второго такого столь неподходящего на роль куска финансового пирога места на всем свете не найти. Это была не просто бедность. Это была самая настоящая нищета. Дорогу, по которой, ревя моторами, подпрыгивали на рытвинах посольские машины, чинили – в некотором смысле – бригады рабочих с кайлами и лопатами, а по обеим ее сторонам тянулись трущобы. Единственным признаком правительственного вмешательства в процесс человеческой деградации был транспарант, который по-английски провозглашал, что Бениния приветствует иностранных гостей. Он никак не ожидал увидеть в этом бравом новом веке голых детей, играющих в грязи с хрюкающими поросятами, – и вот вам пожалуйста. Он никак не ожидал увидеть семью из отца, матери, дедушки и четырех детишек в повозке на педальном ходу, сооруженной из трех древних велосипедов и двух больших пластмассовых бочек, – пропуская как раз такую, они задержались на выезде из аэропорта. Он никак не ожидал увидеть древний моррисоновский грузовик (самой первой модели на электробатареях, которая стала коммерчески рентабельной), битком набитый ребятишками от девяти до пятнадцати лет, которые улыбались и махали приезжим из-за откидного борта. По дороге он увидел не менее шести таких, украшенных добродетельными лозунгами вроде «ПОСПЕШИШЬ – ЛЮДЕЙ НАСМЕШИШЬ», «НЕТ ИНОГО БОГА, КРОМЕ АЛЛАХА» и «ПОСТУПАЙ С БЛИЖНИМ ТАК, КАК ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ПОСТУПАЛИ С ТОБОЙ, АМИНЬ».
Воздух был тяжелым от несконденсировавшейся влаги, даже еще более удушливым, чем в Аккре, и это только толкало Нормана на цинизм.
И тем не менее даже при виде такой отсталости и нищеты он испытывал странный душевный подъем. Дорожная бригада работала под аккомпанемент хора из четырех певцов и музыканта, переложивших монотонный перестук лопат и кайл в ритмичную трудовую песню, а контрапунктом к ней звучали барабаны из пустых консервных банок различного калибра. В занавешенном тряпкой дверном проеме трущобы он увидел гордую мать, показывающую восхищенным соседям своего младенца, а те лучились заразительной радостью. У дверей другой он увидел грузовик со знаком красного креста, облаченный в пластиковый комбинезон водитель тщательно поливал себя аэрозолем из баллончика, прежде чем снова сесть в кабину: малое, но все же доказательство тому, что двадцать первый век пришел и в Бенинию тоже.
Элайху был занят разговором с худощавым молодым человеком, который в его отсутствие заправлял делами, – с первым секретарем посольства. Он был по меньшей мере на восемь лет моложе Нормана. Наблюдая за ним, Норман спросил себя, каково в таком возрасте нести ответственность за отношения между двумя странами, пусть даже одна из них столь незначительна, как Бениния. Оглянувшись через плечо, он удостоверился, что за ними следуют еще две машины с остальной командой «ДжТ»: девушкой из подразделения проектов и планирования Рекса Фостера-Стерна, специально нанятым для этой поездки экспертом по африканской лингвистике и двумя экономистами-бухгалтерами из группы личных советников Гамилькара Уотерфорда.
Порывшись в краткосрочной памяти, он выудил имя первого секретаря: Гидеон… как там дальше? Ах да, Гидеон Хорсфолл. Норман подался вперед.
– Прошу прошения, что вмешиваюсь, – сказал он. – Мне хотелось бы кое о чем вас спросить, мистер Хорсфолл.
– Валяй, – сказал худощавый. – И зови меня Гидеон. Терпеть не могу, когда мне выкают. – Он вдруг хохотнул, что совсем не вязалось с его скелетной внешностью: он мог бы быть клоном Рафаэля Корнинга, только ниже ростом и много смуглее. Их схожесть едва не увела мысли Нормана в абстрактные дали: и почему в современной политике такую большую роль играют худые нервические типы?
