категорию «будет интересно». Ладно, третья попытка.
«Август, проявись, плиз!!! Ломился, как бесноватый, но опять тебя не застал. Маленькая дрянь, которая теперь сидит у тебя на телефоне, сказала, что ты отчалила в Европу. Ты нужна мне, нужна! Хотя бы изредка проверяй мыло, умоляю!..
…если бы я был уверен, что в твоем ящике никто не пасется… если бы я был уверен… нет, не так, все равно всего не напишешь. Нет, не так, НИ-ЧЕ-ГО не напишешь, ты мне нужна, ты мой друг, Август. Единственный. И как всякий единственный друг, ты всегда в зоне недосягаемости… Происходит что-то странное, страшное… я больше не справляюсь… и не могу остановиться. И не могу все это остановить. И вернуться тоже не могу. Но я ни о чем не жалею. Она – лучшее, что могло со мной произойти, но так и не произошло. А я все надеюсь, что произойдет… Один поцелуй считается, Август?..»
Эй, паренек, спроси об этом меня. Один поцелуй считается, еще как считается! Одного поцелуя вполне достаточно, чтобы полностью изменить жизнь, а ты не из храброго десятка, как я посмотрю. Переживаешь, скулишь, цепляешься за бритоголовых подружек, трясешь перед ними кальсонами. Хорошо, что мне некому писать такие дурацкие сопливые письма. Я в лучшем положении, чем ты, приятель.
«…Посылаю фотографии, они все объяснят. Теперь-то ты не будешь считать, что крыша у меня поехала? Они стоят того, что мне пришлось пережить, они все искупают, разве нет? Только сейчас мне пришло в голову, что я второй день в Альпах. Я даже этого не заметил, представляешь! Все сузилось до размеров объектива, и в нем я вижу только то, что хочу видеть. Или только то, что хочет она…»
Эй, паренек, мне тоже это знакомо. Это называется: ты влип, приятель. Вляпался, воткнулся. Японские сказочки в вольном изложении обрусевшего Хайяо заканчиваются одной фразой: «Желаю счастья, желаю счастья!» Похоже, это не твой случай.
Примерно так думаю я, вяло наблюдая, как ревность заплевывает монитор. Речь в письмах идет о Тинатин, ни о ком другом. Сначала Макс Ларин, теперь еще и этот фотограф, везде я нахожу следы девушки, в которую отчаянно влюблен. Письмо, только что прочитанное мной, – последнее. Последнее по времени из всех, находящихся в папке. Я никогда не был в Альпах, но что-то о них слыхал.
И совсем недавно.
Марго не упоминала об Альпах, с барменом в «Че..» мы говорили лишь о собаках, достоинствах меню и латиноамериканских выбрыках субкоманданте, что еще? «Че посещает публичный дом в Катманду, Непал», но Непал – это Гималаи, никак не Альпы. Совершенно машинально я щелкаю на папку «Илья. Работы».
«Стокгольм».
«Нормандия».
«Самарканд. Гур-Эмир».
«Суздаль. Ростов Великий».
«Микрокосмос».
Еще какая-то географическая срань, на которую не стоит тратить время. Что может поведать миру о Стокгольме фотограф с русским именем Илья? Несколько точек – на них топчутся все, кому не лень, несколько ракурсов, затертых до дыр объективами таких вот фотоподвижников.
Программа просмотра изображений и факсов.
Изображений, вот-вот, именно.
Неплохо, совсем неплохо. И даже чувственно. Труп на асфальте, под головой – растекшееся темное пятно, вполне интернациональное. И труп тоже интернациональный – белый мужчина без каких-либо отличительных особенностей, если не считать пятна. Оно бликует, в нем отражаются вечерние огни, два отморозка – вот что я вижу перед собой. Один отморозок не постеснялся прислать душещипательный снимок, вторая не постеснялась сохранить эту дрянь в своем компьютере. «Отморозки» в данном случае – лишь первое подвернувшееся слово, я не осуждаю ни Август, ни Фотографа, да и с чего мне их осуждать после всего случившегося со мной? С тем же успехом я мог назвать их папарацци, или любителями абсента, или любителями езды на оленях; остальные фотографии в папке «Стокгольм» – бросовая пейзажная лирика, они даже хуже, чем урбанистические экзерсисы Август, развешанные по стенам. Но для путеводителя сойдет.
