« Я не хочу быть сволочью». Но Клеман предал мертвого, он оказался большей сволочью, чем Сенешаль или Жипо, которые все-таки кидали живых, на войне как на войне… Клеман бежал, как разоритель гробниц, преследуемый проклятием мумии. В своей мстительной ярости фараоны насылали на него самые отвратительные кадры, оставленные в его памяти фильмами: ветер песка, на котором проступала тень вентилятора, гротескный прием Кристофера Ли, глухое эхо студий, в которые самонадеянно пытались запрятать целые пустыни, и там же он видел себя, Клемана, в каких-то нелепых шортах и картонной каске… Он был монстром из монстров, вечный позор на его голову! Все ставни Бельвиля захлопывались при его появлении. Он бежал, он хотел провалиться сквозь землю. Ноги его больше не будет в этом квартале, месте, где он был счастлив. «Это из любви! – кричал его голос в мертвой тишине собственного черепа. – Из любви!» Он бежал, он рыдал. «Из любви», – повторял он, и замечательные кадры становились от этого еще прекраснее – взгляд Гремийона и голос Ванеля: «Небо принадлежит вам!» Клеман бежал, изливая в рыданиях свою любовь к Мадлен Рено, крича, что небо принадлежит им, ему и Кларе… Но нет! Слишком большая разница! Слишком! Клара прогнала его из-за этой неизбывной разницы между ними! Ему не на что было надеяться! Как далеко могла бы зайти Клара, чтобы доказать ему свою любовь? А он, он готов был горы свернуть. Из любви к ней! Он был другим, он был полной противоположностью, а они все, спрятавшиеся за этот свой взгляд, были не чем иным, как этим общим взглядом! Один взгляд сутенеров реальности, святош кинокадра, дулом наставленный на его неприемлемую противоположность! Они осуждали его! Они прикрывались нравственностью за недостатком чувства! Они держали его под прицелом этого взгляда за неимением тела и души! Они прокляли его!
– Мсье!
Он успел в своих мыслях вернуться к Фрицу Лангу, а ноги уже вынесли его на площадь Республики, когда какой-то мальчик догнал его:
– Мсье!
Этот был не из шайки Малоссенов. Маленький вьетнамец, которого Клеман в жизни не видел, запыхался, догоняя его.
– Мсье! Один господин велел передать тебе это!
Небольшой магнитофон. Еле переводя дух, Клеман остановился, внимательно вглядываясь в ближайшие улицы предместья Тампль. Мальчишка пропал. Клеман стал рассматривать это устройство. Металлическая мыльница, умещавшаяся у него на ладони… Он завернул в ближайшую подворотню, где потемнее, примостился там, включил кассету и поднес аппарат к уху.
Голос был спокойный, уговаривающий, немного гнусавый.
– Не пора ли прекратить это бегство? Остановитесь и подумайте. Они обвиняют вас в том, что вы осквернили образ, но сами собираются поступить гораздо хуже. Не упрекайте себя ни в чем. Будьте у меня через час. Поговорим об этом спокойно.
Клеман прослушал послание еще раз. И еще. Как будто утоляя жажду. Это был голос утешения. Он назначал ему встречу на Елисейских Полях. Утверждал, что принадлежит не кому иному, как Барнабу, иллюзионисту: «Барнабу, вы помните, тот, кто стер Зебру!"
***
Как раз в ту же секунду Силистри ветром влетел в спальню Титюса и Таниты.
– Тебе подарочек, Титюс.
Побитая голова инспектора Адриана Титюса отвлеклась от исполнения супружеского долга.
– Ты дашь нам закончить?
– Валяйте, пока я приготовлю тебе пунш.
– С работы подарочек-то? – недовольно спросила Танита.
Силистри стал извиняться.
Танита пресекла его извинения.
– Вставай в очередь. Мой подарок уже подгорает.
Через полчаса, когда Титюс вывалился наконец в гостиную, он обнаружил там Силистри, спящего глубоким сном.
– Тебя будить или позвать Элен?
Силистри открыл один глаз.
– Ну, что там за подарок? – спросил Титюс.
– Хирург. Я дарю тебе хирурга.
Титюс оглянулся, шаря взглядом по всем углам в поисках убийцы проституток.
– Он здесь?
– Считай, что да. На этот раз мы его сделаем, Титюс.
– Шутишь? У тебя есть рецепт?
– Да.
Взгляд Силистри омрачился.
– И он мне дорого достался.
