Кино – это жизнь. О жизни-то мы и говорим…
Именно за этим Сюзанна всех их и созвала: чтобы они вынесли свое суждение о жизненном пути, пройденном вместе Иовом и Лизль, и чтобы именно они оценили труд этой жизни, они, отдавшие свою жизнь кинематографу.
Все они знали старого Иова. Это он, почитай, целый век худо-бедно снабжал всех кинопленкой. Рыцарь без страха и упрека. Бог-отец в каком-то смысле… он давал кинематографу жизнь, а людям свободу самовыражения.
Все согласились.
Они ждали, что сам Саваоф покажет им свой фильм.
– Когда состоится показ? – спросил кто-то.
– Неделю назад умерла жена старого Иова, – объяснила Жюли. – Сам он считает, что это естественный конец их совместного труда. Я заберу пленку и всю фильмотеку, как только вернется Маттиас.
13
Вот видишь, ничего не происходит. Клеман Судейское Семя и Шестьсу Белый Снег возвращают Бельвиль Бельвилю, Жереми Малоссен ставит на сцене Малоссенов, Сюзанна создает фильмотеку в забытом киношниками кинотеатре, и зерно твоей жизни зреет в животе Жюли. Аллитерации, искусственная гармония, монотонное урчание жизни, ни малейшего намека на проблеск судьбы… Бессюжетная приятность романа, который все никак не хочет начинаться.
Если ты меня спросишь когда-нибудь, на что похоже счастье, – а ты обязательно спросишь – я тебе отвечу: на это.
Мы с твоей мамой встаем под прямыми лучами полуденного солнца: надо что-нибудь перекусить и немного отдохнуть от ночных забав, потом выходим прогуляться вниз по Бельвильскому бульвару до самого кинотеатра со скачущей зеброй на фасаде.
Так или иначе (человек – не кремень), новость о показе фильма старого Иова разлетелась во все концы. Число желающих посмотреть его увеличивалось в геометрической прогрессии, но Сюзанна стояла на своем: никого, кроме дюжины избранных.
– С утра пятерых уже выставила за дверь. Уступи я им – «Гран-Рекс» пришлось бы снимать.
Она отказывала всей этой публике с улыбкой, не терпящей возражений.
– И откуда они только берутся? – недоумевал я. – Я-то думал, что они все разъехались.
– Из самих себя, Бенжамен, как из могилы, если вы позволите мне такое сравнение. Они исполняют нам на бис «Возвращение живых мертвецов». Всю свою жизнь они прокривлялись у кинокамеры, они скомпрометировали себя всевозможными махинациями с кинокадром, лгали себе, лгали другим, но одного у них не отнимешь: они в кино с младых ногтей, они на нем собаку съели. Падшие ангелы, в некотором смысле. Их жизнь прошла впустую, и теперь они отдали бы все что угодно, лишь бы увидеть этот Уникальный Фильм – дело настоящей жизни.
Синие глаза ее глядели задумчиво.
– Странно… с какой бешеной быстротой распространяются новости в этом мире кино!
– Со скоростью света?
Она согласилась:
– Помноженной на коэффициент вожделения. И улыбнулась:
– Раз уж вы здесь, оставайтесь. Сейчас явится самый неуемный. Их король! Он настолько погряз во всяких манипуляциях и притом так кичится своей первородной чистотой, что в профессиональных кругах его даже прозвали Королем Живых Мертвецов.
КОРОЛЬ ЖИВЫХ МЕРТВЕЦОВ
У нас нет телевизора, из-за наших архаровцев совсем нет времени, чтобы сходить в кино, и тем не менее, когда Король Живых Мертвецов появился на пороге владений Сюзанны, у нас было такое впечатление, будто зажглись разом все экраны мира. (Вот увидишь, этого невозможно избежать, в наши дни даже у слепых с глазного дна глядят горящие экраны. Сегодня мы уже не видим ничего нового, мы смотрим на все привычным взглядом.)
Он так вжился в свой образ, и образ этот был нам столь знаком, что я ушам своим не поверил, услышав, как скрипит паркет у него под ногами, когда он с раскрытыми объятьями направился к Сюзанне.
– Сюзон!
Значит, это не просто образ, у него было и материальное воплощение: высота, ширина, вес, плотность, запах, волосяной покров… объем… может быть, даже возраст… сущность, наконец…
– Сюзон, малышка!
Во всяком случае, если он и поднялся из могилы, там непременно должна была быть лампа для загара!
– Сколько лет…
Он прижал Сюзанну к своему мощному бычьему торсу. Янтарный беж его кожи, золото побрякушек, светлое с проседью руно шевелюры, белизна здоровых зубов, взгляд, светящийся простодушием, щедро одаривали всех окружающих светом, монополизированным его съемочной компанией.
– Дай хоть посмотрю на тебя…
Он отстранил Сюзанну, удерживая ее на вытянутой руке. Улыбка играла на его пухлых, детских губах.
– Все такая же задира?