– Я раньше приберегал «выканье» для бледножопых, – добавил он, посерьезнев. – Но, пробыв тут какое-то время, стал думать, что проблема – ради разнообразия – в точке зрения. Прости, так о чем ты хотел спросить…
– Ты так же восторгаешься Бенинией, как Элайху? Возникла пауза. Гидеон молча оглядел надвинувшиеся с обеих сторон пригороды Порт-Мейя. Помимо того факта, что почва здесь была недостаточно прочной, чтобы выдержать высотные здания (из исследовательских обзоров Норман узнал, что Порт-Мей построен на болоте, которое англичане осушили и засыпали гравием), город поразительно походил на картинки с изображениями трущоб европейского Средиземноморья в прошлом столетии: узкие переулки с натянутыми над ними бельевыми веревками впадали в сравнительно широкую, но также испещренную рытвинами авеню, по которой они как раз проезжали.
Наконец, не глядя на Нормана, Гидеон произнес:
– Вот что я тебе скажу. Когда меня решили сюда послать – я был третьим секретарем посольства в Каире, – это, конечно, было номинальное повышение, но я был в ярости. Мне казалось, это безнадежная дыра. Я сделал все, что мог, лишь бы увильнуть от назначения. Но мне ясно дали понять, что если я не суну мою гордость в карман, то в будущем могу рассчитывать только на ранг второго атташе и не больше.
Поэтому я согласился, но знал бы ты, чего мне это стоило, – я едва не свихнулся. Когда я приехал на место, то был на волосок от того, чтобы попасть в лапы психиатров. Я, можно сказать, жил на транках. Сам ведь знаешь, каково это – быть коричневоносым в обществе бледножопых.
Норман кивнул. Он попытался сглотнуть, но во рту у него так пересохло, что под небом не было ничего, кроме воздуха.
– Когда Элайху уехал, я остался за главного, – сказал Гидеон. – Признаю, руководить тут особо нечем. Но… Ну, еще два года назад, свали на меня хотя бы такую номинальную ответственность, я бы сломался. Я просто сюда приехал, всего и делов-то, но почему-то, – тут он, словно извиняясь, пожал плечами – вместо того, чтобы превратиться в психическую развалину, я снова в норме, снова на коне. У нас могла бы случиться война РЭНГа с Дагомалией, а я бы продолжал заниматься своим делом. Возможно, я не слишком хорошо справился бы, но приложил бы все усилия и не чувствовал себя бесполезным и беспомощным.
– Верно, – кивнул Элайху. – Я тобой доволен.
– Спасибо. – Гидеон помешкал. – Элайху, наверное, меня понимает. Было время, когда за такую похвалу я бы ботинки послу вылизал. А теперь… ну… просто приятно. Сечешь? – Тут он повернулся к Мастерсу: – Я совсем не хотел вас задеть, просто пытался объяснить Норману положение вещей.
Элайху кивнул, и у Нормана возникло тревожное ощущение, что они с Гидеоном обменялись какими-то мыслями, которые ему, уроженцу Нью-Йорка, чужаку, нечего и надеяться подслушать.
– Вот, скажем, Элайху, – продолжал Гидеон, повернувшись на сиденье так, чтобы смотреть в лицо Норману, – мог бы сделать что угодно, ну, может, назвать меня треклятым тупицей и это – уж пожалуйста – доказать, а я все равно бы продолжал отстаивать мое мнение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
Воздух был тяжелым от несконденсировавшейся влаги, даже еще более удушливым, чем в Аккре, и это только толкало Нормана на цинизм.
И тем не менее даже при виде такой отсталости и нищеты он испытывал странный душевный подъем. Дорожная бригада работала под аккомпанемент хора из четырех певцов и музыканта, переложивших монотонный перестук лопат и кайл в ритмичную трудовую песню, а контрапунктом к ней звучали барабаны из пустых консервных банок различного калибра. В занавешенном тряпкой дверном проеме трущобы он увидел гордую мать, показывающую восхищенным соседям своего младенца, а те лучились заразительной радостью. У дверей другой он увидел грузовик со знаком красного креста, облаченный в пластиковый комбинезон водитель тщательно поливал себя аэрозолем из баллончика, прежде чем снова сесть в кабину: малое, но все же доказательство тому, что двадцать первый век пришел и в Бенинию тоже.
Элайху был занят разговором с худощавым молодым человеком, который в его отсутствие заправлял делами, – с первым секретарем посольства. Он был по меньшей мере на восемь лет моложе Нормана. Наблюдая за ним, Норман спросил себя, каково в таком возрасте нести ответственность за отношения между двумя странами, пусть даже одна из них столь незначительна, как Бениния. Оглянувшись через плечо, он удостоверился, что за ними следуют еще две машины с остальной командой «ДжТ»: девушкой из подразделения проектов и планирования Рекса Фостера-Стерна, специально нанятым для этой поездки экспертом по африканской лингвистике и двумя экономистами-бухгалтерами из группы личных советников Гамилькара Уотерфорда.
