Как бы тогда я взглянул в глаза
Арне? Да и теперь-то...
Тем временем за окошком стало светлее, а еще через несколько минут дождь
совсем прекратился. Солнце пробилось сквозь тучи.
Моника мягко высвободилась и встала.
- Поедем, - сказала она. - Надо скорее возвращаться. Когда мы уже были в
лодке, она тронула меня за руку.
- Пауль, забудем, что тут произошло. Я была не в себе. У меня сегодня с
утра не в порядке нервы. И, пожалуйста, сделай одолжение, никому ни о чем не
рассказывай.
- Разумеется, - ответил я. - Ничего и не было. Во всяком случае, не было
ничего такого, что я мог бы занести в свой дневник галантных похождений. Я,
знаешь ли, люблю описывать свои донжуанские победы, чтобы потом развлекать
друзей в пьяной компании. Но я не хвастун. И с тобой у меня ничего не вышло.
Так что можешь не беспокоиться.
- Пауль, не надо так... Ты прекрасно знаешь, я не хотела тебя обидеть.
Но мне было скверно. Да, очень скверно было у меня на душе. Чтобы
согреться, я сел на весла и греб нарочито сильными, резкими рывками. Мы
медленно огибали проклятый остров. Потревоженный тролль уснул, подставляя
солнцу горы мускулов. Я смотрел на него с неприязнью: странные нелепые
возвышения торчали повсюду, как клубни картофеля. Меж крутых скал было
несколько бухт, куда могла причалить небольшая рыбацкая лодка. Но никакой
лодки я не обнаружил.
На всем пути мы не сказали друг другу ни единого слова. Моника сидела
почти неподвижно и смотрела вдаль. Она то и дело поправляла платье и
особенно строго следила за подсохшей юбкой. Я старательно работал веслами.
Чайки кружили над нами и орали отвратительными голосами. Внезапно у меня
сжалось сердце, я почувствовал тупую, гнетущую боль. Ах, это проснулась моя
совесть, меня терзал стыд... Что же за гадость такая?
"Эх, Пауль, Пауль! - подумалось мне, - Друг позвал тебя на помощь, а ты,
скотина, пытался соблазнить его девушку! Как ты теперь поведешь себя с Арне?
Взрослый человек, уж давно не мальчик! Стыдно, Пауль Рикерт".
- Спасибо, Пауль! - произнесла Моника, выбравшись на причал. - Ты меня
замечательно покатал!
Она, видно, заметила кислое выражение моей физиономии и тихо добавила:
- Не надо расстраиваться: все было прекрасно. И мы можем все повторить,
когда на небе не будет ни единого облачка...
* * *
Арне возвратился домой лишь под вечер. При виде меня он подошел и положил
руку мне на плечо. У меня засосало под ложечкой. Но не мог же он знать! К
счастью, это была ложная тревога. С добродушной улыбкой он произнес:
- Мой дорогой управляющий! Настало время приступать к исполнению
обязанностей, которые ты соблаговолил на себя принять. Я, видишь ли,
совершенно забыл про лошадь. С голоду она конечно не померла, она, по-моему,
привыкла жить на подножном корму, но все же неплохо было бы ее найти,
завести в стойло, задать ей овса и воды, ну и... по возможности привести в
порядок. Конюха-то мы уволили. Все необходимое есть в конюшне. Там и
гребень, и скребница, и уздечка. Ты видел. Ты ведь умеешь обращаться с
лошадьми?
- Да, конечно, Арне! - пробормотал я. - Я все сделаю. Я был рад
возможности поработать и хоть как-то загладить свою вину. Но когда через
полчаса я стоял перед лошадью, занимаясь ее гривой, я неожиданно осознал
ужасную истину. Я влюблен в Монику. Я безумно, страстно, ревниво любил ее
уже очень давно. Я, Пауль Рикерт, который всегда дорожил мужской дружбой, по
уши влюбился в невесту своего друга, в то время, как моя несомненная
надежность в подобного рода вещах была буквально притчей во языцех и опорой
моей репутации! Смех, ей Богу! И что же теперь делать? Я не мог уехать - все
решили бы, что я просто струсил, испугался грядущей ночи в желтой комнате...
Нет, это решительно невозможно. Но сколько же можно скрывать свои чувства и
обманывать друга? Сколько, наконец, может живой человек противиться
искушению? Это во многом зависело от Моники.
Что с ней сегодня? Почему она предложила поехать кататься? Может, ей тоже
хотелось побыть со мной наедине? Любит она меня? Любила ли Арне? Возможно,
она его не разлюбила, и все это было лишь слабостью, естественной
пассивностью перепуганной девушки, оказавшейся во власти мужчины. Недаром
она поспешила принять строгий тон и даже сказала: забудь. Потом она, правда,
опять меня вроде бы обнадежила, но тут-то могла быть другая причина -
сочувствие, жалость...
Да, приходилось признать, что Моника для меня была - "терра инкогнито".
Казалось, в ней жили два разных существа, и она, независимо от собственной
воли, проявлялась то так, то эдак. Но если одно - лишь личина, маска, то не
открылось ли ее истинное лицо предо мной в убогой рыбачьей хижине, на старых
сетях, на дощатом полу, согретое и разбуженное моими собственными руками? И
снова во мне бушевало жаркое алое пламя...
Видно, мое возбуждение, вызванное рисующимися мне фантастическими
картинами, передалось старой лошади: она явно занервничала.
- Ну-ну, успокойся, старушка! - сказал я вслух и похлопал ее по крупу. -
Ты ведь не жеребенок! Почтенная, пожилая кобыла - и такие дела... Или ты
воображаешь, что твои предки были горячими арабскими скакунами?
Но лошадь ответила мне перепуганным ржанием и даже попыталась встать на
дыбы, да так резво, что выбила у меня из рук гребень. Прижав уши, она
таращилась в распахнутую дверь конюшни.
- Черт тебя побери! - рявкнул я на нее и оглянулся. У конюшни стояли
двое.
- Мы вам кажется помешали, милый Рикерт? Голос Пале с красивыми
модуляциями подействовал успокаивающе если не на лошадь, то хоть на меня. Я
вышел из конюшни и прикрыл за собой дверь.
- Никоим образом, господин Пале! - ответил я. - Рад вас видеть! Чем могу
служить?
Рядом с Пале стоял чрезвычайно своеобразный субъект. Горбатый и
перекошенный - одно его плечо было значительно выше другого, с
непропорционально большими руками, болтавшимися на уровне колен, ни дать ни
взять рачьи клешни, - с широким, плоским, монголоидным лицом, неравномерно
заросшим реденькой недельной щетиной, и глазками-щелочками, запрятанными в
складках кожи. Его глаза казались светлыми, почти желтыми, а взгляд был
колючий, недобрый. На нем был большой и бесформенный прорезиненный балахон,
хотя давно уже жарко светило солнце и на небе не оставалось ни облачка.
- Этот господин желает переговорить с Краг-Андерсеном, - пояснил Пале. -
Позвольте представить: Эйвинд Дорум, прежний владелец дома.
Дорум протянул мне свою клешню, я назвал свое имя, и мы обменялись
рукопожатием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58