Он рассмеялся, открыто и благодушно, и снова обнял Сюзанну, на этот раз, прижав ее к своему плечу, а потом обернулся к нам с Жюли:
– Мадам, мсье, кто бы вы ни были, рад вам представить совесть кинематографа.
Потом обратился к Сюзанне:
– Не поверишь, не далее как сегодня ночью пересматривал записи в своих блокнотах, еще тех, оставшихся со счастливых времен на студии «Парнас»: ну и давала же ты нам жару, честное слово, то-то были споры! Правда, я все сохранил, я тебе потом покажу.
И опять обернулся к нам:
– Я не шучу, совесть целого поколения! Может, вы этого и не знаете, но вы обязаны ей всем, что достойного было сделано французским кино, где-то с начала шестидесятых.
Тут он вдруг замялся:
– Поэтому ничто из того, что я сделал сам… я немного… скажем… сбился с пути.
Именно в этот момент зазвенел колокольчиком смех Сюзанны:
– И чему же я обязана такой честью, заблудший?
Он наконец выпустил ее. Его руки упали, с размаху шлепнув по ляжкам, он пожал плечами и изрек как само собой разумеющееся:
– Угрызения совести, понимаешь?
Сюзанна, должно быть, сочла, что это последнее нуждается в некотором уточнении, потому что она предложила ему кресло, виски и представила нас:
– Коррансон?! – воскликнул он. – Жюли Коррансон? Журналистка?
Жюли тут же отрезала:
– Это Бенжамен пишет мои статьи.
Он не стал задерживаться на столь ничтожном предмете, как я, и сразу приступил к делу.
– Так вот, Сюзон, недели две назад, Френкель, врач, сказал мне, что старый Иов, его отец, передает тебе свою фильмотеку.
По взгляду Жюли я понял, что мне лучше промолчать, но было поздно: мое живое удивление уже звенело у нас в ушах:
– Вы знаете Маттиаса Френкеля?
– Он был гинекологом моих первых четырех жен, а сейчас и пятая его пациентка.
Отступление, которое все же не сбило нас с главного сюжета.
– Но ты знаешь, Сюзон, у этих хороших докторов ни капли здравого смысла в финансовых вливаниях.
(«В финансовых вливаниях»… кто наливает, тот и закладывает… я мысленно улыбнулся Маттиасу…)
– Передать в дар, это, конечно, замечательно, но и государство с этого свою ленту поимеет! Во сколько, по-твоему, можно оценить фильмотеку старого Иова? Всё просто, у него есть всё. По крайней мере, все стоящее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Именно за этим Сюзанна всех их и созвала: чтобы они вынесли свое суждение о жизненном пути, пройденном вместе Иовом и Лизль, и чтобы именно они оценили труд этой жизни, они, отдавшие свою жизнь кинематографу.
Все они знали старого Иова. Это он, почитай, целый век худо-бедно снабжал всех кинопленкой. Рыцарь без страха и упрека. Бог-отец в каком-то смысле… он давал кинематографу жизнь, а людям свободу самовыражения.
Все согласились.
Они ждали, что сам Саваоф покажет им свой фильм.
– Когда состоится показ? – спросил кто-то.
– Неделю назад умерла жена старого Иова, – объяснила Жюли. – Сам он считает, что это естественный конец их совместного труда. Я заберу пленку и всю фильмотеку, как только вернется Маттиас.
13
Вот видишь, ничего не происходит. Клеман Судейское Семя и Шестьсу Белый Снег возвращают Бельвиль Бельвилю, Жереми Малоссен ставит на сцене Малоссенов, Сюзанна создает фильмотеку в забытом киношниками кинотеатре, и зерно твоей жизни зреет в животе Жюли. Аллитерации, искусственная гармония, монотонное урчание жизни, ни малейшего намека на проблеск судьбы… Бессюжетная приятность романа, который все никак не хочет начинаться.
Если ты меня спросишь когда-нибудь, на что похоже счастье, – а ты обязательно спросишь – я тебе отвечу: на это.
Мы с твоей мамой встаем под прямыми лучами полуденного солнца: надо что-нибудь перекусить и немного отдохнуть от ночных забав, потом выходим прогуляться вниз по Бельвильскому бульвару до самого кинотеатра со скачущей зеброй на фасаде.
Так или иначе (человек – не кремень), новость о показе фильма старого Иова разлетелась во все концы. Число желающих посмотреть его увеличивалось в геометрической прогрессии, но Сюзанна стояла на своем: никого, кроме дюжины избранных.
– С утра пятерых уже выставила за дверь. Уступи я им – «Гран-Рекс» пришлось бы снимать.
Она отказывала всей этой публике с улыбкой, не терпящей возражений.
– И откуда они только берутся? – недоумевал я. – Я-то думал, что они все разъехались.