Стоп.
Эту фотографию я уже видел. И тоже совсем недавно.
Фронтон какой-то лавки – то ли бакалейной, то ли чайной, вьющиеся растения в кадках, выставленные на улицу, на переднем плане – велосипед: краска на раме облупилась, сквозь нее проступает ржавчина.
Так и есть. Снимок в рамке, он стоял на каминной полке в квартире Жан-Луи. Я вспоминаю фотографию, а следом за ней и имя фотографа, о котором мы говорили с Лу и который был знаком с Тинатин. Илья. Илья Макаров.
И.М.
. Это его инициалы. Илья Макаров, никаких сомнений. Жан-Луи сказал мне тогда, что Илья Макаров погиб в Альпах, его накрыло лавиной или что-то в этом роде, «только сейчас мне пришло в голову, что я второй день в Альпах», на какой по счету день он погиб?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Мне не хватает воздуха. Это не пугает, скорее – успокаивает, укутывает, как укутывает метель замерзающего путника. И я готов замерзнуть, провалиться в блаженное небытие, мне плевать, что будет потом, когда две сучки найдут меня, замерзшего…
Две сучки.
Мысль о них приводит меня в чувство.
И еще одна мысль, гораздо менее захватывающая. О человеке, сделавшем фотографии. Это не любительские потуги Макса Ларина в 27 килобайт. По странному совпадению тех телефонных снимков тоже пять, но сделаны они были крадучись, исподтишка. Здесь же совсем другое. Не то чтобы Тинатин откровенно позировала фотографу – она ему доверяла. Или делала вид, что доверяет, я бы согласился и на меньшую жертву с ее стороны. Конечно, видеть тело еще не означает обладать им, но ревность уже плющит меня, бьет в виски, наполняет рот горькой слюной.
И.М.
Надпись в правом нижнем углу каждой из фотографий. Скорее всего, это инициалы фотографа, авторский знак, ничего общего с инициалами Иисуса Христа.
«Илья. Письма».
Скачанные из электронного почтового ящика и сохраненные послания, если судить по ярлыкам: их не так много, десять-пятнадцать штук, наугад я открываю одно:
«Август, малыш, что-то потерялись мы в этой жизни. Получила ли ты мои последние снимки? Те, которые я отправил тебе из Самарканда? Что скажешь?..»
Не то, совсем не то!
«…видел твоих голожопых ковбоев на сайте у Джима. Растешь, мать. И здорово поработала со светом… Мои фильтры пригодились?..
…предложили отснять серию для путеводителя по Греции. Нужно что-нибудь нетривиальное. Ты ведь там была, может, подскажешь пару мест…
…есть возможность поучаствовать в одном симпатичном дублинском проекте, рабочее название «Русское ню», сообщи, свободен ли у тебя конец сентября текущего года. Или свяжись с Вадиком, он курирует это начинание с нашей стороны…
…И кстати, как твоя новая любовь? Уже затянула ее в койку?..»
Ничего, что подпадает под категорию «будет интересно». Ладно, третья попытка.
«Август, проявись, плиз!!! Ломился, как бесноватый, но опять тебя не застал. Маленькая дрянь, которая теперь сидит у тебя на телефоне, сказала, что ты отчалила в Европу. Ты нужна мне, нужна! Хотя бы изредка проверяй мыло, умоляю!..
…если бы я был уверен, что в твоем ящике никто не пасется… если бы я был уверен… нет, не так, все равно всего не напишешь. Нет, не так, НИ-ЧЕ-ГО не напишешь, ты мне нужна, ты мой друг, Август. Единственный. И как всякий единственный друг, ты всегда в зоне недосягаемости… Происходит что-то странное, страшное… я больше не справляюсь… и не могу остановиться. И не могу все это остановить. И вернуться тоже не могу. Но я ни о чем не жалею. Она – лучшее, что могло со мной произойти, но так и не произошло. А я все надеюсь, что произойдет… Один поцелуй считается, Август?..»