IX. АНТРАКТ
Бенжамен, скажи мне правду.
29
Позже, уже глубокой ночью, Жюли сказала мне:
– Бенжамен, скажи мне правду.
Впервые она просила меня о чем-то подобном. Я не сразу нашелся, что ответить:
– Да, любовь моя?
Теперь побежали ее секунды. Потом она спросила:
– Я о кино: в сущности, тебе же плевать на него, так?
Я не стал спрашивать, откуда такой вопрос. Повстречав Жюли, я потерял эту привычку. Я просто задумался. Кино… так, посмотрим…
– Тебе на него совершенно наплевать, разве нет?
– Не совсем. Не то чтобы совершенно. Немного, мне оно немного безразлично, вот…
– Хуже не придумаешь, убийственный ответ человеку, увлеченному кино. Только представь себе физиономию Авернона, если бы ты ему так ответил. Все равно что сказать, что ты предпочитаешь антракты.
Мы шептались в темноте, лежа на спине, плечом к плечу, под балдахином, в пустом кинотеатре. Без всякого перехода, Жюли вдруг задает второй вопрос:
– А вино?
– Что, вино?
– Кроме этой вашей арабской бурды, тебя интересуют другие вина?
– Ты хочешь сказать… разбираюсь ли я в этом?
Как на первом свидании, честное слово!
– Да. Ты разбираешься в винах?
– Нисколько.
Тогда, даже не шелохнувшись, она говорит:
– Хочу предложить тебе кое-что.
Идея была проста. Жюли мне так просто ее и изложила:
– Высушим наши слезы, занявшись тем, что нам совершенно безразлично.
Она собиралась взять напрокат грузовик и съездить вместе со мной в ее родной Веркор, откуда мы должны были перевезти фильмотеку старого Иова. Заодно намечалось забрать и его Уникальный Фильм, каково бы ни было мнение Барнабе по этому поводу.
– Старый Иов прислал мне факс, он нас ждет. Воспользуемся этим, и я покажу тебе мою дорогу вин.
Мы доставим все эти пленки Сюзанне и ее киношникам. Построим счастье их жизни на наших печалях. Да здравствует кино.
Я вспомнил:
– А Клара?
– Клара решила погрустить недельку вместе с мамой.
Что ж.
– Когда отправляемся?
– Завтра.
***
– Ну, как?
Я слегка повращал вино в бокале, втянул ноздрями аромат, пригубил капельку, погонял жидкость во рту языком, пожевал, в общем, повторил действия знатоков, виденные мною много раз. Потом возвел очи к небу, потряс головой, зажмурился… только что ушами не пошевелил. Наконец я сказал:
– Недурственно.
На улице большой белый грузовик ожидал итогов дегустации.
Жюли передразнила меня:
– Недурственно…
Вся влюбленная снисходительность Жюли в одной этой усмешке… долька презрения… и огромный айсберг ее познаний, плавающий в этом коктейле.
– Вино из Иранси, Бенжамен, это гораздо лучше, чем «недурственно». Это красное вино высшего качества и долгой выдержки. То, что чахнет сейчас в твоем бокале, изготовлено из почти исчезнувшего сорта винограда, встречающегося столь же редко, как кит в территориальных водах Японии:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
– Мсье!
Он успел в своих мыслях вернуться к Фрицу Лангу, а ноги уже вынесли его на площадь Республики, когда какой-то мальчик догнал его:
– Мсье!
Этот был не из шайки Малоссенов. Маленький вьетнамец, которого Клеман в жизни не видел, запыхался, догоняя его.
– Мсье! Один господин велел передать тебе это!
Небольшой магнитофон. Еле переводя дух, Клеман остановился, внимательно вглядываясь в ближайшие улицы предместья Тампль. Мальчишка пропал. Клеман стал рассматривать это устройство. Металлическая мыльница, умещавшаяся у него на ладони… Он завернул в ближайшую подворотню, где потемнее, примостился там, включил кассету и поднес аппарат к уху.
Голос был спокойный, уговаривающий, немного гнусавый.
– Не пора ли прекратить это бегство? Остановитесь и подумайте. Они обвиняют вас в том, что вы осквернили образ, но сами собираются поступить гораздо хуже. Не упрекайте себя ни в чем. Будьте у меня через час. Поговорим об этом спокойно.
Клеман прослушал послание еще раз. И еще. Как будто утоляя жажду. Это был голос утешения. Он назначал ему встречу на Елисейских Полях. Утверждал, что принадлежит не кому иному, как Барнабу, иллюзионисту: «Барнабу, вы помните, тот, кто стер Зебру!"