Порывшись в краткосрочной памяти, он выудил имя первого секретаря: Гидеон… как там дальше? Ах да, Гидеон Хорсфолл. Норман подался вперед.
– Прошу прошения, что вмешиваюсь, – сказал он. – Мне хотелось бы кое о чем вас спросить, мистер Хорсфолл.
– Валяй, – сказал худощавый. – И зови меня Гидеон. Терпеть не могу, когда мне выкают. – Он вдруг хохотнул, что совсем не вязалось с его скелетной внешностью: он мог бы быть клоном Рафаэля Корнинга, только ниже ростом и много смуглее. Их схожесть едва не увела мысли Нормана в абстрактные дали: и почему в современной политике такую большую роль играют худые нервические типы?
– Я раньше приберегал «выканье» для бледножопых, – добавил он, посерьезнев. – Но, пробыв тут какое-то время, стал думать, что проблема – ради разнообразия – в точке зрения. Прости, так о чем ты хотел спросить…
– Ты так же восторгаешься Бенинией, как Элайху? Возникла пауза. Гидеон молча оглядел надвинувшиеся с обеих сторон пригороды Порт-Мейя. Помимо того факта, что почва здесь была недостаточно прочной, чтобы выдержать высотные здания (из исследовательских обзоров Норман узнал, что Порт-Мей построен на болоте, которое англичане осушили и засыпали гравием), город поразительно походил на картинки с изображениями трущоб европейского Средиземноморья в прошлом столетии: узкие переулки с натянутыми над ними бельевыми веревками впадали в сравнительно широкую, но также испещренную рытвинами авеню, по которой они как раз проезжали.
Наконец, не глядя на Нормана, Гидеон произнес:
– Вот что я тебе скажу. Когда меня решили сюда послать – я был третьим секретарем посольства в Каире, – это, конечно, было номинальное повышение, но я был в ярости. Мне казалось, это безнадежная дыра. Я сделал все, что мог, лишь бы увильнуть от назначения. Но мне ясно дали понять, что если я не суну мою гордость в карман, то в будущем могу рассчитывать только на ранг второго атташе и не больше.
Поэтому я согласился, но знал бы ты, чего мне это стоило, – я едва не свихнулся. Когда я приехал на место, то был на волосок от того, чтобы попасть в лапы психиатров. Я, можно сказать, жил на транках. Сам ведь знаешь, каково это – быть коричневоносым в обществе бледножопых.
Норман кивнул. Он попытался сглотнуть, но во рту у него так пересохло, что под небом не было ничего, кроме воздуха.
– Когда Элайху уехал, я остался за главного, – сказал Гидеон. – Признаю, руководить тут особо нечем. Но… Ну, еще два года назад, свали на меня хотя бы такую номинальную ответственность, я бы сломался. Я просто сюда приехал, всего и делов-то, но почему-то, – тут он, словно извиняясь, пожал плечами – вместо того, чтобы превратиться в психическую развалину, я снова в норме, снова на коне. У нас могла бы случиться война РЭНГа с Дагомалией, а я бы продолжал заниматься своим делом. Возможно, я не слишком хорошо справился бы, но приложил бы все усилия и не чувствовал себя бесполезным и беспомощным.
– Верно, – кивнул Элайху. – Я тобой доволен.
– Спасибо. – Гидеон помешкал. – Элайху, наверное, меня понимает. Было время, когда за такую похвалу я бы ботинки послу вылизал. А теперь… ну… просто приятно. Сечешь? – Тут он повернулся к Мастерсу: – Я совсем не хотел вас задеть, просто пытался объяснить Норману положение вещей.
Элайху кивнул, и у Нормана возникло тревожное ощущение, что они с Гидеоном обменялись какими-то мыслями, которые ему, уроженцу Нью-Йорка, чужаку, нечего и надеяться подслушать.
– Вот, скажем, Элайху, – продолжал Гидеон, повернувшись на сиденье так, чтобы смотреть в лицо Норману, – мог бы сделать что угодно, ну, может, назвать меня треклятым тупицей и это – уж пожалуйста – доказать, а я все равно бы продолжал отстаивать мое мнение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170