Он ускорил шаг, обгоняя Новелло и его поводыря.
Где-то впереди опять зажурчала музыка, почти видимая глазу – Кэл видел, как звуки поднимались и падали, уносимые ветром, подобно пушинкам одуванчика. Чудо за чудом. Очистив и проглотив еще один из удивительных плодов Ло, он поспешил на звук.
Скоро он ясно разглядел место праздника. Между деревьев был разложен громадный ковер цветов лазури и охры, по периметру которого горели плошки с маслом. На краю ковра играл оркестр: трое мужчин и две женщины в темных нарядах, из глубины которых безо всяких инструментов доносились звуки такой чистоты и грации, что Кэлу они напомнили порхание ярких тропических бабочек. Кэл поискал взглядом инструменты – тщетно. Они сами пели звуки скрипок, флейт и барабанов и вдобавок звуки, которым не было аналогов в природе.
Ни пение птиц, ни рев кита, ни скрип дерева, ни шум потока не имели ничего общего с этими звуками, проникающими в самую глубину души, где нечего было делать интеллекту.
За зрелищем наблюдали около тридцати Чародеев, ко вторым присоединился и Кэл. Некоторые заметили его и бросали в его сторону удивленные взгляды.
Разглядывая, в свою очередь, толпу, он пытался определить, к какому из четырех Семейств относятся эти люди. Оркестр, по-видимому, состоял из Айя; ведь Аполлина сказала, что кровь Айя дала ей хороший голос. Но кто есть кто среди прочих? Там были монголоиды и негроиды, были и те, кто отличался от людей – у одного были золотые глаза Нимрода (и, должно быть, хвост); еще одна пара имела на головах небольшие рожки. У некоторых были странные прически и татуировки, обусловленные, видимо религиозными отличиями. В одежде преобладал стиль конца XIX века, но из-под него тоже выглядывали карнавальные блестки.
Взгляд Кэла перебегал от одного лица к другому, и он чувствовал, что хочет подружиться с этими людьми и жить с ними, и узнать их тайны. Пускай он думает, как дерево – значит, это мудрое дерево.
Хотя ему уже не хотелось есть, он вытащил из кармана еще одну грушу, но тут музыка стихла. Под шум аплодисментов вперед выступил бородатый широкоплечий человек с лицом, морщинистым, как грецкий орех. Глядя прямо на Кэла, он провозгласил:
– Друзья мои! Среди нас – гость!
Аплодисменты стихли. Все взгляды устремились на Кэла, и он почувствовал, что краснеет.
– Выходите, мистер Муни! Мистер Кэлхоун Муни!
Ганза сказала правду. Воздух здесь в самом деле передавал новости.
Человек жестом поманил его к себе. Кэл пробормотал что-то протестующее.
– Идите, идите! Повеселите нас!
– Я не умею, – возразил Кэл.
– Умеете! Конечно же, умеете! – улыбнулся человек.
Новые аплодисменты. К нему были обращены сияющие лица. Кто-то тронул его за плечо, и он повернулся. Оказалось, что это Новелло.
– Это мистер Ло. Ты не должен ему отказывать.
– Но я ничего не могу.
– Каждый что-то может, – наставительно сказала обезьяна. – Хотя бы выпускать газы.
– Ну же! – настаивал Лемюэль Ло. – Не стесняйтесь!
Кэл нерешительно приблизился через толпу к нему.
– Я правда не думал...
– Вы ели мои фрукты. В благодарность вы должны повеселить нас.
Кэл огляделся вокруг, ища поддержки, но увидел только выжидающие лица, обращенные к нему. – Петь я не могу, – начал он искать пути к отступлению. – Ваш прадед был поэт, не так ли? – Лемюэль своим тоном словно упрекал Кэла за невнимание к этому факту.
– Был.
– Так, может, прочитаете что-нибудь из него?
Кэл уже подумывал об этом. Было ясно, что он уже не вырвется из этого круга без компенсации, и предложение Лемюэля было не таким уж плохим. Брендан ведь научил его нескольким фрагментам из стихов Чокнутого Муни. Тогда Кэл ничего не понял, в шесть лет, но звучание лиры предка завораживало.
– На ковер, – пригласил Лемюэль его. Прежде чем он сумел припомнить хоть пару строчек, он уже стоял на ковре перед лицом публики.
– Мистер Ло сказал правду... мой прадед...
– Говори громче! – крикнул кто-то.
– Мой прадед был поэтом. Я попытаюсь вспомнить кое-что из его стихов. Не знаю, получится ли у меня.
Последовали аплодисменты, отчего Кэл еще больше сконфузился.
– Как эти стихи называются? – спросил Лемюэль.
Кэл задумался. Название тогда значило для него еще меньше, чем сами стихи, но он запомнил и его, как попугай.
– "Шесть общеизвестных истин", – он произнес это быстрее, чем вспомнил.
– Так читайте, мой друг, – сказал хозяин сада.
Публика замерла в ожидании; единственным движением теперь был трепет огоньков вокруг ковра.
– "Одна часть любви..." – начал Кэл.
