В конце концов Якоб согласился, хоть и с неудовольствием. В кухне повар положил в миску кусок жареной баранины с чесноком и завернул в салфетку два пирога.
– Не мало ли? – спросил Якоб.
– Пусть скажет спасибо за то, что я не кормлю его ячменной похлебкой! – сказал повар. – Я добрый швед, и мне противно думать, что этот московит жиреет на еде, которая готовится моими руками...
– Но все-таки он платит большие деньги! – возразил Якоб.
Это было неосторожно. Повар швырнул шумовку и обернулся к Якобу.
– Как я посмотрю, агент недаром сюда приходил! – крикнул он. – Слишком уж ты заступаешься за этого князя. А ему место на эшафоте, да, да, по нем давно скучает папаша Фредерик, да и по тебе тоже. Вы с этим князем, наверное, снюхались, он тебе платит русским золотом, а ты ему рассказываешь все, что тебе удается узнать...
– А тебе завидно? Ты сам бы охотно нанялся за золото, да тебя никто не берет...
Повар сделал шаг к Якобу. Тот стоял неподвижно, усмехаясь и глядя на повара своими упрямыми, потемневшими вдруг глазами.
– Проваливай! – велел повар. – Проваливай, а то у меня дрожат руки от бешенства. Уходи сейчас же...
– Осел! – сказал Якоб. – Осел, вот ты кто! Старый дурак...
Он вышел из кухни.
Возле дома его никто не поджидал, как бывало в последние дни, и он вздохнул с облегчением. По дороге в мелочной лавке подручный трактирщика купил стопу наилучшей бумаги, связку перьев и бутылку водки. На крыльце сырого и гнилого дома, в котором содержался русский резидент князь Хилков, два пристава играли в кости. Якоб вежливо поздоровался и похвалил погоду, но приставы ответили очень коротко и уставились на него так, будто видели его в первый раз.
– Я вам принес презент! – произнес Якоб.
– Можешь сам пить свою водку! – ответил старший пристав.
– Да, можешь сам ее вылакать! – подтвердил второй и отодвинул от себя бутылку, но так, чтобы она не упала с крыльца и не разбилась.
– О! – воскликнул подручный трактирщика. – Разве я в чем-нибудь провинился? Или водка, которую я приношу, недостаточно хороша? Или ее мало?
Оба пристава переглянулись, и тот, что был помоложе, сказал сурово:
– Отнеси обед и проваливай поскорее! Нечего тебе там рассиживаться!
«И эти предупреждены! – подумал Якоб. – Плохи мои дела. Я на свободе последние часы. А уж если схватят – тогда прямо в лапы к папаше Фредерику».
Когда Якоб вошел, Хилков, держа в левой руке потухшую трубку, диктовал секретарю русского посольства Малкиеву:
– Из тамошных граждан купец, мягким товаром торговавший, Козьма Минин...
– Минин, – повторил, макая перо в чернильницу, Малкиев...
Андрей Яковлевич кивнул Якобу и на мгновение задумался, потом продолжил:
– Минин, зовомый Сухорукой, встав посреди народа на площади, говорил к людям: «Видим конечное Русского государства разорение, а помощи ниоткуда не чаем, для того я вам советую и прошу – казну со всех нас до последнего имения собирать»... Написал?
– Поспешаю! – ответил Малкиев.
– До последнего имения собирать, жен и детей закладывать и, казну собрав, полководца нам искать, дабы с ним идти на Москву для очищения сего града нашего от ворога...
Малкиев писал, стоя у конторки, сколоченной из грубых сосновых досок. Хилков был без парика, в камзоле из мягкой кожи, шея была повязана теплым фуляром: князю опять недомогалось, и мешки под глазами сделались еще тяжелее, чем раньше. Было видно, что он совсем расхворался. Пока он диктовал, Якоб думал о том, как трудно будет нынче сказать Андрею Яковлевичу, что он собирается покинуть Стокгольм и что князю придется остаться без его помощи...
– Ну, иди, Малкиев, – сказал князь секретарю, – иди, дружок, много нынче натрудились мы с тобой, отдохни покуда...
Секретарь посольства поклонился, пошел к двери. Его лицо чем-то не понравилось Якобу, он проводил его недоверчивым взглядом и повернулся к Хилкову.
– Откудова сей господин здесь?
– Отпросился ко мне помогать делу моему...
– Знает много?
– Откуда же ему знать, когда он и в летописи не заглядывал. Говорю – я, он пишет. Надо временем, дружок, пользоваться с поспешностью, ибо грозит король упечь нас на сидение в подвал крепости некой в городе Вестерас и будто назначено мне заключение одиночное...
– Одному вам?
– Будто так. Вчерашнего дни был от короля здесь посланец. Именем государя своего Карла Двенадцатого говорил мне различные кумплименты и сулил, коли я лютеранство приму, место при Карле – советником королевским по делам Московии...
– Ну?
– Я ему, в невеселом будучи духе, некое русское ругательство сказал, а как он его не понял, то я то ругательство латинскими литерами начертал и вручил в руки. А нынче уж поутру совсем худо сделалось, сулят мне великий Карлы вашего гнев...
И, махнув рукою, Хилков добавил беспечно:
– Да шут с ним, с Карлой. О другом толковать будем...
– О чем? – улыбаясь спросил Якоб.
Об отъезде надо было сказать сразу, но Якоб все не решался, молча слушал сетования Хилкова на то, что под рукою нет тех заметок и списков летописей, которые скопил он в Москве, а память нынче не все хранит.
– Веришь ли, – сердито посмеиваясь, говорил Андрей Яковлевич, – по ночам все един сон вижу, прискучило, а не отвязаться: будто получил из Москвы от старого своего учителя Полуектова Родиона Кирилловича нужные мне списки летописей. И так мне на душе легко, так славно, будто праздник какой. А проснешься – худо, проснешься – знаешь: теперь не получить, теперь долго не получить. Писал в королевскую канцелярию, просил некоторые наши книги – ответили высокомерным отказом. А годы идут, сколь еще война продлится, – суди сам, весело ли жить бездеятельно, запертым под караулом.
С трудом шагая опухшими ногами по гнилым половицам, сунув руки в широкие рукава теплой фуфайки, поеживаясь от озноба, Хилков твердым голосом говорил, что единственное, благодаря чему он живет и еще надеется пожить малость, есть писание труда «Ядро российской истории», но что каждый день встает все больше и больше преград, с которыми сил не хватает справляться. Прошел нынче слух, что его, Андрея Яковлевича, непременно лишат перьев, чернил, бумаги, – на чем тогда писать дальше? А книга вовсе не закончена, написано пока не все и даже не перебелено...
– Бумага вот, тут много! – сказал Якоб, кладя на стол стопу. – Надолго хватит!
– Много не велено держать, – ответил Хилков, – ругаться, поди, будут...
– Спрятать надо, рассовать по разным углам, чтобы не вместе была...
Хилков вдруг с подозрением взглянул на Якоба.
– Значит, более не принесешь? – спросил он тихо.
– Не принесу.
Они помолчали. Да и трудно клеится разговор, когда один из друзей уезжает, а другой остается.
Якоб коротко рассказал о своих планах.
– Ну, когда так, – строго заговорил Хилков, – в Копенгагене увидишь Измайлова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178