— Я не намерен выставляться. — Голос Турнера звучал мрачно.
— Насколько мне известно, республиканская конвенция состоится двадцать шестого августа. Скажите своим коллегам… кстати, сообщите им, что Российский Союз сделал свой выбор: заказ на автомобили для нашей милиции получит Детройтская корпорация автомобилестроителей, в случае… в случае, если республиканская конвенция назовет своим кандидатом вас, Турнер. Вы видите, мы симпатизируем вам открыто… Том.
— Дженкинс — серьезный противник.
— А вы уверены, что он захочет выставляться?
— Захочет? Да это старое полено горит желанием, пылает. Ему нужна неограниченная власть. Сейчас его слегка стесняем мы, сенат, но когда он получит президентское кресло…
— У вас, однако, есть силы, которые его не любят.
— Четыре пятых страны ненавидит его.
— Так как же он собирается выиграть выборы?
— Боюсь, что Дженкинс не захочет выборов. По нашим сведениям, есть опасность того, что вскоре он объявит чрезвычайное положение. И тогда обойдется без выборов.
— Хм. — Кузнецов встал, потом сел. — Вы уверены, что он решится на это? В стране с мощными демократическими традициями?
— О, мистер Президент… У нас есть и другие традиции…
— Пусть так. — Кузнецов задумался. Переводчик ждал. Ждал и Турнер, глядя то на Кузнецова, то на переводчика. — Пусть так, но все же есть смысл объявить вашу кандидатуру. Это даст демократическим силам в стране надежду на лучшую судьбу для Америки, чем оказаться под башмаком аскета.
Турнер подумал, что этот розовый увалень совсем не увалень. Ловкая формулировка «под башмаком аскета» свидетельствовала о глубоком понимании Дженкинса русским Президентом. Главное в Дженкинсе именно и был аскетизм. Аскетизм руководил всеми начинаниями Дженкинса. И привел его к отрицанию жизни.
— Вы меня уговорили, Президент, — внезапно заявил Том Турнер. — Я объявлю о своем желании послужить Америке на высшем государственном посту.
Секретарь Департмента Демографии стоял у окна. Прошел еще один дождь, и за окном был виден окропленный дождем Централ-парк. Поздние сумерки облиловили его, размыли очертания деревьев и кустов. Несмотря на все ухищрения «бульдогов», армейскую охрану, подумал Дженкинс, он никогда не дал уговорить себя закрыть окна пуленепробиваемыми стеклами. Любой профессиональный стрелок мог поразить самого ненавидимого в стране человека, если бы стрелял из Парка. Но, очевидно, врагам Дженкинса и в голову не приходило, что можно избавиться от него сравнительно простым способом. «А может быть, у меня не осталось достойных врагов?» — предположил Дженкинс.
Постучав и не дожидаясь ответа, вошел Кэмпбэлл.
— Сэр, лейтенант Тэйлор доставил арестованного. Ждет указаний.
— Пусть подымают его сюда. Я давно хочу взглянуть на него.
— Он похож на вас, сэр, — тихо сообщил Кэмпбэлл.
— Вот и поглядим.
Кэмпбэлл вышел.
Дженкинс распустил узел галстука и только теперь почувствовал усталость. День похорон Президента был позади. Никаких особенных срывов не произошло. Вдова и вдовствующая мать покойного вели себя пристойно. Дженкинс ожидал, что мать Президента может устроить истерику и заорать что-нибудь вроде «Убийца!», вцепившись в Дженкинса. Но старуха оказалась умнее. Она только бросала время от времени в сторону Дженкинса ненавидящие взгляды.
— Можно, сэр? — Кэмпбэлл стоял на пороге кабинета.
— Входите!
За Кэмпбэллом вошел лейтенант Тэйлор, отсалютовавший боссу и щелкнувший каблуками сапог. Затем — безвольно-безразличный ко всему Лукьянов в черной трикотажной шапочке и два сержанта. Следом появились два «бульдога» и встали по одному на створку двери, сзади всех.
Секретарь Департмента Демографии приблизился к группе и с любопытством поглядел на двойника.
— Снимите шапку, — мягко сказал он.
Лукьянов снял.
— Да, несомненное сходство есть. Не правда ли, Спенсер?
Кэмпбэлл внимательно рассмотрел и Лукьянова, и своего босса.
— Yes, сэр, сходство присутствует.
— Если его одеть в мой костюм, отличить будет трудно. Скажите что-нибудь? — обратился он к Лукьянову.
— Скажите что-нибудь? — проимитировал его Лукьянов. Безразлично.
— Его нельзя выпускать на телевидение, — сказал Дженкинс. — Правосудие Америки будет поставлено перед необходимостью осудить человека с моим лицом. Ну и что мне с вами делать, подозреваемый?
— Делайте, что хотите…
— А, наступила апатия… устали спасаться и хотеть жить! «Приемник» вас доканал, да? Однако можете гордиться, вы умрете иначе, чем все это старое мясо в «приемнике». Вы так энергично не хотели и сопротивлялись, что паутина порвалась и выпустила вас. Правда, паук спустился к вам без паутины, но вы умрете индивидуально.
— Вот и наградили бы меня за то, что я сумел прорвать паутину, жизнью?
— Я вас и наградил. Разве не я вытащил вас из «приемника»? Я, я послал за вами лейтенанта. Сейчас вы стоите передо мной как подозреваемый в убийстве Президента.
— Я его не убивал.
— Но вам будет трудно доказать это. Видеосъемка толпы, рутинно производившаяся на Парк-авеню полицейскими службы поддержания порядка на улицах, запечатлела вас и подозреваемого Гарри Джабса на Парк-авеню. Кэмпбэлл, включите видео!
Кэмпбэлл прошел к столу и нажал несколько кнопок. По консоли на стене пошли «youth workers», загремели оркестры, и выплыла физиономия Джабса, затем обрамленная неухоженными волосами физиономия Лукьянова.
— Остановите и увеличьте, Кэмпбэлл.
Кэмпбэлл выполнил приказание.
— Узнаете себя, мистер Лук Янов?
— Это я. Но там находились многие тысячи людей. Что же, они все убили Президента?
— Вопросы здесь задаю я. Что вы делали на Парк-авеню в день убийства Президента?
— Спасался от ваших дэмов. Спрятался в толпе. Я не убивал. Тома Бакли взорвали. Чем я мог его взорвать? Голыми руками?
— Никто не утверждает, что вы лично убили Президента. Но вы подозреваетесь в подготовке и, может быть, осуществлении этого преступления…
— Все что скажете, сэр… — устало сказал Лукьянов. — Не спорю…
— Апатия… я вам подсказываю, что у вас апатия. Вы не так tough, как хотите казаться. Вы устали, вас нет, вы умерли там, в «приемнике». Физически вы еще живы, но психологически мертвы.
Защелкал факс в углу кабинета, выпуская белую ленту. Кэмпбэлл прошел к аппарату, оборвал ленту и вгляделся в текст.
— Сэр, вам будет любопытно взглянуть на это…
— Погодите Кэмпбэлл. Вы труп, Лук Янов, — продолжал Дженкинс. — Странно видеть труп с моим лицом. Живой труп, еще стоящий и издающий звуки.
— Давайте кончать со мной, Дженкинс! За последние дни я устал, словно прожил тысячелетие. Кончайте. Выводите, расстреливайте. Или хотя бы дайте мне поспать. Но предпочтительнее расстрелять меня сразу. Сейчас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65