На какое-то чудовищное мгновение его ум полностью испарился. Если бы у него сейчас спросили, как его имя, он не смог бы ответить. Проговорив три слова, он внезапно замолчал.
Дрожа, он понял, что больше всего в этот момент хочет порадовать этих людей, отблагодарить их за внимание и доброжелательность. Но проклятый язык...
Поэт в голове у него прошептал:
– Давай, парень. Расскажи, им, что знаешь. Не старайся вспомнить, просто рассказывай.
Он начал снова, уже не колеблясь, уверенно, словно сам сочинил эти стихи. И на этот раз они пришли, и он прочитал их звучным голосом, какого даже не ожидал от себя:
«Одна часть любви – невинность, вторая часть ее – блуд, третья – молоко, что киснет, едва его разольют. Четвертая часть – сомненье, пятая – это страх, и последняя – сожаленье о том, что вернется в прах».
Восемь строчек – и все. Он встал, радуясь, что успешно справился с заданием, и жалея, что все кончилось так быстро. Строки еще звенели у него в голове. Слушатели уже не улыбались, а глядели на него со странным изумлением. Потом раздался гром аплодисментов.
– Прекрасные стихи! – воскликнул Ло, тоже аплодируя. – И прочитаны прекрасно!
Он шагнул вперед и крепко обнял Кэла.
«Слышал? – шепнул Кэл поэту в своей голове. – Им понравилось!»
В ответ пришел один отрывок, словно только что сочиненный поэтом:
«Свои стихи я в дар вам приношу и с чистым сердцем их принять прошу».
Приятное это дело – сочинять стихи!
– Прошу вас, мистер Муни! – сказал Лемюэль. – Ешьте столько фруктов, сколько вам угодно.
– Спасибо.
– А скажите, вы знали поэта?
– Нет. Он умер еще до моего рождения.
– Разве можно назвать мертвым человека, слова которого еще живут и волнуют нас?
– Да, это верно, – согласился Кэл.
– Конечно, верно. Как можно лгать в такую ночь, как эта?
Тут на ковер ступил еще один исполнитель. Кэл почувствовал укол зависти. Ему хотелось бесконечно длить мгновение, когда слушатели с восторгом внимали ему, и он пообещал себе, что, когда вернется домой, обязательно выучит еще что-нибудь из произведений прадеда, чтобы следующий раз не ударить лицом в грязь.
Пока он шел назад, ему раз десять пожали руку и поцеловали. Повернувшись опять к ковру, он с удивлением увидел, что очередными участниками концерта были Боаз и Ганза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Где-то впереди опять зажурчала музыка, почти видимая глазу – Кэл видел, как звуки поднимались и падали, уносимые ветром, подобно пушинкам одуванчика. Чудо за чудом. Очистив и проглотив еще один из удивительных плодов Ло, он поспешил на звук.
Скоро он ясно разглядел место праздника. Между деревьев был разложен громадный ковер цветов лазури и охры, по периметру которого горели плошки с маслом. На краю ковра играл оркестр: трое мужчин и две женщины в темных нарядах, из глубины которых безо всяких инструментов доносились звуки такой чистоты и грации, что Кэлу они напомнили порхание ярких тропических бабочек. Кэл поискал взглядом инструменты – тщетно. Они сами пели звуки скрипок, флейт и барабанов и вдобавок звуки, которым не было аналогов в природе.
Ни пение птиц, ни рев кита, ни скрип дерева, ни шум потока не имели ничего общего с этими звуками, проникающими в самую глубину души, где нечего было делать интеллекту.
За зрелищем наблюдали около тридцати Чародеев, ко вторым присоединился и Кэл. Некоторые заметили его и бросали в его сторону удивленные взгляды.
Разглядывая, в свою очередь, толпу, он пытался определить, к какому из четырех Семейств относятся эти люди. Оркестр, по-видимому, состоял из Айя; ведь Аполлина сказала, что кровь Айя дала ей хороший голос. Но кто есть кто среди прочих? Там были монголоиды и негроиды, были и те, кто отличался от людей – у одного были золотые глаза Нимрода (и, должно быть, хвост); еще одна пара имела на головах небольшие рожки. У некоторых были странные прически и татуировки, обусловленные, видимо религиозными отличиями. В одежде преобладал стиль конца XIX века, но из-под него тоже выглядывали карнавальные блестки.
Взгляд Кэла перебегал от одного лица к другому, и он чувствовал, что хочет подружиться с этими людьми и жить с ними, и узнать их тайны. Пускай он думает, как дерево – значит, это мудрое дерево.
Хотя ему уже не хотелось есть, он вытащил из кармана еще одну грушу, но тут музыка стихла. Под шум аплодисментов вперед выступил бородатый широкоплечий человек с лицом, морщинистым, как грецкий орех. Глядя прямо на Кэла, он провозгласил:
– Друзья мои! Среди нас – гость!
Аплодисменты стихли. Все взгляды устремились на Кэла, и он почувствовал, что краснеет.
– Выходите, мистер Муни! Мистер Кэлхоун Муни!