Эй, паренек, спроси об этом меня. Один поцелуй считается, еще как считается! Одного поцелуя вполне достаточно, чтобы полностью изменить жизнь, а ты не из храброго десятка, как я посмотрю. Переживаешь, скулишь, цепляешься за бритоголовых подружек, трясешь перед ними кальсонами. Хорошо, что мне некому писать такие дурацкие сопливые письма. Я в лучшем положении, чем ты, приятель.
«…Посылаю фотографии, они все объяснят. Теперь-то ты не будешь считать, что крыша у меня поехала? Они стоят того, что мне пришлось пережить, они все искупают, разве нет? Только сейчас мне пришло в голову, что я второй день в Альпах. Я даже этого не заметил, представляешь! Все сузилось до размеров объектива, и в нем я вижу только то, что хочу видеть. Или только то, что хочет она…»
Эй, паренек, мне тоже это знакомо. Это называется: ты влип, приятель. Вляпался, воткнулся. Японские сказочки в вольном изложении обрусевшего Хайяо заканчиваются одной фразой: «Желаю счастья, желаю счастья!» Похоже, это не твой случай.
Примерно так думаю я, вяло наблюдая, как ревность заплевывает монитор. Речь в письмах идет о Тинатин, ни о ком другом. Сначала Макс Ларин, теперь еще и этот фотограф, везде я нахожу следы девушки, в которую отчаянно влюблен. Письмо, только что прочитанное мной, – последнее. Последнее по времени из всех, находящихся в папке. Я никогда не был в Альпах, но что-то о них слыхал.
И совсем недавно.
Марго не упоминала об Альпах, с барменом в «Че..» мы говорили лишь о собаках, достоинствах меню и латиноамериканских выбрыках субкоманданте, что еще? «Че посещает публичный дом в Катманду, Непал», но Непал – это Гималаи, никак не Альпы. Совершенно машинально я щелкаю на папку «Илья. Работы».
«Стокгольм».
«Нормандия».
«Самарканд. Гур-Эмир».
«Суздаль. Ростов Великий».
«Микрокосмос».
Еще какая-то географическая срань, на которую не стоит тратить время. Что может поведать миру о Стокгольме фотограф с русским именем Илья? Несколько точек – на них топчутся все, кому не лень, несколько ракурсов, затертых до дыр объективами таких вот фотоподвижников.
Программа просмотра изображений и факсов.
Изображений, вот-вот, именно.
Неплохо, совсем неплохо. И даже чувственно. Труп на асфальте, под головой – растекшееся темное пятно, вполне интернациональное. И труп тоже интернациональный – белый мужчина без каких-либо отличительных особенностей, если не считать пятна. Оно бликует, в нем отражаются вечерние огни, два отморозка – вот что я вижу перед собой. Один отморозок не постеснялся прислать душещипательный снимок, вторая не постеснялась сохранить эту дрянь в своем компьютере. «Отморозки» в данном случае – лишь первое подвернувшееся слово, я не осуждаю ни Август, ни Фотографа, да и с чего мне их осуждать после всего случившегося со мной? С тем же успехом я мог назвать их папарацци, или любителями абсента, или любителями езды на оленях; остальные фотографии в папке «Стокгольм» – бросовая пейзажная лирика, они даже хуже, чем урбанистические экзерсисы Август, развешанные по стенам. Но для путеводителя сойдет.
Стоп.
Эту фотографию я уже видел. И тоже совсем недавно.
Фронтон какой-то лавки – то ли бакалейной, то ли чайной, вьющиеся растения в кадках, выставленные на улицу, на переднем плане – велосипед: краска на раме облупилась, сквозь нее проступает ржавчина.
Так и есть. Снимок в рамке, он стоял на каминной полке в квартире Жан-Луи. Я вспоминаю фотографию, а следом за ней и имя фотографа, о котором мы говорили с Лу и который был знаком с Тинатин. Илья. Илья Макаров.
И.М.
. Это его инициалы. Илья Макаров, никаких сомнений. Жан-Луи сказал мне тогда, что Илья Макаров погиб в Альпах, его накрыло лавиной или что-то в этом роде, «только сейчас мне пришло в голову, что я второй день в Альпах», на какой по счету день он погиб?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113