– Из самих себя, Бенжамен, как из могилы, если вы позволите мне такое сравнение. Они исполняют нам на бис «Возвращение живых мертвецов». Всю свою жизнь они прокривлялись у кинокамеры, они скомпрометировали себя всевозможными махинациями с кинокадром, лгали себе, лгали другим, но одного у них не отнимешь: они в кино с младых ногтей, они на нем собаку съели. Падшие ангелы, в некотором смысле. Их жизнь прошла впустую, и теперь они отдали бы все что угодно, лишь бы увидеть этот Уникальный Фильм – дело настоящей жизни.
Синие глаза ее глядели задумчиво.
– Странно… с какой бешеной быстротой распространяются новости в этом мире кино!
– Со скоростью света?
Она согласилась:
– Помноженной на коэффициент вожделения. И улыбнулась:
– Раз уж вы здесь, оставайтесь. Сейчас явится самый неуемный. Их король! Он настолько погряз во всяких манипуляциях и притом так кичится своей первородной чистотой, что в профессиональных кругах его даже прозвали Королем Живых Мертвецов.
КОРОЛЬ ЖИВЫХ МЕРТВЕЦОВ
У нас нет телевизора, из-за наших архаровцев совсем нет времени, чтобы сходить в кино, и тем не менее, когда Король Живых Мертвецов появился на пороге владений Сюзанны, у нас было такое впечатление, будто зажглись разом все экраны мира. (Вот увидишь, этого невозможно избежать, в наши дни даже у слепых с глазного дна глядят горящие экраны. Сегодня мы уже не видим ничего нового, мы смотрим на все привычным взглядом.)
Он так вжился в свой образ, и образ этот был нам столь знаком, что я ушам своим не поверил, услышав, как скрипит паркет у него под ногами, когда он с раскрытыми объятьями направился к Сюзанне.
– Сюзон!
Значит, это не просто образ, у него было и материальное воплощение: высота, ширина, вес, плотность, запах, волосяной покров… объем… может быть, даже возраст… сущность, наконец…
– Сюзон, малышка!
Во всяком случае, если он и поднялся из могилы, там непременно должна была быть лампа для загара!
– Сколько лет…
Он прижал Сюзанну к своему мощному бычьему торсу. Янтарный беж его кожи, золото побрякушек, светлое с проседью руно шевелюры, белизна здоровых зубов, взгляд, светящийся простодушием, щедро одаривали всех окружающих светом, монополизированным его съемочной компанией.
– Дай хоть посмотрю на тебя…
Он отстранил Сюзанну, удерживая ее на вытянутой руке. Улыбка играла на его пухлых, детских губах.
– Все такая же задира?
Он рассмеялся, открыто и благодушно, и снова обнял Сюзанну, на этот раз, прижав ее к своему плечу, а потом обернулся к нам с Жюли:
– Мадам, мсье, кто бы вы ни были, рад вам представить совесть кинематографа.
Потом обратился к Сюзанне:
– Не поверишь, не далее как сегодня ночью пересматривал записи в своих блокнотах, еще тех, оставшихся со счастливых времен на студии «Парнас»: ну и давала же ты нам жару, честное слово, то-то были споры! Правда, я все сохранил, я тебе потом покажу.
И опять обернулся к нам:
– Я не шучу, совесть целого поколения! Может, вы этого и не знаете, но вы обязаны ей всем, что достойного было сделано французским кино, где-то с начала шестидесятых.
Тут он вдруг замялся:
– Поэтому ничто из того, что я сделал сам… я немного… скажем… сбился с пути.
Именно в этот момент зазвенел колокольчиком смех Сюзанны:
– И чему же я обязана такой честью, заблудший?
Он наконец выпустил ее. Его руки упали, с размаху шлепнув по ляжкам, он пожал плечами и изрек как само собой разумеющееся:
– Угрызения совести, понимаешь?
Сюзанна, должно быть, сочла, что это последнее нуждается в некотором уточнении, потому что она предложила ему кресло, виски и представила нас:
– Коррансон?! – воскликнул он. – Жюли Коррансон? Журналистка?
Жюли тут же отрезала:
– Это Бенжамен пишет мои статьи.
Он не стал задерживаться на столь ничтожном предмете, как я, и сразу приступил к делу.
– Так вот, Сюзон, недели две назад, Френкель, врач, сказал мне, что старый Иов, его отец, передает тебе свою фильмотеку.
По взгляду Жюли я понял, что мне лучше промолчать, но было поздно: мое живое удивление уже звенело у нас в ушах:
– Вы знаете Маттиаса Френкеля?
– Он был гинекологом моих первых четырех жен, а сейчас и пятая его пациентка.
Отступление, которое все же не сбило нас с главного сюжета.
– Но ты знаешь, Сюзон, у этих хороших докторов ни капли здравого смысла в финансовых вливаниях.
(«В финансовых вливаниях»… кто наливает, тот и закладывает… я мысленно улыбнулся Маттиасу…)
– Передать в дар, это, конечно, замечательно, но и государство с этого свою ленту поимеет! Во сколько, по-твоему, можно оценить фильмотеку старого Иова? Всё просто, у него есть всё. По крайней мере, все стоящее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113