Ганза сказала правду. Воздух здесь в самом деле передавал новости.
Человек жестом поманил его к себе. Кэл пробормотал что-то протестующее.
– Идите, идите! Повеселите нас!
– Я не умею, – возразил Кэл.
– Умеете! Конечно же, умеете! – улыбнулся человек.
Новые аплодисменты. К нему были обращены сияющие лица. Кто-то тронул его за плечо, и он повернулся. Оказалось, что это Новелло.
– Это мистер Ло. Ты не должен ему отказывать.
– Но я ничего не могу.
– Каждый что-то может, – наставительно сказала обезьяна. – Хотя бы выпускать газы.
– Ну же! – настаивал Лемюэль Ло. – Не стесняйтесь!
Кэл нерешительно приблизился через толпу к нему.
– Я правда не думал...
– Вы ели мои фрукты. В благодарность вы должны повеселить нас.
Кэл огляделся вокруг, ища поддержки, но увидел только выжидающие лица, обращенные к нему. – Петь я не могу, – начал он искать пути к отступлению. – Ваш прадед был поэт, не так ли? – Лемюэль своим тоном словно упрекал Кэла за невнимание к этому факту.
– Был.
– Так, может, прочитаете что-нибудь из него?
Кэл уже подумывал об этом. Было ясно, что он уже не вырвется из этого круга без компенсации, и предложение Лемюэля было не таким уж плохим. Брендан ведь научил его нескольким фрагментам из стихов Чокнутого Муни. Тогда Кэл ничего не понял, в шесть лет, но звучание лиры предка завораживало.
– На ковер, – пригласил Лемюэль его. Прежде чем он сумел припомнить хоть пару строчек, он уже стоял на ковре перед лицом публики.
– Мистер Ло сказал правду... мой прадед...
– Говори громче! – крикнул кто-то.
– Мой прадед был поэтом. Я попытаюсь вспомнить кое-что из его стихов. Не знаю, получится ли у меня.
Последовали аплодисменты, отчего Кэл еще больше сконфузился.
– Как эти стихи называются? – спросил Лемюэль.
Кэл задумался. Название тогда значило для него еще меньше, чем сами стихи, но он запомнил и его, как попугай.
– "Шесть общеизвестных истин", – он произнес это быстрее, чем вспомнил.
– Так читайте, мой друг, – сказал хозяин сада.
Публика замерла в ожидании; единственным движением теперь был трепет огоньков вокруг ковра.
– "Одна часть любви..." – начал Кэл.
На какое-то чудовищное мгновение его ум полностью испарился. Если бы у него сейчас спросили, как его имя, он не смог бы ответить. Проговорив три слова, он внезапно замолчал.
Дрожа, он понял, что больше всего в этот момент хочет порадовать этих людей, отблагодарить их за внимание и доброжелательность. Но проклятый язык...
Поэт в голове у него прошептал:
– Давай, парень. Расскажи, им, что знаешь. Не старайся вспомнить, просто рассказывай.
Он начал снова, уже не колеблясь, уверенно, словно сам сочинил эти стихи. И на этот раз они пришли, и он прочитал их звучным голосом, какого даже не ожидал от себя:
«Одна часть любви – невинность, вторая часть ее – блуд, третья – молоко, что киснет, едва его разольют. Четвертая часть – сомненье, пятая – это страх, и последняя – сожаленье о том, что вернется в прах».
Восемь строчек – и все. Он встал, радуясь, что успешно справился с заданием, и жалея, что все кончилось так быстро. Строки еще звенели у него в голове. Слушатели уже не улыбались, а глядели на него со странным изумлением. Потом раздался гром аплодисментов.
– Прекрасные стихи! – воскликнул Ло, тоже аплодируя. – И прочитаны прекрасно!
Он шагнул вперед и крепко обнял Кэла.
«Слышал? – шепнул Кэл поэту в своей голове. – Им понравилось!»
В ответ пришел один отрывок, словно только что сочиненный поэтом:
«Свои стихи я в дар вам приношу и с чистым сердцем их принять прошу».
Приятное это дело – сочинять стихи!
– Прошу вас, мистер Муни! – сказал Лемюэль. – Ешьте столько фруктов, сколько вам угодно.
– Спасибо.
– А скажите, вы знали поэта?
– Нет. Он умер еще до моего рождения.
– Разве можно назвать мертвым человека, слова которого еще живут и волнуют нас?
– Да, это верно, – согласился Кэл.
– Конечно, верно. Как можно лгать в такую ночь, как эта?
Тут на ковер ступил еще один исполнитель. Кэл почувствовал укол зависти. Ему хотелось бесконечно длить мгновение, когда слушатели с восторгом внимали ему, и он пообещал себе, что, когда вернется домой, обязательно выучит еще что-нибудь из произведений прадеда, чтобы следующий раз не ударить лицом в грязь.
Пока он шел назад, ему раз десять пожали руку и поцеловали. Повернувшись опять к ковру, он с удивлением увидел, что очередными участниками концерта были Боаз и Ганза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104