***
Как раз в ту же секунду Силистри ветром влетел в спальню Титюса и Таниты.
– Тебе подарочек, Титюс.
Побитая голова инспектора Адриана Титюса отвлеклась от исполнения супружеского долга.
– Ты дашь нам закончить?
– Валяйте, пока я приготовлю тебе пунш.
– С работы подарочек-то? – недовольно спросила Танита.
Силистри стал извиняться.
Танита пресекла его извинения.
– Вставай в очередь. Мой подарок уже подгорает.
Через полчаса, когда Титюс вывалился наконец в гостиную, он обнаружил там Силистри, спящего глубоким сном.
– Тебя будить или позвать Элен?
Силистри открыл один глаз.
– Ну, что там за подарок? – спросил Титюс.
– Хирург. Я дарю тебе хирурга.
Титюс оглянулся, шаря взглядом по всем углам в поисках убийцы проституток.
– Он здесь?
– Считай, что да. На этот раз мы его сделаем, Титюс.
– Шутишь? У тебя есть рецепт?
– Да.
Взгляд Силистри омрачился.
– И он мне дорого достался.
IX. АНТРАКТ
Бенжамен, скажи мне правду.
29
Позже, уже глубокой ночью, Жюли сказала мне:
– Бенжамен, скажи мне правду.
Впервые она просила меня о чем-то подобном. Я не сразу нашелся, что ответить:
– Да, любовь моя?
Теперь побежали ее секунды. Потом она спросила:
– Я о кино: в сущности, тебе же плевать на него, так?
Я не стал спрашивать, откуда такой вопрос. Повстречав Жюли, я потерял эту привычку. Я просто задумался. Кино… так, посмотрим…
– Тебе на него совершенно наплевать, разве нет?
– Не совсем. Не то чтобы совершенно. Немного, мне оно немного безразлично, вот…
– Хуже не придумаешь, убийственный ответ человеку, увлеченному кино. Только представь себе физиономию Авернона, если бы ты ему так ответил. Все равно что сказать, что ты предпочитаешь антракты.
Мы шептались в темноте, лежа на спине, плечом к плечу, под балдахином, в пустом кинотеатре. Без всякого перехода, Жюли вдруг задает второй вопрос:
– А вино?
– Что, вино?
– Кроме этой вашей арабской бурды, тебя интересуют другие вина?
– Ты хочешь сказать… разбираюсь ли я в этом?
Как на первом свидании, честное слово!
– Да. Ты разбираешься в винах?
– Нисколько.
Тогда, даже не шелохнувшись, она говорит:
– Хочу предложить тебе кое-что.
Идея была проста. Жюли мне так просто ее и изложила:
– Высушим наши слезы, занявшись тем, что нам совершенно безразлично.
Она собиралась взять напрокат грузовик и съездить вместе со мной в ее родной Веркор, откуда мы должны были перевезти фильмотеку старого Иова. Заодно намечалось забрать и его Уникальный Фильм, каково бы ни было мнение Барнабе по этому поводу.
– Старый Иов прислал мне факс, он нас ждет. Воспользуемся этим, и я покажу тебе мою дорогу вин.
Мы доставим все эти пленки Сюзанне и ее киношникам. Построим счастье их жизни на наших печалях. Да здравствует кино.
Я вспомнил:
– А Клара?
– Клара решила погрустить недельку вместе с мамой.
Что ж.
– Когда отправляемся?
– Завтра.
***
– Ну, как?
Я слегка повращал вино в бокале, втянул ноздрями аромат, пригубил капельку, погонял жидкость во рту языком, пожевал, в общем, повторил действия знатоков, виденные мною много раз. Потом возвел очи к небу, потряс головой, зажмурился… только что ушами не пошевелил. Наконец я сказал:
– Недурственно.
На улице большой белый грузовик ожидал итогов дегустации.
Жюли передразнила меня:
– Недурственно…
Вся влюбленная снисходительность Жюли в одной этой усмешке… долька презрения… и огромный айсберг ее познаний, плавающий в этом коктейле.
– Вино из Иранси, Бенжамен, это гораздо лучше, чем «недурственно». Это красное вино высшего качества и долгой выдержки. То, что чахнет сейчас в твоем бокале, изготовлено из почти исчезнувшего сорта винограда, встречающегося столь же редко, как кит в территориальных водах Японии:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113